Оноре хотел отпрянуть. Но он был привязан к стулу с высокой спинкой.
Хрип стал тише.
Примарх повернул голову. Взглянул в лицо своего товарища Мигеля. Глаза маршала ордена были выпучены настолько сильно, словно должны были вот-вот вывалиться из глазниц. Красные прожилки бежали по всему белку. Язык Мигеля неконтролируемо дергался в широко раскрытом рте. Лицо было красным, словно переспелое яблоко.
Страх смерти охватил Оноре. Он не хотел умирать. Ведь его время еще не пришло! Тьюред, помоги! — хотел закричать он, но его язык был не более чем израненным, бесформенным комочком, который уже не мог произносить слова.
Примарх сжал кулаки и выгнулся в путах. Бессмысленно. Широкие кожаные ремни были слишком крепки. Лихорадка оставила его, вероятно изгнанная страхом близкой смерти. Он вспомнил о даре, о подарке, данном ему Тьюредом. Исцеляющие руки.
Он попытался представить себе свой язык. Осторожно пошевелил им. Он был слишком коротким. Какова была его форма тогда, когда он еще мог говорить?
Он почувствовал себя сильнее. Его возрожденное желание к сопротивлению было той силой, которая поддерживала его изнутри. Язык казался теплым. Что-то шевелилось в его щеке. Возникало такое чувство, словно его плоть пронизана щепками.
По щекам его бежали слезы.
Мигель умер. Когда пришла смерть, он смотрел в глаза своему товарищу.
— Увидимся у башен Валлонкура, — тихо прошептал умирающий, прежде чем замолчать навек.
Потребовалось некоторое время, чтобы осознать, что он произнес эти слова, а не сформулировал их мысленно. Неуверенно коснулся языком неба. Оно было теплым и слегка опухшим. Хотел ощупать щеку, но кожаные путы держали крепко.
Лицо пылало, словно он только что получил пощечину. Подумалось о том, как выглядело его лицо в зеркале. И как оно снова должно выглядеть! Что-то было здесь, что давало ему силу, хотя Анисканс должен был потерять целительную силу уже много веков назад.
Может быть, это сундуки? Магические сокровища эльфов? Неужели очистительная сила Тьюреда очищает зачарованные артефакты из Вахан Калида, одновременно исцеляя его истерзанную плоть?
Он застонал от боли, когда выпрямились раздробленные кости в его руке. Сила, горячая словно пламя, потекла по мертвой плоти.
Он заметил, что в рядах публики что-то происходит. Зеваки, наблюдавшие за казнью, повскакали с мест. Некоторые указывали на него. Даже гептархи были охвачены беспокойством.
— Смотрите же, чудо! — воскликнул старик, сидевший вплотную к князьям Церкви. — Славьте Тьюреда! Он даровал нам чудо.
Оноре осознал, что сейчас самый подходящий момент для того, чтобы повернуть свою жизнь в новое русло. Он был последним на эшафоте, кто остался в живых.
— Меня оклеветали, как и всех, кто умер сегодня!
На трибуне моментально стало тихо. Тарквинон выпрямился в кресле. Оноре понимал, что нельзя дать своему заклятому врагу снова повернуть все против него.
— Гроссмейстер Древа Праха выстрелил мне в рот, чтобы я не мог возразить против той лжи, которую он распространял обо мне и о Новом Рыцарстве. Заговора против гептархов никогда не существовало! Сундуки, стоящие передо мной, были даром! Я провел своих рыцарей в Альвенмарк и убил королеву эльфов. Ее забрызганная кровью корона лежит в одном из этих сундуков. Но поскольку рыцари Древа Праха не хотели признавать за моим орденом эту победу, многим храбрецам пришлось умереть сегодня. Я обвиняю тебя в государственной измене, Тарквинон. И сам Тьюред вернул мне язык, чтобы предательство его и его Церкви могло быть искуплено! Во имя божественной справедливости я требую, чтобы Тарквинон, гроссмейстер Древа Праха, был взят под стражу!
Тем временем Тарквинон выпрямился во весь рост. Лицо его было серьезным, и если он был напуган, то мастерски скрывал это.
— Я спрашиваю вас, братья, божественных ли рук это дело, свидетелями которого мы все сейчас стали? Присмотритесь внимательнее! — он обернулся к остальным гептархам. — Брат Жиль! Скажи мне, что ты видишь!
