- Где, в зоопарке? - удивился Гаор.
- Его в клетке с обезьянами держали! - заржал Чалый.
- Эй, Лысок, взаправду так?
- Да пошли вы...!
Ругался Лысок длинно, затейливо и красиво, что вызывало всеобщее одобрение и даже восторг. Убедившись, что его слушают, Лысок стал рассказывать, что случилось ему в одном отстойнике скорешиться с одним мужиком, а тот в этой самой, тюрьме зверячьей, уборщиком работал.
Что зоопарк - тюрьма для зверей, Гаору приходило в голову ещё в училище, когда их возили в зоопарк на уроки общей биологии. Но тогда как пришло в голову, так и выкинул. Тем более что после экскурсии им давали целый час свободно самим походить и посмотреть, повсюду были лотки с мороженым и орешками, а его карманных хватало на два пакетика орехов или один большой стаканчик мороженого, шоколадного с клубникой. И поездки в зоопарк были тем немногим, что он с удовольствием потом вспоминал. И даже сам туда несколько раз ходил. Даже после дембеля. Правда, уже не за мороженым, и не зверей смотреть, а ради укромных скамеечек за прудом.
От размышлений его оторвала команда строиться к вечерней еде. Лоб совсем не болел, и ошейник не мешал, Гаор его даже замечать перестал. Еда, поверка, одеяло, укладываемся.
- Сегодня не поём? - тихо спросил он Зиму.
- Посмотрим, - зевнул тот, - у этого не угадаешь. А чо, понравилось?
- Отбой! - стукнул по решётке надзиратель. - Старший, за порядком следи!
- А ну, всем дрыхнуть! - тут же рявкнул Слон.
Когда надзиратель отошёл, кто-то вздохнул.
- Не фартит седни.
- Это он в карты, небось, продулся, - откликнулись с дальнего конца, - вот и лютует.
От надзирательского гнева их спас шум в дальней камере. Надзиратель пошёл туда, а потом, видно, забыл про них. Гаор, во всяком случае, заснул, когда в камере уголовников ещё слышались удары дубинкой и чьи-то крики. Спать под чужую боль он учился ещё в училищном карцере, а на фронте обучение закончилось. Рядом кровью истекают, а ты спишь, потому что другой возможности поспать, может, ещё долго не будет. Себя береги, тогда и Огонь сбережёт.
Утром мимо их камеры опять провезли трупы. Уже два. И Гаору объяснили, что надзиратель получит вздрючку от начальства, а может и штраф, что урон допустил.
- Это нас так берегут? - усмехнувшись, спросил он Седого.
Тот кивнул с улыбкой.
- Пока работать можем, ценимся.
- Ну да. А... потом? - рискнул он спросить.
- Не догадался ещё? - насмешливо посмотрел на него Седой.
Гаор кивнул и всё-таки решил уточнить.
- Печка? Я слышал, санитар одному сказал. Не можешь ходить, в печке лежать будешь.
- Да, печка, - жёстко ответил Седой. - Крематорий. При всех отстойниках. А пепел продают, на удобрение. Видел пакеты в магазине? Садоводы покупают.
Обычно, когда Седой что-то говорил, сразу собирались слушатели, а сейчас... ни один даже головы в их сторону не повернул, будто не слышали. Не хотят слышать - понял Гаор. Он тряхнул головой и отвернулся. Он видел эти пакеты. Серые, с зелёной полосой по диагонали и рекламной надпечаткой. "Высокоэффективное натуральное удобрение!" Ещё работая в отцовском саду, когда Сержант заставлял его помогать садовнику, и в училище. Видел. И ни разу не задумался о том, что это за чёрно-серый порошок. Об этом никто не говорил. А ему не приходило в голову спросить. А если бы и спросил, что бы ему ответили? Наверное, то же, когда он спросил о другом, о белых гранулах, похожих на рис. "Химическое удобрение. Сыпь понемногу, можно сжечь корни". А то из чего делали? Тоже ... из кого-то...
Гаор слез с нар и пошёл к крану. Снял рубашку и стал обтирать грудь и плечи, набирая воду в пригоршню.
- Не спеши, Рыжий, - хохотнули за спиной, - перед торгом вымоешься.
- Не мешай, он правильно делает.
- Чего? Вода здесь не матёрая.
- Верно, мёртвая вода.
- Вода везде материна.
- А не живая.
- Так и ему не сглаз смыть.
