— Почему? — спросил Евтихий.
— Потому что для любви — что бы там ни утверждали идеалисты, — имеет значение внешность. То, что видишь глазами. Если любишь некрасивого — значит, видишь его прекрасную душу сквозь непривлекательные для других черты. Если любишь искалеченного — значит, учишься смотреть сквозь шрамы и увечья. Любишь — целиком, и душу, и тело. И отзывается на любовь не только душа, но и тело. Без этого невозможно.
— Довольно распространенное и, в общем, не оригинальное утверждение, — пожал плечами Евтихий.
— В здешнем мире все, что относится к жизни тела, — ложь, — продолжал Фихан. — Поэтому ни у кого из нас не возникает телесного влечения. Поэтому наши души постепенно превращаются в усохшие трупики… Смерти же безразлично, как мы выглядим, истинные мы или ложные, красивы мы, или уродливы, или были красивы, но потом покалечились. Смерть — это не притяжение и не отторжение, это прекращение… А прекратить можно все, что угодно.
— Кроме любви, да? — сказал Евтихий.
— Да, но любви-то здесь и нет, — ответил Фихан.
Они опять помолчали, затем Евтихий встал и собрался уходить.
— Здорово ты все разложил по полочкам, — признался он эльфу. — Стало быть, то — так, а это — эдак… И все причины собрал и выставил… В общем, следи за проломом в стене, и если кто полезет — хватай и тащи к командиру. А он уж разберется, какую порцию и какой любви выдать.
* * *То-то хохоту было, когда один монстр поволок другого на веревке через весь замковый двор!.. Солдаты бросали свои дела и выходили поглазеть, а увидев, что происходит, уже не могли оторваться от зрелища и смеялись так, что животы у них начинали болеть. В самом деле, картина была такой забавной, что защитники золотого замка даже позабыли о своей неприязни к Фихану. Сейчас уродец даже не казался им таким уж омерзительным.
Общее мнение выразил лучник по имени Соста:
— А что мы, в самом деле, от него нос воротили? Рожа у него, конечно, гадкая, не отнимешь, но ужимки — уморительные.
И крикнул, обращаясь к Фихану:
— Эй, ублюдок! Помни: отныне я — на твоей стороне! Если тебя кто обидит, только скажи Состе.
— Много на себя берешь, — заворчали другие, — можно подумать, мы против этого парня.
Шум и гомон голосов привлек Евтихия. В первые минуты он испугался: неужели Фихана опять хотят забить насмерть, как уже случилось однажды в замке из грязи? Евтихий знал: для того, чтобы из урода превратиться в красивое, вызывающее симпатию существо, Фихану требуется некоторое время. Раненый до крови, он не сразу возвращает себе приятное обличье. Сперва ему нужно отлежаться и прийти в себя. И только потом…
Евтихий боялся, что не успеет. Он бежал изо всех сил, заранее зная: если толпа вошла в раж, то отнимать у нее жертву и небезопасно, и, наверное, уже бесполезно. Фихан, скорее всего, мертв.
Перепрыгивая через три ступеньки, он несся к месту предполагаемой потасовки… Но увидел нечто совершенно неожиданное. Впереди, медленно переставляя ноги, тащился Фихан. Его клонило к земле. Слишком крупная голова на тонкой длинной шее бессильно свешивалась на грудь. Одна рука болталась, почти доставая до камней, которыми был вымощен замковый двор. Другая прижималась к груди.
Вокруг запястья Фихан обмотал веревку. Она впивалась ему в кожу, оставляя синеватые ссадины. Запястье распухло и причиняло Фихану немалую боль. Он затянул в пасть верхнюю «губу» — часть хоботка — и прикусил ее.
Второй конец веревки был наброшен на шею пленнику. Это было костлявое человекообразное существо с растрепанными белыми волосами. Широченные штаны удерживались на талии не поясом, а грязной полоской, оторванной от какой-то ненужной тряпки. Босые ноги кровоточили, связанные за спиной руки напоминали клешни. Существо мычало и страдальчески мотало головой. А потом оно всем телом подалось назад и резко дернуло веревку.
— Фихан! — взвыло существо.
От неожиданного толчка Фихан повалился, а существо попробовало сбежать. Высоко задирая ноги, оно поскакало назад, к пролому в стене, через который, очевидно, и пробралось в замок. Фихана потянуло вслед за существом: эльфу не удалось вовремя освободиться от веревки, впившейся ему в запястье.
— Соста! — закричал он. — Соста! Спаси меня!
