Они так близко к тому, чтобы стать любовниками. Совсем близко.
Он опять вздохнул, но по другой причине, и постарался успокоить сознание, чтобы быстрее заснуть — за время пути он хорошо выучил простую мысль: спокойный сон так же драгоценен, как еда и вода, и очень часто намного более редок.
Под броней, прямо над сердцем, лежала тяжелая шкатулка. Он нащупал цепочку, которая держала ее и расстегнул, надеясь, что так будет удобнее… очень аккуратно; потому что внутри была очень опасная вещь, чуть ли не более опасная, чем Ворота, недалеко от которых они разбили лагерь. Камень внутри мог подсказать дорогу к другим Воротам. Но неподалеку мог оказаться еще один такой же камень. Это была сила, и очень опасная..
Это был прощальный дар, дар от человека, которого начал любить, и которого хотел бы иметь отцом. Но на службе Моргейн были только расставания — и смерти. Маленький камень, уравнивавший его с лордами-кел, и замечательная белая кобыла — вот и все, что у него было, не считая оружия; и тем не менее оба эти предмета внушали ему безрассудство и опасное тщеславие, и напоминали о эрхендимах.
Они безвозвратно променяли мир эрхендимов на этот, где ворота выбрасывают в мир столько злой энергии, что вблизи от них опасно находиться, а все деревья изогнулись.
Они все потеряли, замечательный лес и другой, не менее прекрасный, теперь они могут появиться только во сне. Ему снилось, как Моргейн мчится вперед и бросает его, а он никак не может нагнать ее.
Потом ему приснилось, что он опять скачет там, где видел дракона, вмерзшего в снег, и это был конец, конец обычной жизни. Он всегда считал, что люди любят жить там, где родились, со знакомыми опасностями. Это может быть ужасное место, а может быть замечательное, они могут ненавидеть или любить то, что случается с там ними, у них может быть возможность повернуться спиной ко всему, что они знают, и пойти прямо вперед — и тем не менее люди обычно никуда не идут, хотя место, где они живут, может убить их. Он сам был таким человеком. Почти два года он, несмотря на опасность, крутился недалеко от места, из которого его изгнали в восемнадцать лет и даже не мог себе представить, что есть мир за пределами Эндар-Карша.
Пока Моргейн не нашла его.
Она показала ему вещи, которые не имели смысла в том мире, который он знал. И, как тот дракон, растерявшийся и погибший в снегу, он знал, что оторвался от родной земли в тот момент, когда поехал за ней.
Потом ему снились их бесконечные скитания, где он всегда ехал за ней. И тут Вейни проснулся, кулак сжимает камень; какое-то время он лежал, не понимая где он и что с ним, и где Моргейн; его охватил страх, но тут он нашел ее, знакомую тень, под старым изогнутым деревом, освещенную светом звезд, более ярким, чем в любом из миров, которые он видел.
Он опять пошевелился. Лошади не двигались. Дул ветер и шелестели листья на ветках, других звуков не было.
Но — краткая темнота, потом треск, как от горящего полена, его вырвало из сна, в следующее мгновение он вскочил на ноги, меч в руке, Моргейн слева, а их гость справа и медленно идет среди деревьев, хромая на правую ногу и шатаясь. Огонь вспыхнул на гнилом листе. Это оружие Моргейн: он знал его достаточно хорошо — знал теперь, какой звук разбудил его; и, стряхивая с себя остатки сна, бросился вперед, и успел схватить мужчину прежде, чем он дошел туда, где его могли достать копыта лошадей — схватил за плечи, и бросил его вниз на кучу из гнилых листьев прямо около копыт серого боевого коня.
Серый с вызовом заржал и свист Моргейн прорезал темноту. — Сиптах! — крикнула она, когда Вейни закрыл голову руками, а пленника телом, железные копыта пошли вниз, грязь и пыль попали ему в лицо, ударили в плечо, копыта прогремели над ними, все удары копыт мимо его тела, кроме одного. Пленник под ним не шевелился.
— Ты не ранен, — крикнула Моргейн. — Вейни, ты не ранен?
Вейни скатился с человека и попытался успокоиться, тяжело и испуганно дыша, потом посмотрел на госпожу, которая твердо держала повод Сиптаха. Он согнул и разогнул плечо, встал и поблагодарил Небеса, что копыто ударило в кожу и металлическую кольчугу.
