Уже добравшись до Вайла’туна и смешавшись с толпами праздно шатающихся по улочкам вокруг рыночной площади соплеменников, они подумали, что наиболее верным, хоть и небезопасным решением было бы попытаться проследить за отрядом, пусть бы даже до самого пепелища, чтобы выяснить, кому Ракли доверил это непростое дело. Фейли был уверен, что этим военачальником окажется кто-нибудь из ближайшего его окружения. Поэтому сейчас его удивило то обстоятельство, что, судя по не слишком связному рассказу Хейзита, Тиван по-прежнему находится в замке. Нет, все-таки нужно было не слушать увещевания Мадлоха, а последовать за отрядом и все выяснить самостоятельно. Теперь же остается полагаться на Фокдана, которому, если он и вправду сейчас спешит с новым отрядом вдогонку первому, предстоит увидеть истинное положение вещей. Почему их застава? В чем они провинились перед Ракли? Каким его планам могли они помешать? Заодно ли с отцом Локлан или он лишь слепое орудие в руках Ракли? Не зря же с его появлением спокойная лесная жизнь в одночасье превратилась в безумную круговерть роковых событий: сначала появление чужака с драгоценными находками, о существовании которых никто не подозревал, потом дневной неудавшийся штурм, больше смахивающий на разведку боем и, наконец, огненный дождь и гибель всех эльгяр.
Всех, кроме них. В таком случае Фокдану сейчас угрожает нешуточная опасность: он уцелел, хотя и не должен был. Значит, от него могут избавиться по пути. Никто потом не будет разбираться в причинах его гибели. Как в свое время не разбирались в причинах гибели нескольких доблестных виггеров на охоте с Ракли. После чего последний сразу повысил до чина херетоги никому доселе не известного мерга Ризи. И как еще раньше, сразу после окончания строительных работ, при неизвестных обстоятельствах погибло несколько каменщиков, среди которых, о чем недавно узнал Фейли, был и отец Хейзита. Тогда отдельных наперсников Ракли тоже постигла его внезапная милость. Так, руководивший строительством Эдлох, и без того человек в замке далеко не последний, получил одно из всего пяти мест за столом совета в Тронной зале Меген’тора, а вместе с ним — почетный герб как высшую почесть, которой только может удостоиться эдельбурн. Фокдан обо всем этом знает, и все-таки пошел на риск. Хуже было бы, если б не знал. Мадлох и Исли не знают, однако они, вероятно, вне опасности. По крайней мере до тех пор, пока кто-нибудь из знакомых не начнет на всех углах болтать об их чудесном возвращении из Пограничья. Или пока Ракли не донесут, что один из рыбаков пользуется лошадью, место которой — на заставе Тулли или в замке. Проще всего Ракли, если бы он того захотел, было избавиться от лишнего свидетеля в лице Хейзита. Почему же он не стал этого делать? Почему выслушал да еще отпустил? Похоже, парень может ему пригодиться для другого дела. Того самого, ради которого он сейчас заперся на кухне. Нужно во что бы то ни стало выяснить, в чем оно заключается. И попытаться все-таки обратить молодого строителя в свою веру. У беззубого Харлина не вышло. Правда, упоминанием о пророчествах он смутил Хейзита, а значит, заинтересовал. Но этого совсем недостаточно. Не кто иной, как Харлин в свое время учил Фейли доводить любое начинание до конца. При этом Хейзита он почему-то не стал учить ничему, кроме грамоты. Нечего сказать, странный старик: просвещает других, а сам своими знаниями не пользуется.
Филин его и то куда мудрее: знай себе ухает, а у самого глаз, как у человека. Надо будет с Харлином поговорить по душам. А пока — найти отмычку и открыть дверь на кухню. Вот и отмычка: железный пруток, хитро изогнутый, чтобы проникать в любые дверные щели. Так, подцепим щеколду. Сдвинем. Дверь открывается. Никого нет. И печь холодная. Куда же подевался Хейзит? И как здесь оказался филин? Сидит на печи, без клетки, смотрит по сторонам надменно вылупленными глазищами — вот-вот заухает, предатель. Фейли развернулся на месте и бросился прочь из кухни. В дверях забыл пригнуться и врезался лбом в косяк. От боли чуть не вскрикнул и проснулся.