Евтихий накинулся на беглеца, ухватил костлявые плечи своими ручищами и, приблизив к его лицу клыкастую морду, прорычал:
— Стоять! Тварь!
Существо метнулось в сторону, белая прядь волос на миг залепила Евтихию глаза. Резкий запах, исходивший от этих волос, мгновенно пробудил в Евтихии воспоминания. Запах прогорклого жира, коптящего костра, немытого тела, болота. Запах старого — заскорузлого — страдания.
— Геврон, — произнес он, выпуская пленника. Точнее, пленницу. — Ты.
Она попробовала было пробежать еще несколько шагов, и тут Соста поднял лук и выстрелил.
Стрела вошла в ладонь Геврон. Девушка хрипло закричала и повалилась на землю. Держа раненую руку на отлете, она принялась мотать головой из стороны в сторону и лупить по камням ногами, словно в отчаянном намерении переломать себе кости. Евтихий наступил ей на волосы, чтобы она лежала тихо.
Затем, убедившись в том, что Геврон больше не бьется, Евтихий отошел от нее, приблизился к Фихану и избавил его от веревочной петли. Глаза-плошки жалобно моргали.
— Я не могу так больше, — прошептал Фихан.
Не отвечая, Евтихий полоснул его ножом по запястью, повыше шрама от веревки. Потом отхватил лоскут от пестрого знамени Броэрека, которое теперь постоянно носил за пазухой, и перетянул рану.
— Терпи, — сказал Евтихий шепотом. — Скоро все закончится.
— Она лазутчица, — сказал Фихан.
— Это Геврон.
— Да. Это Геврон. И скоро все увидят, что она… Геврон. Ее сильно ранили?
— Тебя это не должно заботить, но — нет, не особенно. Поболит и перестанет.
— У меня тоже.
Командир гарнизона, Арванд, величественно спускался с башни по наружной лестнице. Он остановился возле Фихана, мельком глянул вниз, на простертого на камнях эльфа.
— Я слышал, ты задержал лазутчика. Молодец.
— Я отрабатываю свою тухлую кашу, — ответил Фихан.
— Молодец, — повторил Арванд и направился к пленнице.
Ее подняли, и теперь Геврон висела на руках удерживающих ее солдат. Один из них потянул ее за спутанные волосы и заставил поднять лицо.
— Женщина, — произнес Арванд, рассматривая пленницу. — И довольно хорошенькая… Как тебя зовут, милая?
— Он назвал ее Геврон, — вмешался Соста, подходя с луком.
Арванд резко обернулся к нему:
— Кто ее назвал «Геврон»?
— Евтихий. А потом и Фихан. Они оба узнали ее. Они знали ее раньше, — сказал Соста.
Арванд встретился глазами с Евтихием и сделал ему знак приблизиться. Евтихий подчинился.
— Да, я встречался с ней в другом тоннеле, — предупреждая вопрос, заявил Евтихий. — Возле замка из грязи. В болотах.
— Подробнее, — потребовал Арванд.
— Там везде одно и то же, — сказал Евтихий безнадежным тоном. — Я оказался здесь, «внизу», в том тоннеле. Это был мой первый тоннель и мой первый замок. Жидкая грязь повсюду. И эта девушка. Она со мной разговаривала. Она и Моревиль.
— Моревиль мертв, — хрипло проговорила Геврон. Она улыбнулась. Женщины иногда улыбаются так — отвратительной, истеричной улыбкой, выставляя зубы и десны, словно примеряя на себя смертельный оскал. — Моревиля убили. Гезира стал командовать.
Евтихию не понравилась ее улыбка. Он растопырил пальцы, схватил Геврон за лицо и заставил ее стянуть губы.
— Не делай так больше, — попросил он. И добавил, обращаясь к Арванду: — Моревиль был самый старший из нас. Он прожил «внизу» дольше остальных. Он очень много знал.
— Ничего он не знал! — закричала Геврон с рыданием. — Ничего! Он только одно и знал, как ползать на брюхе по этому проклятому гнилому болоту! Как выживать! — Это слово она произнесла с явным отвращением. — Для чего выживать? Почему бы просто не жить? Невозможно, невозможно… — Она плюнула себе под ноги. — Теперь его убили. Он не выжил. Он учил нас, как разводить костер под непрерывным дождем, он учил нас, какие травы и коренья съедобные, он показывал нам, как подходить к замку и бить в ворота. Он даже объяснял нам, кто обречен, а кому удастся выжить. — Она скрипнула зубами. — Это он обрек на смерть зеленоволосого, а зеленоволосый стал командовать гарнизоном!
