— Тогда я возьму тарелку каши и кружку эля, — пошевелив широким, чуть вздернутым носом, объявил Сюртук. — Недорого и соответствует образу.
— Любезный! — подозвал Виктор сонного полового, без видимого энтузиазма расставлявшего трехногие табуреты и скамьи вокруг длинных столов. — Порцию… Нет, что я такое говорю! Двойную порцию баранины, — поправился он, вполне оценив силу голода, терзавшего его желудок. — Печеные овощи, хлеб и тарелку каши для моего друга. С горкой, — добавил он, немного подумав. — И, разумеется, две большие кружки эля.
— А деньги у вас есть? — равнодушно поинтересовался парень, но чувствовалось, вопрос задан не случайно, а по накрепко вбитой — в прямом и переносном смысле — привычке.
— Есть у нас деньги, — усмехнулся ди Крей. — Хватит и на обед, и на чаевые, если будет за что, и еще на ночлег останется.
— Про чаевые это вы серьезно? — Сон покидал полового неторопливо, как паводок затопленные поля.
— Вполне.
— Комната на двоих? — уточнил малый, обретая интерес и волю к жизни.
— Да.
— Надолго?
— Как придется, — чуть пожал плечами Виктор. — Кто, кроме Всеблагого, знает, что к чему и как?
— Ну, тогда садитесь поближе к огню, — кивнул парень на стол, за которым сидели уже двое степенного вида посетителей. — Я мигом!
И он неспешно затрусил к очагу, к котлам и вертелам.
— Доброго времени суток, милостивые господа! — поздоровался ди Крей, подходя к столу и снимая шляпу.
— И вам не хворать! — кивнул, подняв взгляд от миски с густым мясным варевом, один из мужчин.
— Соседством не обременим? — поинтересовался Сюртук, присаживаясь напротив второго мужчины, на вид годившегося первому в сыновья. Впрочем, возможно, так все на самом деле и обстояло.
— Отчего же! — смутился парень.
— Стол длинный… — степенно заметил старший. — А вы, я вижу, не местные…
— А что, — кивнул Сюртук на шляпы мужчин, сложенные с краю стола, — в Але теперь только такие и носят?
— Где как, — пожал плечами мужчина и вернулся к похлебке.
— Мы из Кирстена, — поспешил вмешаться ди Крей. — Я, стало быть, Виктор, а он вот — Ремт. Мы проводники из Старых Графств.
— Не, — покрутил головой молодой, отставив в удивлении ложку. — Не похожи вы на солдат…
— Цыц! — остановил его старший. — Помолчи, Деде! Они же не стражники, а проводники. С караванами ходите или как?
— И так, и сяк, — улыбнулся Виктор, сообразивший, что старший из мужчин — человек опытный, из тех, кого на мякине не проведешь.
— В Горане обычно с караванами выходим. — Сейчас он доподлинно вспомнил Старые Графства, упомянутые им сперва лишь удобства ради. — Из Койна в Хорь, из Каппы через перевалы в долину Хоттора, а в Шине, напротив, все больше городских в дальние замки провожаем или с застав в города. День на день не похож, и времена разные случаются.
— Это верно, — согласился старший мужчина, окуная в похлебку ломоть хлеба. — Меня Михой кличут, а сынка — вы, чаю, слышали — Деде. Я, стало быть, дрова в Чистый город поставляю. Случается, и ночью выходить проходится. Вчера вон барка ввечеру с верховьев пришла, сорок подвод из порта в город, и обратно, и так три раза. Считай, с заката на ногах. Умаялись, словно сами, прости господи, поленья таскали, но дело порядок любит, ведь так?
— Так, — согласился ди Крей, а тут как раз и им с Сюртуком заказ принесли.
Минут пять ели молча. Лишь шаркал ногами по полу шлявшийся между столами половой, трещали горящие в камине дрова, да глухо ударяли о глину мисок деревянные ложки. Впрочем, ди Крею ложка была ни к чему, он обходился собственными двузубой вилкой и ножом. Вот сталь по глине иной раз и скребла, еще один звук…
— А что? — спросил Виктор, управившись с очередным куском баранины. — Навигация еще не закончилась, или как?
— А никак, — пожал плечами поставщик дров. — По уму, так корабли и до солнцеворота ходить должны. Студеные Врата — хорошо, если к празднику закрываются!
— Это к какому празднику? — нахмурился Сюртук, он, видно, плохо знал местные обычаи.
— К Йолю, — бросил ему ди Крей. — Сиречь к празднику Солнцестояния.