Верховный хранитель печати казался рассерженным, но у него не оставалось иного выбора, кроме как подыграть Тарквинону.
— Я вижу человека, раны которого чудесным образом затянулись у меня на глазах.
— Это то, что он хочет заставить нас видеть при помощи эльфийской хитрости. А я вижу одиннадцать предателей, которые были казнены. Почему Тьюред должен был сотворить чудо и спасти двенадцатого, если все они были обвинены несправедливо? Да, кажется чудом, что раны брата Оноре затянулись. Но божественных ли рук это дело? Он сам сказал, что проник в империю Других. Почему мы узнаем об этом только сейчас? Какой смысл был скрывать такое деяние? Может быть, все это в конце концов никакое не чудо, а магия Других — то, что мы видели? Может быть, он вступил с ними в сговор? И какова могла быть цена за это, если не предательство нашей Церкви?
Оноре был поражен тем, как мастерски исказил истину Тарквинон. Примарх сознавал, что должен как можно скорее найти достойный ответ, прежде чем судьба победит его, невзирая на чудесное исцеление.
— Кто отведет наши войска в Альвенмарк, если я буду мертв? Кто знает, как открывать тайные пути Других? Если вы не верите моим словам, отправляйтесь в Воронью Башню. Там стоят лагерем тысячи человек, которые были в империи эльфов вместе со мной и кто может доказать, что мы пришли к врагам с огнем и мечом.
Тарквинон воздел руки в драматическом жесте.
— Неужели ты говоришь о людях из флота, который не пришел, когда мы его звали, чтобы досрочно решить судьбу войны с язычниками? Брат, многие из нас знают, что маршал моего ордена победил войска эльфов и язычников. Они бежали, отступили в Гаспаль. Но флот моего ордена был ослаблен из-за несчастья. Нам нужны были корабли Нового Рыцарства. С их помощью победа стала бы полной. Но они не пришли, и наш враг мог бежать морским путем. Каждый капитан Нового Рыцарства знает, что произошло. И этих людей мы должны вопрошать о правде?
— То, что я говорю правду, доказывают уже одни только сундуки с добычей из эльфийского города, который мы разрушили! — в запале ответил Оноре.
— Что доказывает золото? Кто скажет, что это не дар эльфов, не поддержка твоих безбожных интриг? Твоей жажды власти. — Тарквинон снова обратился к собравшимся князьям Церкви. — Многие из вас видели оба письма, на которых стоит печать брата Оноре. И мы знаем тебя, брат. Мы знаем, как изворотлив твой язык. Но написанное пером не вырубишь топором. Твоя измена доказана. И я снова спрашиваю тебя: если все это было сплошным обманом и если исцеление твое было чудом, то почему Тьюред не пощадил других несправедливо осужденных? — Он жестом указал на стулья, где сидели метрвые. — Почему эти люди должны были умереть, если они были верными слугами Господа? Разве Тьюреду все равно, что от его имени творятся неправедные деяния? Какое же представление должно быть у нас о Господе, если мы поверим в то, что он совершил чудо, исцелив тебя? Нам следовало бы…
— Довольно! — Голос, перебивший Тарквинона, обладал таким авторитетом, что даже гроссмейстер не осмелился возразить. Жиль де Монткальм, хранитель печати Господа, поднялся со своего места. — Вы оба позорите Церковь, ругаясь прилюдно, словно торговки на базаре! Не важно, что это было — чудо или обман, о воле господней нельзя так спорить! Смертный приговор в твоем случае отложен, но не отменен. Церковный трибунал еще раз рассмотрит твое дело, брат Оноре, и на этот раз ты получишь возможность высказаться по вопросу своего предательства. Развяжите примарха и отведите в темницу!
Возвращение эльфов
Сердце Люка колотилось, словно барабан на параде. Тысячи раз мечтал он об этом миге. Он вывел из ворот света белоснежного жеребца. В лицо ему ударил холодный ветер. Небо было серым. Над страной висела морось, и низкие облака проплывали над утесами.
Испытывая в некотором роде облегчение, он остановился и огляделся по сторонам. Грубый толчок заставил его пройти несколько шагов вперед. Мимо протопал тролль, бормоча слова, из которых Люк понял только одно: Олловейн.
