Кое-как переборов приступ похожего на кашель смеха, барон отогнал вставшую перед внутренним взором сценку: бабушка Лео планирует переворот, советуясь с внучкой, которой чуть больше полугода… И вот – доагукались! Нет сомнений, именно Лео-старшая вынудила директора сменить афишу и допустить на сцену Роберту. Она дебютировала в Императорском два десятка лет назад и теперь внезапно возвратилась на один вечер, чтобы в первый раз дочь могла увидеть ее такой – великолепной, настоящей, живой… Но никак не тенью призрака Диваны, эдакой сиделкой привидения, не имеющей ни своего мнения, ни даже своего лица.
– Да, характер у мамы несколько жестковат, – отдышавшись, признал Карл. – Но такой риск, Лена!
– Никакого. Корш в курсе, сюда согнали всех, кого можно. И я чудила по полной…
– Роберта хоть знакома с…
– Слушай, а для кого я добывала партитуру? – возмутилась Ленка и снова нырнула за веер, осознав, что неосторожным признанием разрушила все сказанное раньше относительно спонтанности заговора.
– Бедный директор. Вы его сожрали, – вздохнул барон.
– Нашел кого жалеть. Он несъедобный, вот чисто вимпирь! С ним разговаривали по-хорошему, Алмазова ему вчера в последний раз пыталась объяснить: у Софьи беда с голосом. Ей нужен врач, и не абы какой. Связки для певицы – это весь ее капитал, все достояние. Тут не ругаться впору, а на поклон идти и помощи просить. Но характер – одно, а гонор – другое. Ох, Колька, меня тут вчера не было, я бы им все пояснила. Внятно. А тетя Катя что? Ее враз обидели и не постеснялись: откуда у них стыд, у свинорылых?
Штатный маг театра завершил обход сцены, появился из-за кулис и еще раз отследил настройку заклинаний оптимизации акустики. Кивнул дирижеру, прикрыл глаза, вслушался в традиционные для последней проверки звуки органных басов, ударных, а затем скрипки. Остался стоять у рампы, удивляя публику, уже притихшую и ожидающую большой премьеры.
Из-за кулис появился бледный, строгий и на редкость благообразный директор театра, деликатно откашлялся. Маг настроил и усилил звучание голоса.
– Судари и сударыни-с! – Директор говорил с легким придыханием, которое могло сойти за проявление нескрываемого восторга. – Наш театр хранит немало традиций, это одна из старейших сцен страны и, безусловно, для всякого артиста наиболее славная и значимая-с… Но и сам театр помнит каждого, кто внес вклад в немеркнущую славу Императорского, да-с. И вот сегодня мы с вами становимся свидетелями события воистину чудесного, мистически созвучного магии этой сцены и ее традициям-с.
Директор поправил розу в петлице и перевел дух. Зал зашевелился, не наблюдая мистики и подозревая подвох. Маг поднапрягся и развернул в полную высоту кулис старую афишу, оригинал которой ему подали. И следующую, и еще. Завсегдатаи загудели, узнавая тоненькую женщину со странными, чуть узковатыми глазами, словно всегда хранящими тень улыбки. Кто-то первым сказал: «Роберта». Директор оживился, указал рукой на зрителя в партере, как на своего союзника:
– Именно так-с, Роберта Скалли! Весь театр, а также ее поклонники были в отчаянии-с, когда она внезапно прервала свою карьеру, на взлете, да-с… Ее уже видели первым голосом этой сцены и прочили ей самые интересные партии. Это была утрата для нас. Но Императорский театр, – голос директора окреп, осанка обрела должную горделивость, – нельзя вычеркнуть из памяти-с, судари и сударыни. Эта сцена не отпускает, нет-с… И да, сегодняшняя главная женская партия словно создана для ее голоса-с… Того вернее, она писалась именно под голос сударыни Скалли, поскольку композитор всегда был одним из ее восторженных почитателей. – Директор хитро повел бровью. – Мы до последнего момента надеялись, но не решались объявить-с, однако теперь все сомнения развеяны, она вняла нашим мольбам, она не смогла не приехать-с, когда получила партитуру. Вернулась всего на один вечер, судари и сударыни, так что вы увидите и услышите то, что воистину неповторимо-с.