За его спиной спорили, щедро сыпя малопонятные и совсем непонятные слова. Он не вслушивался и не вдумывался, занятый одним: не дать воли вскипавшему внутри бешенству. Вода помогла мало, ожидание наполненной пригоршни только раздражало, и он отошёл от крана, оглядел камеру. Размяться что ли, а то опять суставы дубеют. Как он это объяснит остальным, он не думал. Тело требовало движения, и мышечная усталость - он это хорошо знал - всегда помогала от ненужных мыслей.
Гаор отошёл в угол к решётке, встал в стойку и стал отжиматься от стены.
- Рыжий, ты чо?!
- Слон, Рыжий стенку лбом долбит!
- Всё, спятил с ума.
- Держи его, а то...
Его схватили сзади за плечи и оторвали от стены.
- Рыжий, очнись!
Гаор недоумённо осмотрел встревоженные лица.
- Вы что?
- А ты чо?
- Чего с тобой?
- Иди сядь.
Его отвели и усадили на нары.
- И зачем это тебе понадобилось? - спокойно спросил Седой.
- Суставы застывать стали, - всё ещё не понимая причины переполоха, стал объяснять Гаор. - В одиночке когда сидел, разминался, ну и здесь...
- Понятно, - кивнул Седой, - отпустите его, всё правильно. Он же на прогулку не ходил, вот и застоялся.
- Аа!
- Это как коня если долго не выводить, он обезножит.
- Ну, паря, напугал ты нас.
- Надо ж такому...
Уже смеялись. И над ним. И над своим страхом.
- Думаем, всё, щас кусаться будет.
Рассмеялся и Гаор, наконец, сообразив, в чём дело. Надо же! Седой продолжал смотреть на него, и он уже негромко пояснил.
- И чтоб не думать. О печке.
- Я понял, - кивнул Седой. - Вот они и не думают. С этим жить нельзя. Ты на фронте много о смерти думал?
Гаор вздохнул.
- Думай не думай, она всё равно рядом ходит. Бережёшься, конечно, а... - он не договорил.
- И здесь так же, - грустно улыбнулся Седой.
- Так что? - зло усмехнулся Гаор. - И здесь фронт?
- А ты не понял ещё? - ответил вопросом Седой.
- Ну, так, кто выжил, тот и победил!
Гаор легко спрыгнул с нар и опять пошёл в угол к решётке.
На этот раз ему никто не мешал, хоть и следили за ним. Не оборачиваясь, он чувствовал на себе эти зоркие, не враждебные, но очень внимательные взгляды. Он, не спеша, не дёргаясь, размялся, разогрел мышцы, растянул суставы, отжался стоя и лёжа, на ладонях, на кулаках, на одной руке, прокачал пресс. Дальше надо бы броски вспомнить, но нужно место и спарринг-партнёр, ладно, обойдёмся, теперь на расслабление, чтоб мышцы остывали медленно, без надрыва, и всё. Он встал и потряс руками, окончательно расслабляя мышцы, встретился с внимательными глазами следивших за ним сокамерников и смущённо улыбнулся.
- Ну, как, - спросил Бурнаш, - разошёлся жеребчик?
Облегчённо грохнул хохот. Рассмеялся со всеми и Гаор.
- Даа, так ты любую бабу заездишь!
Посыпались шутки, подначки и воспоминания.
- Всем хорошо, - рассуждал Лысок, - и паёк добрый, и прижима нет, а вот баб не дают.
- Эй, Бурнаш, про Таргуйский поври.
- А вот я помню...
- Эй, Рыжий, а на фронте бабы есть?
- Ошалел? - изумился Гаор и тут же засмеялся. - Там одна баба гуляет. Приласкает, так приласкает. Смертью называется, слыхал?
- Да ну её!
- Со смертью не шути, ты ещё сортировку пройди.
- Да им стенку прошибить можно, что ему сортировка.
- А не скажи, всяко бывает.
- Это уже Судьба-сестра.
- Судьбу заговорить можно.
- А почему судьба сестра? - тихо спросил Седого Гаор.
Но ответил ему Чалый.
- Судьба со Смертью сёстры родные. Вдвоём ходят. Где поспорят, где помирятся, ну а человеку-то решение ихнее...
- Врёшь, паря, - вмешался Бурнаш. - Судьба старшая. Она решает, а Смерть только сполняет.
- Точно, - согласились сверху, - Смерть под Судьбой ходит.