В зале было уже светло. Рядом со столом стояла улыбающаяся сестра Хейзита и вытирала разлившееся из опрокинутой кружки пиво. Голова, похоже, болела не от него, а от твердости досок, в которые он во сне упирался лбом. Вот те раз!
— Хейзит просил вас не будить, — сказала Велла, машинально прикрывая рукой мягко дышащую под вырезом платья грудь. Фейли отвел глаза. — Вам что-нибудь принести?
Только сейчас Фейли заметил, что все соседние столы уже заняты первыми посетителями. После вчерашних волнений жизнь Вайла’туна как будто возвращалась в прежнее русло. Или просто подтверждалось правило: что бы ни случилось, а есть хочется всегда. В таком случае заведение их матери обречено на успех. Даже шеважа знакомо чувство голода.
— Нет, благодарствую, я, пожалуй, пойду. — Он предпринял попытку встать.
— А как же Хейзит? Он сейчас спит без задних ног, но, наверное, расстроится, если вы уйдете.
Она была хороша, такая, какой описывал ее обычно неразговорчивый Фокдан. Улыбчивые губы так и просят поцелуя.
— К сожалению, я должен идти. Тебя Велла зовут, не так ли? — Да.
— Тебе привет от Фокдана. — Неужели еще не перевелись девушки, которые умеют так очаровательно краснеть? — А брату своему передай, что меня он при желании сможет найти у Харлина. Знаешь такого?
Тэвил! Это прозвучало как намек на встречу с ней самой, а не с Хейзитом! Мол, он-то разберется, а ты, красавица, давай, приходи.
Растерянная Велла только кивала. Фейли пожелал ей хорошего дня и поспешил, насколько позволяла все еще побаливавшая нога, вон из таверны.
Нельзя сказать, чтобы сам он не был смущен этой неожиданной встречей. Никогда не интересовавшийся ничем, кроме боевого искусства виггеров, запутанной истории войн с шеважа да разгадыванием тайных помыслов самых разных людей, включая обитателей Меген’тора, при взгляде на милое лицо ни о чем не подозревающей девушки, почти ребенка, он почувствовал, что до сих пор вольно или невольно лишал себя многих радостей жизни. С детства он считал семью обузой. Не проронил ни единой слезы, когда одна за другой умерли из-за страшного голода, постигшего Вайла’тун после задержавшейся зимы, обе сестры и мать, а отец так и не вернулся из Пограничья, куда его, лучшего лазутчика замка, послали на верную смерть. Вероятно, он увидел то, чего ему видеть не полагалось, и об этом стало известно Ракли, тогда еще молодому наследнику. С возрастом Фейли и вовсе перестало хватать времени на свидания и прочую ерунду, только отвлекавшую от раз и навсегда избранной цели — сделаться таким же ловким и хитрым лазутчиком, каким он помнил отца, вернее, превзойти, чтобы тем вернее отомстить за его гибель. Встреча с Харлином, произошедшая много зим назад, упрочила эту решимость. Харлин служил писарем в замке еще при отце Ракли, но впал в немилость за свое любопытство и поплатился выгодным во всех отношениях местом. Каким-то чудом судьба неугодных замку людей обошла его стороной, и он сумел поселиться в Малом Вайла’туне, да еще и продолжить свои писательские труды.
Занятия грамотой и просто разговоры с ним темными ночами в обществе древнего филина дали Фейли больше, чем все предыдущие годы упорных тренировок тела и духа. Вскоре выяснилось, что его подозрения по поводу творящихся в замке беззаконий и козней — не выдумки обиженного на судьбу ребенка, а нечто, о чем догадываются и за чем наблюдают издалека не только они с Харлином. Харлин оказался проповедником почти никому не известного и тщательно скрываемого от посторонних глаз культа Эригена. Молва считала Эригена изгоем, предавшим дружбу с легендарным Дули и тем обрекшим последнего на верную гибель на Мертвом болоте. Харлин придерживался иного мнения и превозносил Эригена как первую жертву заговора против истинного героя. Тому существовали письменные доказательства, однако Харлин по понятным причинам не открывал их даже ближайшим своим последователям, коих у него было не так уж мало. Фейли, правда, знал лично только двоих, которые сейчас несли службу на разных заставах Пограничья.