Директор значительно кивнул, маг сменил афишу на новую, уже знакомую Карлу и украшающую теперь площадь перед главным входом. Зал охнул. Карл позволил себе первым похлопать проходимцу, который столь ловко вывернул правду наизнанку и опять выглядел победителем и даже героем…
Маг и директор удалились, иллюзия афиши медленно побледнела и сгинула, занавес колыхнулся. Оркестр ожил, наполняя театр звуком и готовя слушателей к началу большого действа на сцене. Лена шмыгнула носом, полезла за платком. Даже Попатыча проняло, он крякнул и присоединился к овациям. Немногим дивам удается снова выйти на сцену после стольких лет вынужденного забвения, снова петь и быть признанными, снова ощущать то, что до сих пор помнит Алмазова, не раз сравнивавшая славу с шампанским, ударяющим в голову, ледяным и обжигающим одновременно.
Послы вежливо хлопнули в ладоши три-четыре раза и негромко попросили барона помочь с биноклями: он опытный маг, как не воспользоваться столь выгодным соседством. Карл любезно согласился припомнить полезные пустяки из общего курса оптики, хотя прекрасно знал, что по крайней мере посол Арьи сам наверняка справился бы с заклинанием. Но, как известно всякому, магия несовместима с дипломатией. Официально.
Первое появление Скалли публика встретила несколько настороженно, но голос Роберты безусловно был хорош и, сверх того, обладал чарующим тембром, находящим созвучие напрямую в душе, обволакивающим весь объем зала…
Опера продвигалась к антракту весьма успешно, зал принимал с воодушевлением и музыку, и исполнение партий, и декорации, и костюмы – все те детали, которые иногда складываются в нечто целостное и уникальное, недавно названное директором чуть высокопарно – магией сцены. Иногда, но не всегда. Вокруг Роберты чудо свершалось исправно и даже охотно. Представить кого-то иного на месте этой женщины – хрупкой, невысокой и совсем не изменившейся за годы вне сцены – становилось уже невозможно. Она не утратила дивного голоса и обаяния вечного ребенка, более чем подходящих к сегодняшней партии.
Лена несколько раз стирала слезинки, послы едва слышно вздыхали и действительно были в восторге. Барон хмурился и сердился на матушку, управляющую дворцовой охраной. На Евсея Оттовича Корша, начальника тайной полиции, и заодно – на всех врагов власти, настоящих и гипотетических, мешающих ощущать прелесть оперы, не позволяющих сосредоточиться на сцене. Надо, увы, делать иное дело: отслеживать зал. Перемещения людей, намерения, эхо эмоций. Ложа бенуара давно не пустует, сама по себе она не копит угрозы – там Береника, теперь барон окончательно разобрался в своем восприятии фальшивой пустоты, даже чуть расслабился: в присутствии птицы удачи дурное происходит редко. Но ведь, с другой стороны, следует и ее включить в число охраняемых. Любимую дочку, пусть и не родную по крови.
– Лена… – Едва занавес качнулся и зал зашумел, Карл снова создал защиту от подслушивания. – Лена, чуди как угодно, но в антракте никого не должны подводить к послам и представлять. Фредерика в курсе, поможет.
Закончив с указаниями, барон подмигнул сестре и удалился еще раз проверить фойе и буфет. Он слышал, как жена щелкнула веером и предложила послам пари: если ей верно и подробно изложат рецепт слоек с яблоками, она с первой попытки сама выпечет подобные, ничуть не хуже. В призы коварная рыжая певунья зачислила партитуру оперы, оригинал с указаниями автора на полях и пометками самой Алмазовой, а потому имела все основания сделать торг поводом для отмены всех иных дел, по крайней мере до конца антракта.
Уже в коридоре, за линией охраны, Карл поймал слугу с подносом. Изъял визитку и конверт, изучил первую и бесцеремонно вскрыл второй. Сам Соболев желал пообщаться с послом Ганзы и звал его на большой ужин…
– Я передам, – пообещал Карл слуге.
Он сунул бумаги в карман и направился дальше. Обошел балконы и спустился в партер, кивнул Марку Юнцу и двинулся по залу к сцене, неторопливо и вальяжно, словно разыскивал знакомых, – а их в театре и правда было немало. Карл кивал, ненадолго задерживался и перебрасывался с посетителями ничего не значащими фразами. Постепенно, шаг за шагом, барон добрался до самой ложи бенуара. Выглядела она по-прежнему незанятой, но теперь, после активации заклинаний, почерк мага, строившего полную объемную иллюзию пустоты, читался куда проще. И давал повод гордиться уникальными способностями Леопольды фон Гесс, ведь она овладела магией уровня, который прежде считался для женщин запредельным. Впрочем, когда на первичном отборе в колледж на сто претендентов приходится от силы две девочки, обоснованные выводы о талантах делать сложно. Магия никогда не считалась женской профессией, а уж пси-уровень, воздействие на сознание и бессознательное, долгое время относился к дисциплинам, строго запрещенным для изучения слабым полом. Соответствующее решение международной конвенции магов Марк Юнц любил называть «Манифестом перепуганных подкаблучников», намекая на сложный комплекс из ревности, уязвленной гордости, шовинизма и предрассудков.