— У него мог быть нож, — в гневе крикнула Моргейн. — Да у него могло быть любое оружие. Ты же не знаешь!
Теперь, когда все кончилось, он думал точно так же; более того, он подумал и об ударе копыт, который просвистел мимо головы, и о своих мокрых от грязи коленях. Огромный серый потерял равновесие посреди атаки и едва не убил его; их спасло чудо.
Пленник у его ног застонал и задвигался, его руки задергались, наполовину осознанно. Вейни поставил ногу на спину человека, когда тот попытался встать и вдавил его в землю, на этот раз довольно жестко.
— Не всегда же он будет хромать, — сухо заметила Моргейн, придя в себя.
— Нет, — ответил Вейни, все еще тяжело дыша. Заслуженный выговор уколол его больнее, чем рана. — И никогда не поблагодарит.
ВТОРАЯ ГЛАВА
Серый свет рассвета проник на поляну, и Вейни, всю свою стражу время от времени кормивший костер, подкинул еще немного растопки в его угли. Желтые полосы огня взметнулись вверх, сухая кора дерева, чем-то похожего на иву, ярко вспыхнула и заискрилась. Он добавил еще немного сухих веточек, потом подложил более солидные куски, наслаждаясь бездельем. Редкое мгновение, когда ничего не давит, никуда не надо скакать сломя голову, и нужно думать только о костре, загадочное обаяние которого всегда напоминало ему о доме, и не имело значение, какое небо было над ним и сколько на нем лун. Лошади паслись на другой стороне поляны, где перекошенные деревья пропускали достаточно света, чтобы росла трава — верные часовые, серый в яблоках Сиптах, обученный и для боя и для засады, и Эрхин, чувствующая и знающая лес. Что-то может ускользнуть от человеческих ушей, но лошади всегда поднимут тревогу — и сегодня утром все было хорошо. Катастрофа поджидала их ночью — но не состоялась.
По другую сторону костра свет падал на узкую руку и серебряные волосы. Моргейн спала, маленькая спокойная сценка, такая же красивая, как костер и неяркое поднимающееся солнце.
— Спи, — прошептал он, когда она зашевелилась. Иногда, в эти редкие мгновения свободы, она уступал ему теплые одеяла, и он мог выспаться всласть, пока она готовила завтрак — или он уступал их ей, пока сидел и сторожил на рассвете.
Она наполовину открыла глаза и подняв голову, высунула нос из-под одеял. — Ты можешь идти спать, — сказал она на языке Карш, его родном языке, выговаривая слова по-старинному, так, как никто не говорил к тому времени, когда он родился. Так она, обычно, говорила с ним наедине или сразу после сна.
— Я не хочу спать, — сказал он, и это была ложь: он чувствовал долгие часы дежурства, в глазах слегка кололо, болело раненое плечо и одеяла искушали защитой от утреннего холодка. Но он всегда, когда мог, предохранял ее от трудностей — поэтому между ними так часто возникало соревнование, хмурые взгляды и интриги, каждый старался услужить другому, постоянно ревнуя друг к другу, в результате они вечно спорили, днем и ночью, по делу или без дела.
— Спи, — повторил он, Моргейн откинулась назад и укрылась с головой; он с удовлетворением улыбнулся, нырнул в их седельные сумки и достал сковородку, собираясь готовить завтрак.
Пленник, который лежал, завернувшись в плащ, вдруг тоже зашевелился и перевернулся на другой бок. Вейни какое-то время решал, что сейчас самое важное, а что может подождать: если идти в лес за хворостом, развязав пленника, то надо будить Моргейн и отдавать ей наблюдение за склонным к побегу сумасшедшим; или есть завтрак холодным — ничего из этого Вейни не собирался делать, особенно учитывая то, что пленник оказался достаточно здоровым, чтобы добраться до лошадей прошлой ночью, а он сам заработал очередную рану, спасая ему жизнь. Вместо этого он пошел в лес, оставив пленника связанным.
Моргейн зашевелилась, когда запах готовящихся лепешек и бекона наполнил воздух — достаточно, чтобы привлечь голодных на лиги отсюда, подумал Вейни, и большинство из них будет бандитами, если то, что они видели, характерно для этого мира.
Еще один взгляд на пленника: тот лежал на боку, глядя на них с такой тоской и отчаянием, что Вейни почувствовал его взгляд на себя даже когда отвернулся и опять посмотрел на завтрак.
