Рувер не произносит ни слова, и я рада, что не слышу его низкого голоса. Рада, что он вновь сосредоточен, что он далеко, что он забыл обо мне и интересуется лишь дорогой, вылетающей из-под колес его темно-серого Камри. И пусть внутри ноет противное недомогание, пусть внутри изредка что-то сжимается, взвывает, я это игнорирую. Просто игнорирую и все.
Парень вдруг говорит:
- Сегодня холодно.
А я ему отвечаю:
- Очень.
И затем мы опять прячемся за тишиной, за ее толстой спиной, будто молчание, действительно, может спасти жизнь.
Приезжаем к обеду. Я грызу пальцы, осматривая стоянку возле высокого, девятиэтажного дома. Надеюсь, Саша давно вернулся и с ним все в порядке. А что если нет? Что если они с Ритой попались, и сейчас им грозит опасность? Наконец, замечаю Хонду около детской площадки и тяжело выдыхаю.
- Седьмая квартира.
- Что?
Мы устало смотрим друг на друга. Рувер поясняет:
- Поднимайся на третий этаж. Я приеду позже.
Не хочу спрашивать, куда он собирается. Мне все равно. Киваю и выбираюсь из салона, предварительно застегнув джинсовую куртку на все пуговицы. Не помогает. Едва я открываю дверь, ледяной воздух набрасывается на меня, и стискивает в своих объятиях так же сильно, как и рука венатора, сжимающая час назад мое горло. Интересное сравнение. Оглядываюсь. Рассматриваю многоэтажку, унылую детскую площадку, окна, балконы, завешанные вещами. Такое чувство, будто люди везде схожие. Будто их мысли поразительно идентичные. В конце концов, они умудряются даже на сушке одинаково расположить одежду, пряча нижнее белье за футболками и свитерами. Общепринятое правило или стадный инстинкт? Или - о, мой бог – может, правила приличия? Усмехаюсь. Мы же говорим о России. Какие правила приличия.
Поднимаюсь на третий этаж, звоню в седьмую квартиру. Мне открывают не сразу. Я начинаю нервничать и сильнее вдавливаю пальцем кнопку вызова, однако уже через пару секунд, дверь распахивается и на пороге показывается Саша. Он резко притягивает меня к себе и восклицает:
- Почему так долго?!
Я люблю запах брата. Люблю его объятия. Люблю, что он рядом, и не понимаю, как раньше могла этого сторониться. Крепко сжимаю Сашу за плечи, зажмуриваюсь и обещаю больше никогда не отстраняться, больше никогда не отпускать близкого человека первой.
- Я чуть с ума не сошел!
Брат затаскивает меня в квартиру и ногой захлопывает дверь. Тут же улавливаю запах подгоревшей еды и усмехаюсь:
- Рита экспериментирует?
- Я пытался ее остановить. Она не послушала. – Он делает шаг назад, сканирует мое лицо, волосы, плечи, а затем задерживает взгляд на шее и вспыхивает, - что это?
Непроизвольно прикладываю ладонь к ушибу. Наверно, появился синяк.
- Пустяки.
- Кто это сделал?
- Как ты думаешь?
Брат отворачивается, и я замечаю, как сжимаются его скулы.
Приключения привнесли в нашу жизнь беспокойства, сделали из нас нервных параноиков. Никто не хочет проявлять чувства, выражать сомнения, излучать страх, но выходит как-то совсем наоборот, и мы становимся огромными, взрывоопасными бомбами, которые так и норовят подорвать мир вокруг себя.
Прохожу на кухню. Рита бросает быстрый взгляд в мою сторону. Уверена, она волнуется, но все еще надеется остаться нераскрытой. Помешав деревянной лопаткой голубой суп, она откашливается и спрашивает:
- А Рувер? – ее пухлые губы дергаются. – Где он?
Спокойствие сыграно так фальшиво, что я бы вручила ей приз «Золотую малину», однако мне совсем не хочется акцентировать внимания на «немецкой речке», и поэтому я устало отвечаю:
- Уехал. Сказал, что вернется позже.
Она кивает. Добавляет в синий суп лавровый лист и вновь принимается мешать его лопаткой.
- Что это? – я совсем забыла о еде. Живот начинает предательски бурлить, и даже синее блюдо Риты сейчас выглядит в моих глазах аппетитным. – Что-то экзотическое?
- Да, нет. Обычный, летний суп. С капустой.