— А! — сообразил Сюртук. — Вот оно что! Вы тут, видно, короля Дуба чествуете, и все такое… Сидр… — Последнее слово прозвучало неуверенно.
— Сидр, — подтвердил собеседник. — Да только в этом году все не так пошло! Третьего дня шхуна из столицы пришла… Ну, вернее сказать, со штормом она пришла, так капитан сказывал — закрываются проливы…
4Десятого листобоя 1647 годаВ проливе Две Скалы их нагнало дыхание бури. Было холодно и мрачно, дул сильный порывистый ветер, но шхуна, казалось, с трудом разрезает форштевнем тягучую массу вод.
— Шуга, — удивленно покачал головой шкипер, слова срывались с его губ клочьями пара.
— Шуга… Это ж к ледоставу, и где, ради всех святых? В Первых Вратах?! — Он был встревожен, но его спокойная озабоченность быстро превращалась в тягостный страх.
— Даже и не припомню, мастер Керст, чтобы льды добирались до Студеных Ворот раньше зимника. А сейчас, едва лишь листопад…
Шкипер, по всему, был родом с востока и потому звал листобой листопадом, а студень — зимником, но Сандеру Керсту было сейчас не до филологии с географией. Вернее, вопросы географии волновали его куда больше, чем мог вообразить добрый шкипер Халлем Хейг. Если Студеные Врата закроются раньше срока, разразится настоящая катастрофа.
«Черт! Черт! И еще раз черт!» — впрочем, сквернословить он позволял себе только мысленно. Воспитание и положение обязывали его очень тщательно подбирать слова, произносимые вслух, но в душе…
«Проклятье! Ад и преисподняя!»
Сандер Керст мог бы выразиться и куда более замысловато, и ангелы небесные доподлинно знают, вскоре ему понадобилось все его грязное красноречие. Шторм догнал шхуну на полпути между Первыми и Вторыми Вратами, но не стал для них неожиданностью. Шкипер сразу сказал про бурю, едва хлопнули и разом вздулись мокрые полотнища парусов, и под резким порывом холодного, влажного ветра загудели и засвистали на голоса напрягшиеся снасти.
— Это неспроста, — прокричал шкипер сквозь вой ветра. — Идет буря!
И она пришла.
Страх, что почуял в мастере Хейге Сандер Керст, был не случаен. И не слабость натуры была ему виной. Шторм, обрушившийся на шхуну, был преисполнен ярости преисподней и смертоносной мощи. Но, невзирая на страх, посетивший его в преддверии бури, шкипер Хейг оказался отважным человеком и превосходным капитаном. Он не мог укротить ярость стихии, но в его силах оказалось оседлать шторм и пройти на плечах демонов ада сквозь узости Вторых и Третьих Врат. На крыльях бури шхуна Халлема Хейга за сутки пересекла Внутреннее море и буквально как снег на голову обрушилась на портовые власти Аля, не ожидавшие гостей в такую ужасную погоду…
Так было, и, следует признать, Сандер Керст не сплоховал. Он выдержал все превратности шторма вполне по-мужски, оставаясь, что называется, на ногах и в своем разумении. Скрутило его позже, когда наступил откат. Сознание помутилось, хотя и не покинуло мастера Керста вовсе. Тем не менее единственное, что запомнилось ему от первых часов пребывания в Але, это качающаяся земля. Мотало его и корежило не по-детски и еще долго после того, как под каблуками щегольских сапог Сандера оказалась не склизкая деревянная палуба, а мощенная торцевым камнем портовая площадь. Однако даже в таком состоянии мэтр Керст продолжал совершать правильные и полезные поступки. Во всяком случае, окончательно «выздоровев» от приступа ужаса, наложившегося, как следует предполагать, на подавленную силой воли, но никуда не девшуюся морскую болезнь, он обнаружил себя сидящим в маленьком трактире напротив черного хода в краснокирпичное здание приюта «Длань господня», находившегося под патронажем княгини Альм и Ши, владетельницы Аля, Колта и Сорнея. Более того, как оказалось, он успел уже перекусить «чем бог послал», но чем именно, Сандер как-то и не запомнил, выпить водки и познакомиться за выпивкой с мастером Дейри, служившим в приюте истопником и «мастером за все». Основной штат там составляли женщины, так что для мужских рук — особенно если «они растут из правильного места» — всегда найдется немало работы. Впрочем, место было хорошее, тихое и теплое, да и княгиня платила исправно, так что грех жаловаться, но мастер Дейри, собственно, и не жаловался, он изливал накопившиеся в его просторной душе мелкие огорчения маленького человека.
