Наконец, дед медленно и тяжко, с явным трудом, поднялся из кресла и заявил, что ему пора возвращаться.
— Остался бы переночевать у тебя, — сказал он, щурясь на Эмиля, как тому показалось, с явным ехидством, — но государственные дела не позволяют.
Какие именно государственные дела требовали его непременного присутствия во дворце в ночное время, он не объяснил, а Эмиль не спросил. Он был просто рад, что избавится, наконец, от не слишком приятного собеседника.
Он вышел проводить деда. На этот раз Эмиль уже не стал предлагать ему помощь, а стоял поодаль и смотрел, как король садится в седло. Все движения его были медленными и тяжелыми, словно собственное массивное тело повиновалось ему с трудом. Возможно, именно так оно и было.
— Не распускайся, мальчик, — обратился к Эмилю король уже из седла. — Копи в себе злость. Тебе это пригодится, поверь мне.
Эмиль промолчал, но про себя подумал: лучше бы не пригодилось.
— 6-
Вернувшись после отъезда деда в гостиную, Эмиль обнаружил, что одна из бутылок со старым вином полна почти наполовину. Сначала он хотел выплеснуть вино в огонь, но передумал. В конце концов, вино это родилось в тот же год, когда и он, и старый король не зря привез его. Эмиль взял бутылку, уселся в кресло, вытянув ноги к огню, и сделал большой глоток прямо из горлышка. Ему еще не приходилось пить вино столь неизящным способом, к тому же в одиночестве. Но ощущение ему понравилось. В несколько больших глотков он прикончил бутылку и поставил ее на пол рядом с креслом, утер губы рукавом. В голове начинало приятно шуметь. Как простолюдин, подумал Эмиль. Напиваюсь, как простолюдин. К тому же еще и в одиночестве. Безымянный знает что… А, собственно, что? Что такого? Все равно никто, кроме Двенадцати, меня не видит. А им едва ли есть дело до моих манер.
Спать надо лечь, вот что, решил Эмиль и тяжело поднялся с твердым намерением сию же минуту отправиться в постель.
Сон его был тяжелым, черным и лишенным видений, как это часто бывает после большого количества выпитого вина, а проснулся Эмиль с головой, словно налитой свинцом и с неприятным привкусом во рту. С предвкушением не слишком приятного дня он приоткрыл глаза и обнаружил у своей постели насмерть перепуганного слугу. Слуга топтался в нерешительности и испуганно таращил глаза, не смея, видимо, разбудить принца. Сколько он тут торчит, хотелось бы знать? — с неудовольствием подумал Эмиль и, приподнявшись на локте, спросил:
— Ну? Чего тебе нужно?
Слуга попятился, низко поклонился и, пряча глаза, пробормотал дрожащим голосом:
— Несчастье, ваше высочество! Большое несчастье!..
Мысленно застонав и придерживая руками тяжелую голову, Эмиль сел в постели и спросил мрачно:
— Какое несчастье? Говори толком, дурень.
— Старый король… его величество Исса… скончался…
— Что?! — Эмиль тут же позабыл и про больную голову, и про пересохший рот, и про забившийся под веки песок. Он вскочил с кровати, стремительно подбежал к слуге и схватил его за воротник. — Что?! Скончался? Когда?
Слуга смотрел ему в лицо отчаянным взглядом и даже не пытался освободиться. Судя по меловой бледности его лица, этот взгляд многого ему стоил. Эмиль глубоко вздохнул, втянув воздух сквозь стиснутые зубы, отпустил одежду слуги и отступил на несколько шагов.
— Рассказывай, — мрачно велел он, тяжело опустившись на смятую постель.