- А ну вас всех в болото лешачье! - взорвался один из новеньких. - Завели. Накликать, что ль, решили? Ну, он новик, мозги набекрень, а вы то чего?!
- А ты не бухти! - сразу стал весело задираться Чеграш. - Мы и укорот сделать могём.
Так, то в перепалках, то в играх и трепотне шёл день. И всё началось неожиданно, после поверки, когда и одеяла уже выдали, и улеглись все, а свет чего-то не гасили. По коридору мимо решётки несколько раз прошли надзиратели, и чего-то не по одному, а вдвоём.
- Блатяг обыскивают, - прислушался к шуму в дальнем конце Гиря.
- Точно, - откликнулся Бурнаш.
Свет не погасили, так и поговорить можно. Но с нар встать никто не рискнул.
- Чего они?
- Забыли чего?
- А ты спроси.
- Цыц, - рявкнул Слон.
И вовремя. Надзиратель стоял у их решётки. Все затихли, будто спят. Но в щёлки между одеялами - почти все заворачивались с головой - блестели глаза, и обмануться надзиратель, конечно, не мог. Но почему-то промолчал. И не постучав дубинкой, голосом позвал Слона.
- Старший, иди сюда.
Слон вылез из одеяла и подошёл к решётке. Камера затаила дыхание, прислушиваясь. Но надзиратель говорил слишком тихо, а Слон молча мотал головой в ответ. Чего ж это такое? Слон вдруг обернулся, нашёл взглядом и поманил Седого. Тот быстро встал и подошёл. Теперь говорили надзиратель и Седой, а Слон стоял рядом и слушал. Наконец Седой кивнул, и надзиратель ушёл.
- Слушайте все, - заговорил Седой. Негромко, но тишина такая, что не услышать нельзя. - Сейчас к нам приведут одного. Новообращённого. Он ляжет здесь, у решётки, чтоб к параше и крану доступ был. И никто, слышите, никто не подойдёт к нему. И не заговорит с ним, и не ответит ему. Утром, перед поверкой его заберут. Понятно? И кто у стены, давайте на нары, а остальные потеснитесь. Чтоб рядом никого не было.
Распоряжение Седого выполнили быстро и молча.
- Ежли трепыхнётся кто, - мрачно сказал Слон, - самолично в параше утоплю! Вы меня знаете.
Камера ответила неясным тихим гулом. Тон Слона исключал всякие возможности другого исхода.
Гаор - он всё-таки, хоть лоб уже и не чесался, лица одеялом не закрывал - осторожно покосился на соседей. Явно ошарашенные лица, похоже, и им такое впервые. Что же это? Интересно.
Двое надзирателей подвели к их камере высокого бледного мужчину в испачканной кровью одежде. Его короткие чёрные волосы торчали вверх, открывая лоб, и Гаор даже прищурился, вглядываясь в клеймо, плохо различимое на покрасневшей воспалённой коже. Квадрат... а в квадрате... волна? Как это? Волна - насильник. Квадрат - убийца. Убийца и насильник? Маньяк? Седой и Слон отступили от решётки. Надзиратель открыл дверь.
- Заходи. Здесь и ложись. В угол иди, понял? И не шевелись.
Тот молча выполнял приказания. Седой и Слон молча стояли, как бы отгораживая его от нар.
Что-то в нём, в его движениях показалось Гаору мучительно знакомым. Он даже приподнялся, вглядываясь.
Слон и Седой вернулись на свои места. Укладываясь, Седой ладонью нажал Гаору на плечо, и тот подчинился.
Погасили свет. Но не было обычного сопения, храпа. Камера не спала. Лежали, плотно прижавшись друг к другу, и ждали. Чего?
У решётки негромко, словно пробуя голос, застонали. Камера ответила напряжённым молчанием. Даже перешёптываться никто не посмел. Но и не заснул.
Первым не выдержал Малец. Он слез с нар и зашлёпал к параше. В напряжённой тишине неожиданно звонко зазвенела струйка.
- Мальчик, - вдруг сказал лежавший, - подойди, помоги мне, мальчик.
Малец не успел даже головы повернуть. Гаор узнал этот голос и неожиданно для себя рявкнул "по-строевому".
- Наза-ад!
Малец испуганно шарахнулся к нарам. А Гаор уже тише, сдерживая голос, сказал.
- Заткнись, падаль. Встану, тебе ни мальчики, ни девочки не понадобятся.