— Вы должны понимать, мастер Керст, — говорил Магнус Дейри, опрокинув очередную стопку крепкой северянской водки. — Женский приют… эт-то вам не мальчишкам задницы драть. Лишнего слова не скажи, и взглядом того… Эт-та стерва Ада, она, знаете ли, она… О! — чувствовалось, что Магнусу не хватает слов, чтобы передать всю силу обуревавших его в этой связи чувств. — Она — о-го-го! Она, знаете ли, спуску никому не даст! Только глянь на девок… или там трубу не вовремя в уборной… Кожу сдерет! Выпьем!
И они выпили, но в голове Сандера уже прояснилось настолько, что алкоголь его не брал.
— А вот еще…
Мастер Дейри любил поговорить, но обычно ему было не с кем. Завсегдатаи трактира, да и немногих других заведений в округе, являлись опасными собеседниками. Скажи неверное слово — а оно не воробей! — и пошли гулять слухи. А дама-наставница Адель аллер’Рипп в этом смысле чиновников Черного кабинета не только за пояс заткнет, но и без горчицы схарчит! И не поморщится, тать! А Магнус, что ж, он человек маленький, ему ли ей перечить! Узнает, что начал болтать, враз угомонит. Мало не покажется. Однако мастер Керст неместный и вообще частный поверенный.
— Так вы, мастер, крючкотвор, выходит?
— Да, я доктор юриспруденции.
— Юрис… что? А, бог с ней! Выпьем!
— Выпьем! А документы? Не могут же их принимать на воспитание без документов? — Вот что интересовало частного поверенного Керста, вот ради чего он пересек бушующее море.
— Бумаги, это да! Все чин по чину! Магистрат, секретари княгини, суд… — Магнус Дейри моргнул, поморщился и протянул руку за вновь наполненной — не иначе как промыслом божьим — стопкой. — Вы что же думаете, мастер… Н-нет, раз вы крючкотвор, то вас следует мэтром величать, или как?
— Пусть мэтром…
— О! Выпьем, мэтр Керст! Божья слеза…
— А…
— Нет, не так, мэтр Керст! Есть, верно, и такие, кто прямо из монастырских приютов… Родились, и все — уже в корзинке на паперти, и хорошо, если имя имеется, а чаще и того нет! Но есть еще и такие, мой господин, кто через стражу и суд поступают… Только тсс! Об этом говорить нельзя, княгиня гневается, да и Ада, курва… Девки, мэтр Керст, шлюхи малолетние, а туда же — в девы-компаньонки, как чистые! Эх!
— Выпьем! — не дожидаясь, пока Магнус сообразит, что сболтнул лишнего, предлагает Сандер. — И где же хранятся эти бумаги?
Бумаги — вот суть того дела, ради которого Сандер Керст бросил жребий, в прямом смысле слова отдавшись на волю волн. Вернее, бумаги — та ниточка, что приведет его к цели, но сама цель…
«Боже правый!» — получалось, что он уже всего лишь в шаге от приза ценою в Судьбу!
«Знать бы еще, о чей судьбе речь… — подумал мэтр Керст мимолетно, опрокидывая вместе с Магнусом Дейри очередную стопку холодной, как снег, и крепкой, словно жидкий огонь, водки. — Ну, там посмотрим…»
И то верно, Сандер Керст вырос и жил с идеей, что человек сам кузнец своего счастья, и никто, ни люди, ни боги не сделают для него того, что может и должен сделать для себя он сам.
5Двенадцатого листобоя 1647— А если по чарке за знакомство?
Торговец дровами оказался необычайно интересным собеседником, но главное — чрезвычайно информированным, и, хотя Виктор не знал пока, зачем ему все это знать, интуиция подсказывала — слушай, запоминай, еще пригодится.
— Развезет, поди, с устатку, — засомневался было Миха, но Виктор не позволил паузе затянуться более чем на мгновение.
— Четыре бренди, парень! — крикнул он половому. — И побыстрее.
— Вам сливовый или яблочный? — поинтересовался парень, поспешая к стойке, за которой на полках выстроились разнокалиберные бутыли и кувшины. Он уже чувствовал запах чаевых, и спешил угодить щедрому человеку. Ну, а откуда половые знают, кто и сколько оставит чаевых — предмет сродни черной магии. Нет ответа, да и не следует искать.