К нему подошел кобольд с сердитым лицом, в то время как чуть дальше по склону собирались под своими знаменами эльфы и тролли. Кобольд улыбнулся ему, обнажив два ряда острых зубов.
— Он сказал, что подтерся бы твоими волосами, если бы за тобой не присматривал Олловейн. Как ты уже, должно быть, заметил, тролли не особо славятся искусной риторикой, но ты можешь всегда быть уверен, что в отличие от остальных детей альвов они думают именно то, что говорят.
Люк с сомнением смотрел на кобольда. Тот слегка дрожал от холода и кутался в мех, выглядевший так, словно когда-то он принадлежал уличной дворняжке.
— А к какому сорту детей альвов принадлежишь ты в том, что касается достоверности?
— Я кобольд! — заявил собеседник, словно этим было все сказано.
— А я — Люк…
— Я знаю, — перебил его кобольд. — Дурак, который настоял на том, чтобы въехать в Фирнстайн в доспехах своего ордена. Если бы ты знал, какие пари заключали кентавры по поводу твоей бесславной кончины в беснующейся толпе, то наверняка побледнел бы. У этих конских задниц такое — мягко говоря — грубоватое чувство юмора. Особенно у их предводителя Аппанасиоса. Кстати, я тоже сделал ставку. Но прежде чем ты почиешь с миром, мне хотелось бы поинтересоваться: что это — гордость или врожденная глупость заставляет тебя въезжать в город твоих врагов в облачении рыцаря Тьюреда с гербом Древа Крови на груди?
— Я бы сказал, здоровая смесь того и другого, — холодно ответил Люк. — Мои доспехи — это почетные одежды. Эльфы изготовили их по моей просьбе.
Кобольд покачал головой.
— Наверное, эта смесь является главной предпосылкой для того, чтобы стать рыцарем. Впрочем, у меня возникло такое чувство, что с Олловейном дело обстоит так же.
— В таком случае я оказался в хорошей компании.
Кобольд звонко расхохотался.
— Рыцарь Тьюреда, который полагает, что находиться в одной компании с эльфом — это хорошо. Мальчик, да ты блещешь риторикой, словно тролль. А я думал, что в школах вас учат тому, как пробить череп тупому крестьянину.
— И каковы ставки на то, что я переживу первый день в Фирнстайне?
Казалось, кобольд удивлен.
— Что ж, честно говоря, в то, что ты выживешь, никто не верит. Они больше спорят по поводу того, как именно тебя прикончат.
Люк нащупал кошель на поясе. Олловейн дал ему немного серебра, но настоятельно не рекомендовал ходить по Фирнстайну в одиночку. Поскольку предполагалось, что он будет проводить все время при дворе Гисхильды, денег ему не давали.
— Ставлю десять серебряных монет на то, что со мной ничего не случится.
— Ха! В таком случае можешь спокойно отдать мне эти деньги сразу.
— Так кто принимает ставки?
— Знаменосец князя Аппанасиоса. Но если хочешь совет опытного кобольда: оставь это! Ты не переживешь день.
Люк улыбнулся.
— Если бы ты знал меня немного лучше, то поостерегся бы делать ставки против меня. А теперь отведи меня к знаменосцу.
Кобольд пожал плечами и стал спускаться по отвесному склону. Все больше и больше вооруженных солдат выходило из ворот света, поднимавшихся из каменного круга. То было самое странное войско, которое когда-либо доводилось видеть Люку. Мрачные арбалетчики кобольдов, на спинах у которых висели большие щиты, гнали вниз по склону горы караваны мулов. Какие-то козлоногие существа с огромными шевелюрами, которые росли на их телах словно темный мох, вылетали и исчезали в полосах тумана, окутывавших гору.
Из каменного круга выходили гигантские ящерицы с тремя парами рогов и чешуйчатыми панцирями вокруг шеи. Похожие на лис кобольды ехали на спинах кентавров и даже разбивали там украшенные фонариками палатки.
Эльфийские рыцари собирались под одним из развевающихся знамен. Отряд рыцарей, одетых в белое, подошел под предводительством князя Олловейна, в то время как невдалеке собиралась группа воинов под черным знаменем, на котором красовалась кроваво-красная роза, окруженная шипами. Эти воины были исключительно на вороных конях. Их черные латы блестели, словно панцири насекомых. У Люка возникло ощущение, что все стараются держаться в стороне от этой мрачной группы.