Интересно, как поворачивается судьба! Бегство с объятой пожаром заставы свело его с подмастерьем строителя. Думающего паренька стоило попытаться обратить в свою веру. Он и предпринял несколько заходов, но так ничего путевого и не добился. А потом оказалось, что Хейзит сам когда-то был учеником Харлина, однако старик по каким-то соображениям не стал приоткрывать перед ним завесу своего основного предназначения. Об этом он узнал от Харлина, когда навестил его накануне, расставшись на рыночной площади с Мадлохом. Вместе они решили, что с Хейзитом все же имеет смысл осторожно поговорить. Харлин так и сказал: «Парень далеко пойдет. Так пусть он пойдет с тем, что знаем мы, и добавит к этому то, чего мы пока не знаем». Что поделать, он любил выражаться путано. Сперва в таверну наведался Харлин и не нашел ничего лучшего, как заинтриговать Хейзита упоминанием о пророчестве. Теперь, если Велла передаст брату предложение Фейли о встрече, это должно привлечь его внимание.
Вот бы еще заранее понять, в каких отношениях Хейзит с нынешними хозяевами замка. Уж больно деловым, если не сказать, озабоченным вернулся он оттуда на телеге Исли, груженной, правда, обыкновенной глиной. Похоже, ему дали какое-то важное задание. В разговоре с Фейли он умолчал о его сути, но было заметно, что оно крайне его занимает. Примечательно и то, что он вскользь обмолвился, что не понимает Ракли, который упустил из виду необходимость отправить хоть какую-нибудь весточку эльгяр, пребывающим в опасном неведении на других заставах. А примечательна эта обмолвка в двух отношениях: во-первых, она красноречиво доказывает, во всяком случае, для Фейли, что Ракли мало переживает о судьбе остальных застав, как если бы он наверняка знал, что им ничего не угрожает; во-вторых, очевидно, что это упущение смущает самого Хейзита, хотя и не настолько, чтобы очертя голову бросаться обратно в замок и требовать пересмотра отданных при нем приказов. Об этом как раз и можно будет при случае поговорить с Хейзитом в присутствии Харлина. Если, конечно, Велла не забудет о его просьбе. Ах, Велла, Велла! Как жаль, что первой ты повстречалась Фокдану! Глядишь, сейчас многое было бы по-другому.
Что именно могло бы быть по-другому, Фейли не стал уточнять даже мысленно. В одной из ранних своих проповедей Харлин говорил о тщетности желания повернуть жизнь вспять и о необходимости воспринимать ее такой, какова она есть. Тогда Фейли эта истина показалась чересчур очевидной, чтобы посвящать ей отдельную беседу с вполне взрослым учеником. Теперь же, бредя между разноцветными домами обитателей Малого Вайла’туна, он едва ли был с ней согласен. Что он сделал не так? Какой его шаг получился ложным? Отчего никогда прежде он не заглядывал в таверну «У старого замка»? Дом Харлина находился от нее совсем рядом. Причем дом, судя по рассказам Харлина, заново выстроенный не кем-нибудь, а отцом Веллы и Хейзита. Нет, кажется, они вместе с Харлином все-таки сиживали там несколько зим назад, но тогда никакой девушки не было и в помине. Или была? Сколько ей самой-то зим? Пятнадцать? Семнадцать? Едва ли больше. В таком случае, ему не следует себя винить: в ту пору она была еще совсем ребенком и не могла заинтересовать никого, кроме разве что сердобольных монахинь из Айтен’гарда, Обители Матерей.
Фокдану в этом смысле повезло больше: он застал тот период, когда она еще не перестала быть ребенком в душе, но уже превращалась в женщину внешне. И, судя по его рассказам, оказалась созданием не только привлекательным, но и влюбчивым. Дорого бы Фейли дал, чтобы провести с ней хотя бы один из вечеров, живописно описанных Фокданом, когда они коротали ночи у костра. На заставе эти его воспоминания не вызывали у Фейли ничего, кроме снисходительной улыбки, которой обычно награждают поглупевшего от любви товарища его более рассудительные друзья. Теперь же, воочию увидев предмет чужих переживаний, Фейли мог разве что грустно вздыхать. Даже если бы он знал, как общаться с юными девушками и завладевать их живым воображением, все равно не стал бы этим пользоваться. Бедняга Фокдан не заслужил такой подлости. И пусть в своих рассказах он давал понять, что сознательно отрекся от продолжения каких-либо отношений с маленькой Веллой, а сейчас еще и вынужден снова покинуть ее, ведомый чувством долга, Фейли ни за что не перейдет ему дорогу.