Береника улыбнулась и кивнула названому отцу. Карл уловил движение, чуть качнувшее блики света в иллюзии. Развернулся и зашагал обратно по залу.
Промельк движения за плечом сидящего в пятом ряду сухопарого военного в парадном мундире конной гвардии содержал угрозу, однако она распозналась только по скачку напряженности темной удачи, тоже мимолетному. «Птица удачи оказалась в ложе весьма кстати», – отметил Карл. Он задержался возле шестого ряда и всмотрелся в согнувшегося и испуганно охнувшего человека, прячущего пораненную руку. Заодно барон позволил себе короткую радость: Береника убрала всплеск тьмы без особых усилий.
– Позвольте помочь, – самым любезным тоном предложил Карл, рассматривая того, кто минуту назад пытался совершить убийство и теперь затравленно озирался, не в силах унять кровотечение в собственной разрезанной руке. – Вам дурно. Эта ужасная духота… Старые театры со временем начинают пахнуть пылью, не находите?
Зал Императорского так устроен: он гасит практически любую активную магию, кроме контактной. Как только Карл коснулся руки раненого, звуки голоса обрели полноту воздействия направленного пси-влияния. Сидящий расслабился и обмяк, послушно закивал, по-прежнему пряча поврежденную руку под полой фрака. Соседи засуетились, взволнованные и состоянием человека, и эхом пси-воздействия. Помогли Карлу: уступили проход, сами подтолкнули «больного» и подали его трость.
Барон ловко обхватил подконтрольного задержанного за талию и повел к выходу, как куклу: своей волей переставляя ноги и уверенно нашаривая взглядом подходящих помощников. Из-за спины вывернулся студент Бризова.
– Декан, небольшое дело, пустяк, – захныкал он ядовито шипящим громким шепотом. – Моя зачетка… Вы понимаете, это совершенно никак нельзя отложить до осени.
– Человеку плохо, извольте отложить хотя бы до завтра ваше разгильдяйство, – строго велел Карл.
Парнишка покаянно кивнул и принялся торопливо и бестолково расстегивать верхнюю пуговицу рубашки бледного безвольного арестанта, заодно затягивая на шее «куклы» тонкую плетеную петлю противомагического ошейника. После чего подхватил жертву под вторую руку и помог вести к выходу. В фойе их уже ждали люди Корша.
– Живой, – поразился старший маг-дознаватель, принимая арестованного. – Я, признаться, не надеялся.
– Береника что-то учудила с тем, кто страховал дело, – тихо и быстро шепнул Карл. – Балкон, первый ярус. Короткий всплеск тьмы невезения. Береника выравнивала фон удачи резко, как бы сам злодей не получил удар.
– Место восемнадцать, если не ошибаюсь, – кивнул дознаватель. – Уже проверяют. Мы вам так признательны, барон…
Карл отвернулся, сочтя дело завершенным, и заторопился в ложу. Антракт подходил к концу. Лена одна билась с послами и теми, кто желал представить им некое лицо, задействованное в сегодняшнем спектакле, все ярче разворачивающемся вне сцены.
– Одна ария – и я знаменита. – Баронесса встретила мужа сияющей улыбкой, исполненной гордости и даже тщеславия. Махнула крепко сжатыми в пальцах визитками и конвертами. – Не ведаю, все письма мне или не все, но я не позволила вскрыть ни единого до твоего появления. Я порядочная женщина, только мой муж имеет право решать, кого из написавших убить на дуэли, а кого – прирезать в подворотне.
– Ваша жена есть… необузданно темпераментна, – восхитился посол Арьи, с тоской наблюдая перемещение невскрытых конвертов в руки барона. – Это мило, но слишком по-ликрейски. Господин фон Гесс, ставлю вас в известность: я приглашен к вам в гости. На блины. Мы все приглашены, и я полагаю, ничто не помешает мне сегодня ненадолго пропасть из посольства.
Хмуро и молча, как и подобает ревнивому мужу, Карл рвал конверты и читал записки. Послы понимали, что происходящее более похоже на цензуру, чем на ревность, но обаяние Лены признавали, принимая тем самым и право барона ревновать красивую жену, к тому же способную петь не хуже звезд Императорского.
– Ходят слухи, вы месяц назад в первый раз вышли в большой свет после рождения ребенка и только единожды блеснули на балу, сударыня Елена, – посочувствовал посол Ганзы, наблюдая за тем, как барон испепеляет магией листок и перегибается через перила, разыскивая виновника.