- Не выглядит он обычным, - отрезает Саша. Я и не заметила, что он стоит за моей спиной, поддерживает меня за плечи. – Ты уверена, что делаешь все правильно?
- А разве тут можно ошибиться? Куриный бульон, картошка, морковка, капуста. Я прочитала, что овощи даже можно не резать, а просто скинуть в кипящую воду, и вытащить после приготовления.
Смотрю на стол. Вижу пакет с огурцами, луком и пекинской капустой, перевязанной толстой, синей веревкой. О, нет. Закатываю глаза к потолку и непроизвольно сокращаю между мной и Ритой дистанцию. Отнимаю у нее лопатку, причитая:
- Ну, ты и неумеха! Капусту ведь надо было развязать и кинуть в бульон отдельными листьями! Ох, - цокаю. - Да, понимаю, ты решила мелко ее не резать, но закинуть вместе с веревкой.… О чем ты думала?
Возможно, она волновалась обо мне с Рувером, но я не произношу мыслей вслух. Вынимаю веревки, бросаю их в мойку и снисходительно осматриваю грустное лицо девушки. Кажется, Рита действительно расстроилась.
- Ну, ты хотя бы попыталась, - я улыбаюсь недолго. Вижу, как шатенка изучает мою одежду, и съеживаюсь, словно перед металлоискателем.
- Ты в крови.
Не отвечаю. Откладываю лопатку и автоматически прикрываю руками туловище, будто это смогло бы скрыть красные, алые полосы, пересекающие мою джинсовую куртку. Как рассказать о том, что произошло в приюте? С чего начать? Чем закончить? Выдыхаю и признаюсь:
- Это не моя кровь.
- Рувера?
- Нет.
Саша соображает быстрее. Он ленивый, но хваткий. Как и отец.
- Владимир Сергеевич, - тянет он, выходя из-за моей спины в центр кухни. Голубые глаза брата излучают недоверие. Скрестив перед собой худоватые руки, он съеживается. – И что же с ним? Он ранен? – Молчу. – Вы отвезли его в больницу? – Опять молчу, чем заслуживаю презрительный взгляд, сбивающий с места. – Тогда что с ним?
Не знаю, что ответить. Точнее знаю, но не хочу. Встряхиваю головой и уверенно сообщаю:
- В кабинете отца мы нашли записную книжку. Рувер сказал, в ней имена тех, кто, так же как и мы, умеет управлять временем.
- Ого, - Рита подходит к кастрюле с синим супом и без капли сожаления выливает содержимое в мойку. – Значит, твой папа был непростым человеком. Но кем же тогда?
- Ты не ответила на мой вопрос, - резко вставляет Саша.
- Послушай, я…
- Что с ним?
- Но…
- Просто ответь!
- Он мертв. - Брат рычит и порывисто протирает ладонями лицо. Не хочу видеть его таким. Это даже не нервозность. Это банальная злость. – Владимир Сергеевич побежал вслед за нами, и его подстрелили. Когда я подошла, он уже не дышал.
Умалчиваю о том, что не дышал он из-за огромной дыры в горле, из которой острыми, тонкими струями вылетала кровь.
- И вы оставили его там? – Саша выплевывает этот вопрос. Смотрю на его перекошенное лицо и даже не знаю, что ответить. – Ты спокойно ушла, бросив его тело в лесу?
- А что я должна была делать?!
- Не знаю, не знаю, Аня! Но не уходить, это же неправильно! Это преступление, убийство!
- Какое убийство? – вмешивается Рита. Она выходит вперед и загораживает меня своей худой спиной. – Глупости не говори. Причем здесь твоя сестра? Охранника убили венаторы.
- И что? Неужели ты докатилась до того, что теперь ни во что не ставишь человеческую жизнь? – Он обращается ко мне. Закидывает за голову руки и взвывает, - безумие какое-то! Владимир Сергеевич мертв! Черт подери!
- Определись, чего ты хочешь. – Тихо отрезает Рита. – Сначала ты говоришь, что Ани не было слишком долго, а потом ставишь ей в упрек то, что она спаслась слишком быстро.
- Я не ставлю ей это в упрек.
- Тогда раскинь мозгами! Если бы они вернулись за телом, она, возможно, не доехала бы этого дома, уяснил? Решай, что важнее: нравственные идеалы или жизнь сестры.
- Я и так это прекрасно понимаю!
- Значит, возьми себя в руки.