— Смотри, куда идешь! — отвлек его от размышлений грубый оклик эделя, горделиво проезжавшего мимо на великолепном коне под желто-красной полосатой попоной.
Фейли вовремя вспомнил, что изображает горбатого старика, и не стал возмущаться. Он лишь невольно прикрылся палкой, словно ожидая удара, и бросил на всадника недобрый взгляд из-под капюшона.
Эдель был ему незнаком, но он на всякий случай запомнил дорогой зеленый камзол, новенькую серебристую кольчугу, длинный нос с горбинкой и надменные глаза под прямым разлетом густых бровей. Едва ли этот наглец обрадуется их следующей встрече, если ей суждено случиться. Кричать на немощного старика — последнее дело, каким бы прославленным ни был твой род. Жаль, что подобные типы, как правило, избегают разборок с теми, кто готов за себя постоять.
Эдель неторопливо скрылся за углом пекарни, оставив после себя тонкий аромат духов. Фейли сплюнул. Он привык считать, что с природными запахами борются исключительно те, кому приходится скрывать собственное зловоние. Лучше бы мылись почаще! Кстати, ему самому не мешало бы испросить у Харлина разрешения воспользоваться лоханью и мылом. А еще вернее — сходить на реку и как следует искупаться. Лишь бы не попасться на глаза кому не следует.
Вот и дом писаря. Рановато, конечно, его будить, но ничего не поделаешь, сам виноват: по привычке обязательно запирает на ночь дверь на засов.
Фейли осторожно постучал концом палки в прикрытую ставню. Условным стуком, как договаривались: четыре длинные паузы, три короткие.
Никто не ответил.
Фейли повторил попытку, поглядывая на окна ближайших домов. Харлин не любил, когда о некоторых его гостях знали посторонние. В особенности соседи. Для них он был старым, выжившим из ума писарем, до сих пор не разучившимся разве что переносить слова на выдолбленную кожу свитков. Собственно, Харлин и жил-то тем, что писал под диктовку послания на свитках, которые сам изготавливал и по дешевке продавал.
Внутри дома послышались шорохи. Недовольно крикнула разбуженная птица. Фейли подошел к двери и прислушался. Дважды коротко постучал. Дверь приоткрылась, и голос из темноты прошамкал:
— Когда ты торчал у себя на заставе, нам было спокойнее.
Фейли ничего не оставалось как прошмыгнуть внутрь. Здесь царил не только кромешный мрак, но и удушливо затхлый воздух, в котором смешались запахи дубленых шкур, пыли и птичьего помета.
— Я все-таки поговорил с Хейзитом.
Не видя вокруг себя почти ни зги, Фейли знал, что стоит в узких сенях, откуда можно пройти в не менее душную комнату, где обитал хозяин дома, или подняться по приставной лестнице на более или менее приспособленный для жизни чердак с низким потолком, под которым приходилось чуть ли не ползать на четвереньках. Но зато там была постелена мягкая солома, а сквозь щели в крыше проникал ветерок с улицы.
— Потом расскажешь, — почувствовал он на запястье крепкие пальцы Харлина: старик словно лишний раз проверял, тот ли он, за кого себя выдает. — Отоспись, пока снова дождь не пошел. А дождь будет наверняка: у меня всю ночь кости ломит.
Он даже не дал себя поблагодарить за столь своеобразное гостеприимство и удалился, прикрыв дверь. Фейли же недолго думая взобрался по скрипучим ступенькам лестницы, улегся на солому и с наслаждением вытянул ноги. Лежа на спине с закрытыми глазами, попробовал заснуть, однако сон не шел. Очевидно, того короткого времени, что он продремал за столом в таверне, хватило, чтобы его привыкшее к лишениям лесной жизни тело восстановило израсходованные за день силы.
Однако когда Фейли вновь открыл глаза, весь потолок над ним был пронизан косыми солнечными лучами. Как же так? Неужели он все-таки продрых до полудня? Если судить по отчаянной пустоте в желудке, то да, последний раз он ел целую вечность назад.