— Я присмотрю за ним, — недовольно прошептал Вейни, когда Моргейн подошла к костру. Он нацедил чай в их самую маленькую кружку, которую завернул в кусок материи, чтобы сохранить его теплым, потом взял лепешку и кусок бекона и завернул их в скатерть, пока Моргейн садилась, чтобы поесть. — Ешь быстрее, — сказал он, — пока не остыло.
Когда Вейни подошел к пленнику, лежавшему между корней деревьев, тот поглядел на него совершенно осмысленным взглядом. Совершенно осмысленным взглядом очень несчастного и очень голодного человека, который надеется, что еда, наконец, пришла к нему. — Я развяжу тебе руки, — сказал Вейни, садясь на корточки рядом с ним. Он аккуратно поставил еду на мертвые листья лесной поляны. — Но не твои ноги. Только попробуй развязать их, и я остановлю тебя. Ты понял меня? В силу необходимости я доверяю тебе, и думаю что ты можешь ждать как цивилизованный человек. — Он говорил на кел, слова не слишком легко выходили изо рта. Он даже не был уверен, что слушатель понял его. — Ты согласен? Или я заберу еду обратно?
— Еда, — сказал мужчина слабым каркающим голосом. — Да.
— Согласен?
Кивок головы, обеспокоенное дрожание губы.
Вейни положил пленника лицом вниз и аккуратно развязал узлы на руках. Мужчина только глубоко вздохнул и какое-то время лежал лицом вниз, держал руки сзади, как человек, у которого после тяжелой ночи закостенели руки и плечи.
— Он стал спокойнее, — сообщил Вейни Моргейн на родном языке, когда сел завтракать рядом с ней. Он взял стакан чая и посмотрел на свои руки, там, где он случайно коснулся мужчины. На них задержалось ужасное зловоние: человек был грязен до невозможности; Вейни не мог есть, пока не пошел к ручью и не вымыл руки.
Бекон пришлось греть заново: Моргейн положила его среди углей, вместе с чаем, который теперь стал горьковат. Он выпил и скривился.
— Я должна поговорить с ним, — неуверенно сказала Моргейн.
— Нет, — ответил он. — Не должна, пока. Я сам займусь им: суну его в реку прежде, чем солнце поднимется достаточно высоко, и, клянусь, он будет намного чище, когда ты захочешь поговорить с ним.
— Я хочу, чтобы ты поговорил с ним.
— Я?
— У тебя это получится лучше.
— Да, но-
— Нет?
— Хорошо, я могу. — В последнее время она редко просила его сделать что-нибудь трудное: и он решился выполнить ее просьбу, как бы противна она не была, прямо как неразбериха в его голове. — Только—
— Только?
— Он может солгать мне. И как я узнаю? Как я узнаю, говорит он мне правду или лжет? Я не умею распознавать ложь в чужих словах.
— Ты что, собираешься обсуждать мои решения?
— Я не говорил.
Моргейн улыбнулась, легкий изгиб рта, серые глаза вспыхнули. — Ты человек и мужчина, он человек и мужчина. Вот что правда. Я ни то и ни другое; поэтому я не та, кому он поверит. Нет. Узнай, что привело его сюда. Обещай ему то, что ты можешь пообещать. Только… — Она вытянула руку и коснулась его ладони. — Мы не можем освободить его. Не сейчас. Ты знаешь, что я могу ему дать, а что нет.
— Знаю, — сказал он, и подумал, что давным-давно выбрал дорогу, которая привела его сюда — и еще внезапно подумал, как много стран проклинают Моргейн из рода Кайя за те смерти, которые она им принесла. Всю свою жизнь он пытался быть человеком чести и не лгать.
Но он выбрал идти с ней.
Когда Вейни вернулся к мужчине, тот сидел, опираясь спиной о дерево, и глядел на него намного более настороженно, чем раньше, глаза следили за каждым движением — грязная жалкая фигура, вот кем стал их гость при свете дня, с носа на белые усы падали капли крови, катились вниз на всклоченную бороду, на лице грязные разводы и шрамы, высохшая кровь на волосах и виске — напоминание о предыдущей ночи, решил Вейни. Скорее всего этим утром болели и руки пленника.