- Рот закрой, - злится Саша. Сейчас он похож на бешеного пса: горбится, скалит зубы, тяжело дышит. – Ты и твой брюнет только привнесли в нашу жизнь неприятности. Из-за вас гибнут люди, из-за вас страдаем мы. И не надо меня успокаивать, не надо говорить мне, что делать.
- Саша, перестань.
Но брат не слышит. Он подходит к Рите и сейчас, действительно, выглядит жутко устрашающе. Никогда я не видела его таким.
- Мы уходим.
- Если бы не я, - холодно начинает шатенка и делает еще один шаг навстречу Саше: их носы почти соприкасаются, - Аня бы уже умерла.
- Нам не нужна ваша помощь.
- Нужна. Или вы погибнете.
- Не погибнем, если будем держаться подальше от вас.
- Я уже перепробовала тысячи сценариев, - теперь заводится и Рита. Она стискивает в кулаки руки и выплевывает, - тщетно. Остается лишь держаться вместе, иначе мне опять придется прыгать во времени, опять придется начинать все сначала…
- Мне плевать на твои душевные терзания! Я сам смогу защитить свою сестру.
- Она не твоя сестра.
Я замираю. Саша тоже. Мы вдвоем смотрим на Риту и молчим, даже не зная, что сказать. Ее слова обезоруживают, бьют по самому больному. И я бы закричала, если бы нашла в себе силы. Но их нет. Перевожу взгляд на брата, вижу, как опускаются его плечи, чувствую его смятение. Что же надо ответить? Что же надо такое сказать, чтобы перечеркнуть слова Риты и сделать их бессмысленными? Наверно, даже самый лучший и рациональный ответ не сгладил бы напряжение в воздухе. Сорвавшись с места, Саша уходит.
Слышу, как захлопывается за ним входная дверь, и дергаюсь. Только не это.
- Без него, так без него, - легкомысленно отрезает Рита и возвращается к плите. Теперь она собирается избавиться от голубой, толстой веревки, стягивающей капусту, однако мне плевать. Вскинув подбородок, восклицаю:
- Ты не должна была разговаривать с ним подобным образом.
- Он сам напросился.
- Он напуган! – округлив глаза, злюсь я. – Ему впервой сталкиваться с такими проблемами! Неудивительно, что его трясет от ужаса, ведь жить в вашем мире действительно страшно!
- Всем страшно.
- Ты несправедлива. Мы только знакомимся с вашими законами, порядками. Только пытаемся привыкнуть к тому, что для вас чья-либо жизнь не дороже собственной.
- Не говори, что ты поняла это лишь сейчас.
- Но мы не в состоянии спокойно реагировать на чью-то смерть!
- Так учитесь, - кидая листы капусты в воду, чеканит Рита. – Учитесь, пока я жива. Видишь на моем лице хотя бы одну складочку? Хотя бы одну эмоцию? Нет. Ну, умер охранник, и что? Все умирают. И мы когда-нибудь умрем. Важно, чтобы это произошло как можно позже. Вот и все.
Рита, Рувер – кто же они? Неужели их сердца действительно холодные и пустые, как и слова, которыми они так талантливо играют? Или это лишь притворство? Я не знаю, что творится в глубине их душ, не знаю, о чем они думают и чем руководствуются. Но в чем я уверена, так это в том, что не хочу быть на них похожей. Сражаться с эмоциями, став абсолютно равнодушной – ни это ли называется гибелью души? Если тебя ничего не волнует кроме собственной жизни, зачем тогда существовать? Зачем дышать, ходить, бороться? Ради кого? Или же Рита врет, и на самом деле ее попытка казаться холодной лишь стремление избежать потерь? Но это же глупо. Мы становимся сильнее, когда мы не одни. Разве не так?
Я вдруг понимаю, что человек постоянно стоит перед выбором: рискнуть или сдаться. Наличие близких не всегда облегчает жизнь, наличие совести обычно ее лишь усложняет. Так что лучше – принять кого-то в свое сердце, прекрасно осознавая, что именно он сможет тебя когда-нибудь разрушить, или же отстраниться, но уберечь себя от пожизненных шрамов?
Рита и Рувер решили отстраниться. Что выберу я?
- Я иду за братом, - не дожидаясь ответа, разворачиваюсь и ухожу с кухни. Слышу, как шатенка бросает на стол деревянную лопатку, слышу ее грубые шаги за своей спиной, но не оборачиваюсь. Просто смотрю перед собой.
- Сколько можно убегать? – злится Рита.
- Я не убегаю.
- Тогда что ты делаешь?
- Иду к брату. Он моя семья, и он единственный, кто сейчас мне нужен.