Запинаясь, слуга поведал ему, как старый постельничий Иссы, на протяжении вот уже тридцати лет прислуживающий королю, явился, как всегда, на рассвете, чтобы приготовить все необходимое для пробуждения короля и раздвинуть тяжелые занавесы. Выполнив все, что требовалось, постельничий приблизился к ложу Иссы с намерением разбудить его. Старого слугу несколько удивило, что король до сих пор не проснулся сам, как это бывало обычно, но он списал все на возраст и не слишком обеспокоился. Но когда его настойчивые попытки разбудить короля ни к чему не привели, постельничий перепугался и немедля послал за лекарем, который, явившись, осмотрел Иссу и удостоверил смерть. Король, по его словам, умер во сне, тихо и спокойно, и причина его смерти — преклонный возраст. Других причин искать нет никакого смысла и никакой необходимости.
Эмиль слушал слугу, низко опустив голову и сцепив руки в замок так, что побелели пальцы. Ему было не по себе. Сообщение о смерти деда вызвало в его душе какое-то слабое чувство вроде горечи, но гораздо сильнее было смятение, охватившее его мысли. Старый король умер!.. Месяц продлится траур, по окончании которого будет коронован Люкка. И что тогда будет с королевством? Впрочем, плевать на королевство. Что тогда будет с ним, с Эмилем? Видение будущего встало перед ним так ярко и отчетливо, что Эмилю показалось, будто он вдыхает затхлый и застоявшийся запах древней заплесневевшей башни. Возможно ли избежать этого и если да, то как?..
Внезапно Эмиль сообразил, что слуга все еще здесь и наблюдает за ним со страхом и неким странным любопытством во взгляде. Этот взгляд взбесил Эмиля и заставил его на время позабыть все свои терзания. Он вскинул голову и бросил повелительно:
— Можешь идти. Ты мне не нужен.
Но слуга, вместо того чтобы уйти, сказал с преувеличенным почтением:
— Ее высочество принцесса Алмейда просила узнать у вашего высочества, будете ли вы присутствовать на траурной церемонии?
— Конечно, буду! Так уберешься ты наконец или нет?
Слуга снова низко поклонился и ушел. Оставшись один, Эмиль откинулся на подушки и прикрыл глаза. Вот это поворот… Еще вчера дед сидел вместе с ним у камина, пил вино, разговаривал. А сегодня он мертв. Мертв. Эмиль повторил это слово вслух и содрогнулся. Звучало оно отвратительно.
Так он пролежал два или три часа, предаваясь самым мрачным мыслям, но наконец заставил себя собраться и встать. И очень вовремя — он как раз застегивал камзол, когда в павильон вошел Тармил, перед которым ему меньше всего хотелось бы демонстрировать слабость. Выглядел придворный магик мрачнее тучи. Едва взглянув на лицо Эмиля, он подошел и молча обнял его. От такого неожиданного проявления сочувствия Эмиль опешил и не сразу нашел, что сказать. Пока он подбирал слова, Тармил отстранил его, взял за плечи и заглянул в глаза.
— Я хотел предупредить, чтобы ты не появлялся во дворце до начала траурной церемонии, — сказал Тармил серьезно. — На твоего брата смерть короля подействовала как хорошая доза крепкого вина. Он вне себя от счастья и мало что соображает. Ни к чему попадаться ему на глаза раньше времени.
— Понимаю, — отозвался Эмиль мрачно. — Я его сейчас только спровоцирую.
— Вот именно.
— Что мне делать, Тармил? — спросил Эмиль напрямую. — Что мне теперь делать?
Тармил покачал головой. Его темные глаза мрачно сверкнули.
— Не знаю. Месяц у тебя есть, но потом… Я не знаю, Эмиль. Я не имею на Люкку никакого влияния. Никто не имеет. Разве только принцесса, но и она… Боюсь, она не станет за тебя вступаться, и никто не станет.
— Может, мне сбежать? — спросил Эмиль без особой надежды.
— Куда? И потом, любой мало-мальски обученный магик выследит тебя по магическому следу без особого труда. Хочешь убегать всю жизнь? Это не выход, Эмиль. Ты, в конце концов, принц, так что веди себя соответственно. Борись за себя.