– Мне нравится домашний уют. – Лена натянуто улыбнулась, когда в зале зашелся кашлем ни в чем не повинный поклонник ее голоса.
– Дикая страна, – едва слышно буркнул себе под нос посол Ганзы.
«Кажется, – осознал Карл, – он все же поверил в представление». Барон отдал арьянцу пачку конвертов, которую тот неловко принял и начал разбирать на две стопки, передавая помощнику посла Ганзы его долю корреспонденции.
– Адресованные вам не вскрывал, – с долей раздражения бросил Карл. – Хоть и уверен: на самом деле там все те же слова, предназначенные все тому же лицу. Леночка, прости, но это невыносимо. Я искал себе жену и строил наш брак много лет! Пусть они тоже трудятся сами и не зарятся на мое сокровище.
Свет люстр начал бледнеть, обозначая завершение антракта. Получив столь яркий образец самодурства барона и сочувствуя баронессе, послы повели себя забавно: оба, не сговариваясь, принялись вскрывать конверты и демонстративно читать записки, делая вслух пояснения. К своему смущению, они поняли, что барон прав: большая часть посланий имеет весьма восторженный тон и начинается с просьбы передать комплимент «дивной Елене».
– Меня сегодня дважды пытались свести с неким господином Зотовым, – отметил посол Арьи, завершив просмотр писем. – Но я не заинтересован в тайных делах, я есть новый человек в вашей стране и не желаю иметь дурной репутации.
– Зотов? Алексей или Вадим? – уточнил первый министр, включаясь в беседу. – Потому как матери у них разные и сами они несхожи. Алексей умом не обижен, в моем железнодорожном ведомстве вырос, и вырос крепко… Эх, славные деньки остались в прошлом, господа! Я был заместителем министра путей сообщения, свободным от ярма человеком. Ухаживал за своей невестой… Я дарил ей розы по два метра росту и гаечные ключи в шелковых бантиках, я таскал станки в ее мастерскую вот этими руками. А теперь, извольте видеть, хожу под охраной и домой возвращаюсь столь поздно, что перед женой совестно, а перед детьми – вдвойне.
– Наш канцлер тоже ценит семейный очаг, да, – энергично кивнул посол Арьи. – Мне пробовали представить Вадима Ильича Зотова.
– Только не берите в подарок сразу и с благодарностью его картины, завалит сей измазанной холстиною все посольство, – громким шепотом пророкотал первый министр. – Он душой принадлежит армии и всегда рисует, извольте усвоить это, плац перед казармой гвардии. Зимний плац, летний. В дождь, безлунной ночью или ясным днем. С караулом, строевым парадом, конным разъездом.
– Ему пятьдесят три, – негромко добавила Лена, погладив руку мужа. – Он тяжело переживает то, что введена некрасивая форма нового образца: зеленая летняя и серо-белая зимняя. Но отставка убьет его. Мих, душа моя, да пусть рисует, зато в парадной гвардии полнейший порядок.
– Но к чему мне знать сего господина? – удивился посол. – Канцлер первым ввел новую форму, делающую солдат незаметными на поле брани и весьма современную. Представить на стене своего посольства картину с плацем прошлого века я уже не желаю.
– Извольте учесть одно обстоятельство, – едва слышно молвил Карл, поскольку занавес уже двигался. – По линии матери Вадим Ильич потомок двоюродного брата последнего императора династии Угоровых, правивших в Ликре до госпожи Диваны.
Посол принял сведения молча и постарался сосредоточиться на опере, хотя было заметно: ему не до пения Роберты. Карл фон Гесс сочувственно улыбнулся. Если бы посол знал чуть больше, он бы, пожалуй, покинул театр незамедлительно, опасаясь оказаться втянутым в дела, новому человеку непонятные и, возможно, прямо или косвенно его компрометирующие. Вадим Зотов сидел в пятом ряду партера, в парадной форме гвардии. Спинку кителя попортила едва заметная царапинка, которая нанесена была только что, во время антракта, остро отточенным костяным обломком, использованным в качестве ножа… Ни одна магическая система опознавания оружия не сочла тонкую кость угрозой. Если бы удача была сегодня чуть темнее, потомок императора мог получить неприятное ранение. До знакомства с послом или после – тоже существенно. При должном усердии загадочных и пока остающихся в тени сил второе могло расцениваться как попытка устранить последнего представителя славного рода, заявившего о наличии неких амбиций и намерений. Фигура приверженца традиций, трагически и загадочно убитого, кому-то показалась очень уместной на сцене политического театра: почти неизбежно косые взгляды обратились бы на Платона Потаповича. Он занял весной пост первого министра и затеял грандиозные перемены в стране.