— Сливовый! — ответил на немой вопрос Виктора торговец дровами. — В этом году сливовица хороша удалась, а яблочный бренди мы с верховьев Изера завозим. Иногда бывает ничего, но чаще не очень.
— Значит, сливовица! — кивнул ди Крей. — А кстати, что это вы сказали, что в замке дров совсем не осталось?
— Так где ж тут напастись! — всплеснул руками Миха. — Известное дело — Осенний бал! А это, почитай, три воза дров на один только палас. Восемь больших каминов, — поднял он вверх указательный палец. — Два в торцах и по три вдоль каждой стены. А осень нынче выдалась сырая, холодная, а дамы в шелках…
6Одиннадцатого листобоя 1647 года— Ах! — взволнованно выдохнула Теа, и ее чудные голубые глазки испуганной птицей метнулись куда-то в сторону, вернулись, словно бы не зная, чем себя занять, рассеянные и тревожные одновременно, потупились скромно и неожиданно взметнулись вверх, принимая и отражая взгляд лейтенанта Теллера. — Ах, сударь, не знаю, что вам и сказать… Третий танец…
И в этот момент условную тишину главного зала, похожую на самом деле на тихий рокот прибоя, каким он слышится в глубоком гроте, нарушили чувственные звуки двух играющих в унисон спинетов.[2] Аллеманда…[3]
— Но, Теа! Молю вас…
Это прозвучало весьма трогательно, но главное — многообещающе…
— Я… — Она запнулась и начала краснеть, краснела же Теа Альфен виртуозно и крайне соблазнительно. Соблазн нарастал по мере того, как румянец стекал по ее белоснежной коже от щек по подбородку и скулам вниз, к шее, плечам и спрятанным за высоким вырезом бального платья упругим грудкам. Впрочем, об их упругости лейтенант судить пока не мог, но ему хватало и того, что видели его глаза. — Это так странно… Я, право, не знаю… — лепетала девушка, а мелодия уже плела между делом узор, и росла череда входящих в танец пар.
— Вы испуганы?
— Здесь люди!
— Ах, да! Простите! Я хотел… Может быть, отойдем туда, за колонны…
— Нет, что вы! Впрочем, возможно, но… нет-нет, не туда, туда…
Теа обернулась не вправо, куда звал ее Роберт, а влево, и он пошел за ней как приклеенный. Шаг, два шага… Казалось, что они тоже включились в танец.
— Сюда! — Теа шагнула за колонну. — О!
Теперь и лейтенант увидел, что за колонной в стене имеется дверь, и створка ее приоткрыта.
— Мгновение, сударыня!
Все-таки, несмотря на молодость, Роберт был военным с головы до ног. Увидев дверь, он смело пошел на разведку и уже через мгновение позвал за собой девушку.
— Сюда, Теа! Здесь никого нет!
— Но… — Тем не менее она пошла на зов.
— Теперь мы одни, и я… — Лейтенант едва успел закрыть за собой дверь и обернуться к Теа, но на большее судьба не отпустила ему ни одного лишнего мгновения.
Хлопнула, распахиваясь, другая дверь, и резкий с носовым оттенком голос потребовал Роберта Теллера к ответу.
— Что здесь происходит?! Фройляйн Альфен, как вы оказались здесь наедине с этим мужчиной?! Офицер, кто вы такой?! Представьтесь!
— Я…
Лейтенант оглянулся на голос, увидел говорившую и лишился дара речи. Мог лишиться и рассудка, но в княжеской гвардии сосунков не держат.
И вот они стоят: Теа Альфен, белокожая и золотоволосая, похожая на маленького испуганного ангела, высокий и массивный Роберт Теллер, обескураженный неловкостью ситуации, в которую ненароком угодил, и Ариена, княгиня Альм и Ши, владетельница Аля, Колта и Сорнея, на строгом лице которой осень листопада уступает место суровой зиме. За спиной княгини толпятся дамы ее свиты.
«Какой позор! — с ужасом думает лейтенант, ощущая, как ледяные ручьи начинают стекать по его спине. — Я опозорил род и имя, я нарушил доверие князя… Все кончено!»
— Есть ли что-то, что могло бы оправдать ваше в высшей степени предосудительное поведение?
Кого она вопрошала? На кого обращала свой гнев?
— Ваше высочество! — шагнула вперед Теа, встав так, словно бы пыталась защитить своим крошечным нежным телом огромного, но уже почти разрушенного ударом судьбы офицера. — Это я во всем виновата, он ни при чем! Он…