— Зеленоволосый? — удивился Арванд.
Девушка глянула ему в глаза. Она хорошела и молодела с каждым мгновением.
— Да, был такой человек в замке из грязи. Но он умер. Мы захватили его твердыню. И потеряли Моревиля. А Гезира — он жестокий.
— Наверное, этот Гезира любит дисциплину? — осведомился Арванд. — Что ж, если ты ушла от жестокого командира потому, что он заставлял тебя подчиняться, то…
Он сделал выразительную паузу.
Геврон затрясла головой.
— Нет, нет! Я ушла потому, что не могла больше выносить… Болото, болото, болото.
— Ты выглядела просто отвратительно, когда Фихан поймал тебя, — сообщил Арванд. — Это из-за болота?
— Никто не знает, даже Моревиль, — криво ухмыльнулась девушка. — Я тоже сперва не узнала Фихана. Конечно, он и тогда, в нашем тоннеле, был омерзительным гаденышем, но то, во что он превратился здесь…
Стройный человек в пыльной одежде подошел к пленнице и солдатам. Лохмотья болтались на его плечах. Ни оружия, ни украшений, ни даже пояса он не носил. Длинные светлые ресницы затеняли кобальтово-синие глаза. Это было существо одновременно древнее и невероятно юное, с удлиненным овалом лица и золотистыми волосами. Он рассматривал Геврон со спокойным состраданием. Потом протянул руку и сломал стрелу, торчавшую у девушки из ладони.
— Ей нужен врач, — сказал он.
— У нас нет врача, — напомнил Арванд.
— В таком случае, позволь мне позаботиться о ней, — предложил он.
Арванд сдвинул брови и несколько секунд рассматривал незнакомца. Потом коснулся вздувшегося рубца у него на запястье:
— Фихан?
— Да.
— Ты был таким — в других тоннелях?
— Я не знаю, — честно ответил Фихан. — Я даже не представляю себе, каким выгляжу в твоих глазах.
Арванд распорядился:
— Ты и Евтихий — заберите пленницу. Остановите кровь, умойте ее, дайте ей поесть. Я хочу завтра поговорить с ней. Возможно, ей известно кое-что важное.
Он кивнул солдатам, которые толкнули Геврон в руки Фихану и, посмеиваясь, отошел в сторону. Никто не расходился: всем любопытно было посмотреть, как клыкастый приземистый Евтихий и невесомый красавец эльф вдвоем тащат полумертвую женщину к той самой убогой пещерке, где обитало похожее на жабу печальное чудовище.
* * *Вечером к Геврон вполне вернулся тот облик, который запомнился обоим ее приятелям по тем временам, когда все они месили грязь у подножия холма, в лагере Моревиля. Евтихий и Фихан не без радости узнавали ее миловидное личико, испорченное злым и голодным выражением, и капризно-повелительные интонации в голосе.
— Когда ты бросила нас с Евтихием в лесу, — спросил Фихан, подавая ей ломоть хлеба с куском вываренного жира, — куда ты направилась?
— Ну, коль скоро я рассказывала про замок из грязи, то, очевидно, к замку из грязи, — огрызнулась Геврон.
— Это вовсе не очевидно, — отозвался Фихан.
А Евтихий попросил:
— Можно мне тоже хлеба с жиром?
Не дождавшись ответа, он схватил кусище потолще и сунул себе в рот. Откусывать деликатные кусочки Евтихий теперь не мог — из-за клыков.
Геврон сказала:
— Ну хорошо. Не к замку. Я пошла куда глаза глядят, а дороги сами вывели меня обратно. Дальше вы знаете, что было. Штурм, замок наш, Моревиль погиб. А я опять ушла.
— Хочешь остаться с нами?
— У меня больше никого нет. — Она вздохнула и принялась жевать с удвоенной силой. — Как вкусно! — выговорила наконец она. — Я дня два ничего не ела. Или три. Тут даже закатов не видать. Устала — смерть.
Раненая рука ее не слишком беспокоила: эльф ловко вытащил стрелу и перевязал девушке ладонь.
Он поглядывал на нее так тепло и ласково, что она в конце концов смутилась.
— Перестань на меня таращить свои эльфийские плошки! — сердито произнесла она. — Я не могу есть, когда ты так смотришь.
Фихан молча закрыл глаза. Геврон отложила еду и рассмеялась.
— Ладно, смотри. Не могу, когда ты вот так закрываешь глаза.
Фихан тотчас поднял веки и улыбнулся:
— А тебе полегче.