— Бороться? Как?
— Это тебе виднее. Э! — Тармил заглянул ему в глаза и усмехнулся. — Да ты никак совсем скис? Что с тобой, принц?
Эмиль резко отвернулся.
— Ничего.
Несколько минут они молчали.
— А ты, Тармил? — спросил Эмиль, кусая губы и по-прежнему не глядя на бывшего наставника. — Что будет с тобой?
— Этого я тоже не знаю, — усмехнулся Тармил. — Могу только предположить, что меня тоже дожидается уютная теплая башня на границе. С другой стороны, король не может обходиться без придворного магика. И я уж как-нибудь постараюсь убедить Люкку, что никто кроме меня не годится на этот пост. Если же мне это удастся… Что ж, придворный магик имеет кое-какое влияние на короля. И можешь быть уверен, я замолвлю за тебя словечко.
— Ну, спасибо, — буркнул Эмиль. — Очень обнадеживающе.
— Извини, пока больше ничем не могу тебя порадовать.
Предупреждению магика Эмиль внял с готовностью. Да и желания являться во дворец у него не было никакого, даже ради того, чтобы попрощаться с дедом. Он счел, что еще успеет это сделать во время официальной храмовой церемонии. Потребности выплакать горе в материнских объятиях он тем паче не испытывал. Ему вообще не хотелось плакать… разве что от осознания собственного бессилия.
До вечера Эмиль бесцельно и бездумно расхаживал по павильону, кусая губы и сжимая и разжимая кулаки. Наверное, он успел дошагать до самой Скааны. Вечером же его одиночество нарушили двое слуг. Один принес холодный ужин (только теперь Эмиль сообразил, что обед сегодня не подавали; впрочем, он все равно не испытывал голода), второй — траурное платье. Эмиль без аппетита поел, но менять платье не стал. Все равно никто его не видит. Траур он наденет, когда отправится во дворец.
Церемония прощания с королем была назначена на третий день. Волей-неволей, Эмилю пришлось появиться на людях. В черном платье, с гладко зачесанными назад волосами, он был не похож на себя. Подойдя поцеловать руку матери, он с некоторым удивлением отметил, какое заплаканное у нее лицо. Можно было подумать, будто она и впрямь оплакивала отца. Впрочем, она, кажется, была единственной, кто плакал по королю. Карлота очевидно не испытывала никаких чувств по поводу смерти деда, принц-консорт тоже выглядел вполне равнодушным, а Люкка, деда не любивший и этого никогда не скрывавший, так и пузырился от радости и даже не пытался изобразить скорбь. Эмилю очень хотелось отвесить ему подзатыльник покрепче.
Завидев брата, Люкка смерил его взглядом и сказал с нескрываемым удовольствием:
— Ну, теперь ты у меня попляшешь, колдунишка!
Эмиль промолчал и отвернулся.
Гроб с телом короля Иссы погрузили на открытую повозку, затянутую черным крепом и засыпанную живыми цветами. Повозка была запряжена шестеркой вороных коней. Эмиль наблюдал за приготовлениями издалека, приближаться к гробу ему не хотелось. Он вообще предпочел бы не видеть деда мертвым, сохранив его в своей памяти — живым, но он знал, что подойти к покойнику еще придется. Отвертеться от посещения службы в храме Борона было совершенно невозможно.
Траурная повозка с большой помпой проследовала по улицам Эдеса к храму. За ней тянулась длинная кавалькада из родственников, придворных дам и кавалеров и рыцарей. Улицы снова, как в день провозглашения наследника, были полны народу, но теперь люди стояли тихие, молчаливые, и сопровождали повозку с гробом мрачными взглядами. Не то чтобы деспотичного короля Иссу так уж любили в народе, но от него, по крайней мере, знали, чего ждать. Какой правитель выйдет из Люкки, оставалось только гадать. Учитывая же нервный и вспыльчивый характер наследного принца, добра не ждали.