- Останься. – Удивленно оборачиваюсь. Шатенка выглядит совсем разбитой и испуганной. Неужели она вдруг поняла, что повела себя опрометчиво? В конце концов, не все такие же сильные и бесстрастные, как она.
- Ты сказала, что мы должны держаться вместе, а затем практически вытолкнула Сашу за порог. Тебе либо вообще неизвестно, что такое страх, паника или волнение, либо ты просто плюешь на данные чувства, если они не твои собственные.
- Он ведь кричал на тебя!
- Он делал это, потому что был напуган. – Открываю дверь.
- Куда ты?
- К Саше.
- И когда вы вернетесь?
- Не знаю.
- Аня, - шатенка подскакивает ко мне и сводит широкие брови, - мы сейчас все напуганы, но это не значит, что надо совершать необдуманные поступки. Ты уйдешь – и что дальше? Вдруг вы наткнетесь на венаторов? Вдруг они устроят засаду?
- Мы справимся.
- Не справитесь!
- Надо было думать раньше, Рита! Ты ведь знала, что я не смогу отпустить Сашу, знала, что это собьет меня с толку! Так зачем же тогда ты сделала ему так больно? Зачем сказала, что я не его сестра?
Шатенка молчит. Она отводит взгляд в сторону и прикусывает губу. Все не решается признаться. Но этого и не требуется. Я и так знаю ответ.
- Свяжусь с тобой, как только будет возможность.
Распахиваю до упора дверь и ухожу. Ухожу, потому что не могу находиться рядом с людьми, для которых чувства – лишь дефект, лишь слабость. Может, любовь и привязанность, действительно, ранят сильнее оружия. Но отказаться от них - не значит стать неуязвимым. Отказаться от них, значит сдаться и признать свое поражение. А еще это значит быть одиноким. И, насколько мне известно, одиночество еще никогда не придавало сил, и еще никогда не спасало жизни.
Когда я выбегаю на улицу, Сашина Хонда стоит на месте, около детской площадки. Из трубы вырывается серая, темная пыль, окна выглядят слегка запотевшими и мутными. Обрадовавшись, несусь к машине и уверенно открываю переднюю, пассажирскую дверь.
- Я знал, что ты придешь, - отрезает брат, когда я забираюсь в салон. Он оборачивается и одаряет меня своей вальяжной, очаровательной улыбкой. А я в очередной раз вспоминаю, что нас не связывают кровные узы. Это так странно, ведь мы чем-то похожи: глазами, веснушками, цветом волос. Глупости, конечно, но все же. – Прости, я просто больше не мог там находиться. Эта девушка…
- Знаю. – Киваю и пристегиваюсь. – Не объясняй. Мне понятны все твои чувства. Рядом с ними мы становимся совсем другими.
- Сумасшествие просто. А эти люди…, в черной одежде. Они ведь стреляли. Господи, они ведь пытались нас убить!
Смотрю на вытянутое лицо брата, на его широкие, удивленные глаза, на веснушки, прямой нос, губы, шею, и думаю о том, что не найду человека ближе. Глупо искать поддержку у кого-то чужого, когда есть тот, кто всегда был рядом. И всегда будет. И тогда я предлагаю Саше отправиться домой, а сама рассказываю все, что знаю: про клан Аспид, про силу Риты и Рувера, про свои способности, тайны - в частности, про позапрошлую весну. Про то, как решила забыть о смерти Андрея, как пообещала себе окунуться с головой в учебу. Про отца. Про записную книжку, фамилии, предположение на этот счет «немецкой речки». И замираю. Жду вердикта. А Саша, как назло, молчит. Он припарковывается около нашего дома, глушит двигатель и нервно сжимает пальцами переносицу. Мне становится не по себе. Вдруг он вновь оттолкнет меня?
- Эта книжка, - неуверенно отрезает брат, - в ней имена всех сверхлюдей?
Удивительно, что он решил спросить именно об этом.
- Не думаю, что всех. Наверно, только тех, кого встретил папа.
- А этот клан Аспид, - он рисует в воздухе какую-то непонятную фигуру, похожую на английскую букву «с», и пожимает плечами, - он собирается ее найти?
- Скорее всего.
- Так, может, стоит договориться?
- В смысле?
- Этим венаторам нужен список. Так? Он у нас есть. Так же и у них есть то, что необходимо нам.
- Обмен, - понимающе протягиваю я и задумчиво прикусываю губу. – Ты хочешь обменять жизнь папы на записную книжку?