- Мне больно, - вдруг надрывно, а может, и в самом деле плача, донеслось от решётки. - Меня избили. Воды. Дайте воды. Я сам возьму.
- Лежать! - снова сорвался Гаор.
- Больно, - хныкали у решётки. - Мне больно.
И Гаор не выдержал, приподнялся на локте, чуть не придавив лежавшего рядом Зиму, но тот даже не шевельнулся..
- Больно?! А пацану, что ты у школы подманил, живот ему взрезал и трахал через рану, ему больно не было? А той девчонке, как ты ей груди резал, забыл? Тебе сколько насчитали? Двадцать шесть доказанных, и в подозрении семнадцать! А не нашли сколько?
- Врёшь! - закричали у решётки. - Всё врёшь!
- Ты, гад, врёшь. Их ты тоже так подманивал? Что тебе плохо, чтоб помогли?
Гаор уже не замечал, что кричит в голос, что с той стороны решётки чёрным плоским силуэтом стоит надзиратель. Он выплёскивал всё, не сказанное тогда, когда он сидел в зале суда и слушал деловито спокойное разбирательство.
- Я воевал! Я фронтовик!
- Не ври! Не был ты на фронте! Мы там таких сами кончали! Про лесополосу вспомни, девчонки ягоды собирали с голодухи, младшей сколько было? Пять? Она просила тебя: "Дяденька, не убивай". Ты что с ней сделал? А сестрёнок смотреть заставил! Им больно не было?
Камера приглушенно зарычала.
- Тебя ж, серый тихушник, даже Контора твоя сдала!
Надзиратель стукнул дубинкой по решётке и спокойно сказал.
- Слон, успокой говоруна.
Перед Гаором вдруг возникла, всё заслонив, огромная фигура Слона. И одновременно Слон оглушительно хлопнул перед его лицом большими полусогнутыми ладонями, вцепившиеся с двух сторон в его плечи руки опрокинули Гаора навзничь, несколько кулаков согласно ударили по нарам, изобразив звук падающего от удара тела, а ладонь Седого жёстко зажала ему рот. Слон повернулся и пошёл на своё место.
- А этого я успокою, - удовлетворённо сказал надзиратель.
Гаора продолжали удерживать, зажимая ему рот, и он увидел только мгновенный голубой отблеск и услышал треск электрического разряда. У решётки взвыли.
- Сейчас добавлю, - пообещал надзиратель, и всё стихло.
- Всем спать, - выждав немного, сказал надзиратель. - Завтра его заберут, но чтоб до утра он целый был.
Когда его шаги затихли, Гаора отпустили.
- Ты откуда знаешь всё это? - почти беззвучно спросил Зима.
- Я на суде был, - так же тихо ответил Гаор.
Рука Седого ловко шлёпнула их обоих по губам, и они послушно замолчали.
До утра в камере стояла та же напряжённая тишина, никто не вставал ни к параше, ни к крану. Свет включили перед побудкой, пришли два надзирателя и молча вывели этого. Как только они ушли, сразу несколько человек сорвались с нар и бросились к крану. Толкаясь, они набирали воду в пригоршни и, подбегая к углу, где спал маньяк, выплескивали её на пол. След смывают, понял Гаор. И невольно поёжился: что с ним сделают сегодня за то, что нарушил правила, заговорил с таким.
- Иди, - сказал, не глядя на него, Чалый, - разденься и целиком обмойся.
- Хоть и такая, а всё вода, - так же глядя в сторону, кивнул Зима, - на голову вылей и рот промой.
Гаор встал и пошёл к крану, ничего не понимая, но, надеясь, что этого будет достаточно для очищения. На "губе" нарушения неписаного Устава смывали кровью. Ему сразу уступили место. И по этой готовности, он понял, насколько дело серьёзно. Он разделся догола, бросив рядом прямо на пол рубашку и брюки, и стал мыться. Вода смывает. Так что лучше, наверное, не обтереться, а облиться. Он набирал пригоршни и выливал воду себе на голову, грудь, плечи, в лицо, пару пригоршней плеснул на спину. Вода стекала, холодя тело.
- Одевайся, застудишься, - сказали сзади, и он понял, что очищен.
И как раз уже кричали побудку и поверку. Будто ничего и не было.
Гаор встал на своё место в строю, удовлетворённо отметив, что его не сторонятся. Значит, и вправду, очистился. Но интересно получается. Как вчера говорили? Водаматёрая, вода материна, вода мёртвая. Похоже...