Но развязывать свои лодыжки он не стал. И съел каждый кусочек лепешки и бекона, вплоть до последней крошки. И что-то еще было в его лице, как если бы съев завтрак он почувствовал, что есть на что надеяться, хотя по-прежнему сильно сомневался в этом.
— Я расскажу тебе, — сказал Вейни, садясь на корточки перед ним и кладя руки на колени, — кто я такой. Я не держу на тебя злобы. Человек в темноте и охваченный лихорадкой — может делать самые странные вещи. Я думаю, что прошлой ночью все так и было. С другой стороны если ты выкинешь еще какую-нибудь глупость, которая будет грозить моей госпоже, я не колеблясь сломаю тебе шею. Ты понял меня?
Человек не ответил ничего. Совсем. Только усталые голубые глаза сверкнули из-под спутанных волос, и от его зловония было трудно дышать.
— Мне кажется, что ты воин, — продолжал Вейни. — И не хочешь быть грязным и сумасшедшим. Поэтому мы сейчас спустимся вниз к воде, я дам тебе масло и целебную мазь, и помогу привести в порядок твое лицо, чтобы миледи могла поглядеть на тебя. Ну, ты понял меня, парень?
— Понял, — слабым голосом ответил пленник.
— И еще, ты должен знать, — сказал Вейни, вынимая Клинок Чести, короткий ритуальный меч, всегда висевший у него на поясе, и начиная распускать узлы веревки на ногах человека, — миледи очень хорошо стреляет из своего оружия, которое тебе лучше не видеть. Это на случай, если тебе захочется на меня напасть. — Он развязал последний узел, снял кожаный ремень и убрал его к себе в свой пояс. — Готово. — Потом осторожно коснулся распухшей правой ноги пленника. — Да. Это воспаление до добра не доведет. Ты можешь ходить? И как тебя зовут, парень?
— Чи.
— Чи. — Вейни встал, взял его за руку и поставил пленника на ноги, придерживая его так, чтобы весь вес приходился на левую ногу. — А меня Вейни. Нхи Вейни и также Кайя, но Вейни вполне достаточно, если мы не в зале замка. Вот так. Пошли к воде. Предупреждаю тебя, она холодная. Я бы тебя вымыл прошлой ночью, вместе с твоей одеждой, но так уж получилось. Давай, быстрее. Я спущу тебя вниз к воде. Я обязательно спущу тебя вниз к воде — или твое тело. Ты слышишь меня?
Судя по мгновенному блеску в глазах мужчины, в его голове промелькнула мысль о побеге; но потом, судя по всему, его мысли резко изменились, во взгляде мелькнул страх — этот самый Чи явно не дурак. Но Вейни отошел от него, вернувшись к костру за своей сумкой.
— Поосторожней с ним! — резко сказала Моргейн, когда Вейни наклонился к своему мешку, лежавшему рядом с ней. Ее глаза не отрывались от пленника. Но он и не сомневался в этом, поворачиваясь к пленнику спиной.
Вейни пожал плечами, на мгновение присел и встретился с ней взглядом. — Ты сказала, чтобы я действовал так, как хочу.
— Не глупи.
Он глубоко вздохнул. Она освободила его, ненадолго, а сейчас опять хочет сковать по рукам и ногам. Обычно она так не делала, и его больно кольнуло. Ясно, что ее что-то тревожит, быть может волнуется за него. — Лио, истощенный человек, хромающий на одной ноге и ниже меня ростом, ничего не может со мной сделать. Да еще при свете дня. И когда ты не сводишь с него глаз.
— Мы не знаем этот мир, — прошипела Моргейн. — И мы ничего не знаем его возможностях.
— Никто и ничто не пришло к нему на помощь на вершине холма.
— Ты слишком самонадеян! Все может быть. В чужом мире невозможно предвидеть все. Мы до сих пор не знаем, кто он такой.
Ее страстность вселила в него сомнение. Он укусил себя за губу и выпрямился. В любом случае он не спускал глаз с человека, за исключением нескольких мгновений, когда говорил с ней; но, похоже, это пустая отговорка, только для того, чтобы поспорить, тем более, что она прошлой ночью уже просила его быть поосторожнее. Кроме того он и сам пришел к такому же мнению. Бывали случаи, и не раз, когда он спорил с Моргейн, но сейчас не то время: они рискуют потерять пленника.
— Обещаю, — сказал он. — Но пока я с ним не спускай с меня глаз. Пока ты меня видишь, все будет хорошо.