Воины с белыми львами эскортировали кавалькаду боевых колесниц, над каждой из которых развевалось большое знамя. Люку даже показалось, что скорее здесь важно выставить как можно более роскошное войско, чем максимально боеспособное. Кто же в здравом уме пошлет в бой рыцарей на колесницах, в то время как на поле боя правят бал изрыгающие пламя серпентины и костоломы?
Сопровождавшего Люка кобольда, похоже, знали все. С ним здоровались даже тролли. Люк попытался оценить, насколько сильна армия, собравшаяся здесь. Куда они направятся? Он перестал считать, когда осознал: что бы он ни предпринял, он все равно будет предателем. Либо он обманет Новое Рыцарство, либо Гисхильду, которую поклялся защищать.
Наконец они добрались до человекоконей. Над отрядом висели тучи мух. От воинов пахло старым потом, мокрой конской гривой и навозом. У большинства были плохо ухоженные бороды. Волосы их были нечесаны и часто связывались кожаными ленточками просто для того, чтобы не мешали. Вместо седел у них были подвески, к которым было привязано имущество. Медные котлы и золотые кубки для вина, свернутые плащи, амфоры из красной глины, разукрашенные черными фигурками, мешки с бобами и хорошо натертая солью ветчина. К тому же — всевозможное оружие. Рукояти сабель и широких мечей торчали у них из-за спины. Некоторые были вооружены длинными пиками. Отряд кентавров, тела которых были массивны, словно у тяжеловозов, был вооружен странными боевыми палицами, на обоих концах которых сверкали клинки мечей. Эти воины были несколько более ухоженны. У них были чисто отполированные бронзовые кирасы и на удивление архаичные шлемы, которые украшали гребни из ярко раскрашенного конского волоса.
У кобольда то и дело находилось слово приветствия для того или иного кентавра. Вскоре человекокони окружили их со всех сторон. Должно быть, их было несколько сотен, тех, кто вышел из золотых ворот, то и дело прибывали новые группы. От Люка не ускользнуло, что большинство смотрело на него с нескрываемым презрением.
Кобольд направился к кентавру, который вонзил перед собой в землю знамя. В руке воин сжимал золотой рог, выполненный в форме змеи. Рог был настолько велик, что внутри без труда поместилось бы несколько бутылок вина. Воин пил большими глотками. Тонкая красная струйка стекала из уголка его рта.
Кентавр со всклокоченной черной бородой наблюдал за процессом. «Этот парень похож на разбойника с большой дороги», — подумал Люк. Поперек груди у него была перевязь с пистолетами. В руках — золотой рог в форме обнаженной женщины с рыбьим хвостом. Люк смущенно посмотрел на небо.
Штандарта, похожего на тот, что несли кентавры, Люку не доводилось видеть никогда. К древку была прикреплена поперечная балка, поэтому он был похож на большую букву Т. С поперечной балки свисали всклокоченные скальпы. Там были рыжие, светлые волосы, даже черные и всевозможные оттенки каштановых. Некоторые были сплетены в косы. Но большинство из них были короткими. Чем больше Люк смотрел на волосы, тем хуже себя чувствовал.
— Некоторые из их обычаев воистину варварские, — заметил кобольд. — Ты должен знать, что их земля граничит с королевством троллей. Имея таких соседей, поневоле одичаешь…
— Ты имеешь в виду, что эти волосы… — Люк не мог вымолвить то, о чем ему подумалось.
— Н-да, боюсь, ты видишь коллекцию останков своих собратьев по ордену. Впрочем, они снимают скальпы только предводителей или воинов, которые сражались особенно храбро. Но если ты считаешь это нецивилизованным, то послушай, что делают после битвы тролли. От такого у любого кишки наизнанку вывернутся, скажу я тебе. А обо мне нельзя сказать, что я особо нежный…
Люк поднял руки, защищаясь:
— Я совсем не хочу этого знать.
Кентавр с черной бородой что-то произнес. Он враждебно смотрел на Люка. Только теперь рыцарь заметил мелкие светлые шрамы, покрывавшие грудь и руки кентавра. Интересно, во скольких битвах он сражался?