— Это очевидно, — буркнула она.
— Нет, не очевидно… — опять возразил эльф. — В этом мире не существует ничего очевидного. Ко всему следует относиться скептически.
— Как тебе удавалось выдерживать такое обличье? — поинтересовалась Геврон.
— Какое из двух? — уточнил Фихан.
— Не притворяйся, будто не понимаешь! Вроде жабы, только хуже, — объяснила девушка.
— По правде говоря, я был уже готов сорваться, — признался Фихан. — Терпел как мог. Ребят блевать тянуло при одном только моем появлении. Даже Евтихий старался поменьше смотреть в мою сторону.
Евтихий залился багровой краской.
Фихан поспешил успокоить его:
— Я не в обиде. Ты ведь не делал мне ничего плохого. Наоборот, приносил поесть, даже вытребовал у командира отдельную порцию для меня вместо объедков.
— Да ладно, все равно я себя вел по-свински.
— А ты почему остаешься… таким? — повернулась к нему Геврон. — Нет, я понимаю, что свои причины имеются, — спохватилась она, видя, как Евтихий насупился. — Внушительная внешность, ничего не скажешь. На тебя посмотреть — страх берет. Но вообще-то… Ты же на самом деле другой.
Евтихий потрогал свои клыки.
— А что именно тебе не нравится?
— Как бы это выразить… — Геврон задумалась на миг. — Просто ты перестал быть привлекательным молодым парнем, с которым я познакомилась на болотах… Но, в общем-то, ты мне, конечно, очень нравишься, — добавила она быстро.
— Боишься меня разозлить, — проницательно заметил Евтихий.
Она пожала плечами:
— Понимай как хочешь.
— Правильно боишься, — одобрил Евтихий. — У меня вообще портится характер.
Он клацнул зубами.
— Заметно, — храбро сказала Геврон.
— А все Фихан!.. — Евтихий вдруг усмехнулся, совсем не зло. — Это его идея.
— Какая идея? — нахмурилась Геврон. — Оставить тебя в обличье урода?
Она покраснела, сообразив, какой допустила промах, но исправлять было уже поздно.
— Я предположил, что перемена облика не идет на пользу, — вмешался Фихан.
— Да уж какая тут польза — выглядеть эдакой образиной, — пробурчала Геврон.
— Я имел в виду нечто иное, — откликнулся Фихан. — В тоннелях Кохаги я делаюсь похожим на… весьма неприятное существо. Если пустить мне кровь, я снова становлюсь тем, кем был, то есть эльфом. Эльфом в представлении Кохаги, надо полагать. Юным, прекрасным, стройным и все прочее.
— Бессмертным, — вставила Геврон тихонько.
— Возможно, — не стал отрицать Фихан. — Но — здесь начинаются всякие «но». Совершенно очевидно, что с каждым превращением я все больше утрачиваю связь с изначальной реальностью. С истиной, если угодно. С той истиной, к которой мы привыкли «наверху».
— То есть там, «наверху», ты не юный, прекрасный и стройный? — заинтересовалась Геврон. — А какой же?
— Для начала — не бессмертный, — сказал Фихан. — Волосы темнее. Рост ниже. Черты лица менее правильные. У меня есть морщина на лбу, над бровями. — Он показал пальцем — какая. — А в здешнем мире она пропала.
— В общих чертах понятно, — кивнула Геврон.
— С каждым новым превращением неприятный облик становится все отвратительнее, — продолжал Фихан. — И возвращается все быстрее. Подозреваю, что в конце концов то существо, в которое я превращусь, окажется вообще нежизнеспособным… Поэтому я и не советовал Евтихию прибегать к подобному способу манипуляций с наружностью.
Геврон помрачнела и посмотрела на свою раненую руку.
— Похоже, я ступила на ту же тропу, что и Фихан, — вздохнула она.
— Похоже, что так, Геврон.
Они помолчали, все трое. Старые друзья, вечер, тихая беседа.
Неожиданно Евтихий подумал обо всех переменах, которые случились с ним за последние годы. О нескольких жизнях, которые он прожил. О том, как примерял на себя, точно одежду, судьбу за судьбой — и все только ради того, чтобы отбросить предыдущую и взяться за следующую.
Пока что только одна участь представлялась ему желанной. Рассказать кому — засмеют. Честолюбивых стремлений у Евтихия не было. Даже обычное для безродного авантюриста желание разбогатеть не посещало его. Он всего лишь хотел бы жениться на Деянире и остаток дней прожить с ней под одной крышей — тихо, без особенных забот, без взлетов и падений.