Всю дорогу Эмиль ехал следом за братом, вперив мрачный взгляд в его узкую спину. Когда Люкка поворачивал голову, Эмиль видел его горящую нервным румянцем щеку и возбужденно блестящий черный глаз. В черном одеянии Люкка казался почти ребенком, но ребенком слишком уж злобным. С каждой минутой Эмиль чувствовал себя все более угнетенным, но старался не подавать виду, зная, что чем угрюмее будет у него вид, тем сильнее станет злорадствовать Люкка.
Церемония была кошмарно длинной и унылой, и добрую половину ее пришлось простоять на коленях. Собственно, необходимость коленопреклонения была одной из причин острой нелюбви Эмиля к храмам. Ему казалось крайне глупым пресмыкаться перед фресками и барельефами, которые были всего-навсего творением рук обычных смертных людей. Да и к богам он никогда особого почтения не испытывал. Ни разу он не заметил, чтобы они как-то помогали ему или вообще вмешивались в его жизнь — за исключением того момента, когда Гесинда вдруг решила «одарить» его. Но он помалкивал. Не хватало еще, чтобы помимо «одержимости» его обвинили еще и в богохульстве.
Когда Эмиль подошел к гробу, проститься, вид мертвого короля Иссы неприятно поразил его. Накануне смерти дед выглядел очень старым и очень дряхлым, но все же не настолько плохо, как… как теперь. Это не человек, с испугом подумал Эмиль, это какой-то студень. Вероятно, процесс разложения шел слишком быстро. Иначе как такое могло произойти всего лишь за три дня?!
Едва коснувшись желтого лба короля губами, Эмиль поспешно отошел. Ему мучительно хотелось умыться, но до конца церемонии было еще далеко.
Люкка задержался у гроба особенно долго. С минуту он стоял, сверху вниз глядя в мертвое лицо деда, и во взгляде его сияло неприкрытое торжество, а губы едва заметно улыбались. В мечтах Люкка, несомненно, видел себя единоличным правителем королевства и уже перекраивал законы по своему усмотрению. Похоже, мрачно подумал Эмиль, тяжко придется не только мне и остальным магикам. Уж Люкка-то дел наворочает…
Наконец, гроб спустили в королевскую крипту, и Эмиль испытал огромное облегчение от того, что так или иначе, но все закончено.
Следующий месяц, пока длился траур, он не выходил за порог своего уединенного жилища. Ему очень хотелось, чтобы про него все забыли, но слуга аккуратно приходил в павильон трижды в день, и это значило, что на забвение рассчитывать не приходится. Но иногда Эмиль позволял себе помечтать. Если бы ему позволили и дальше жить в этом тихом, укромном уголке парка! Кому он, в сущности, мешает? Но увы, Люкка, конечно, понимает, что «забыть» по магика нельзя, что это слишком опасно, и такая забывчивость грозит смертельными неприятностями в будущем. Подобные прецеденты случались в давние времена. С тех пор короли стали осторожнее.
Целый месяц Эмиль то не находил себе места от беспокойства, то впадал в апатию, позволяя настроению "будь что будет" завладеть собой. Но доставленный Тармилом приказ явиться на коронацию Люкки заставил его встряхнуться. Теперь-то все и начнется, подумал он с мрачной усмешкой, сжимая свиток с приказом в кулаке.
— Чему ты улыбаешься? — поинтересовался Тармил, отметив, что улыбка у юного принца — истинно королевская. То есть, точно такая же, какая была у Иссы. И добродушной ее нельзя было назвать даже при большой натяжке.
Эмиль, продолжая улыбаться, покачал головой.
— Ничему особенному, Тармил. Так, подумалось…
— Подумай лучше о том, что Люкка, хоть силой, хоть посулами, принудит тебя к присяге. Это ошейник.
— Ошейник, — согласился Эмиль и подумал о золотой цепи на шее придворного магика. — Но не колодки. Присягу я принесу, но…
— Что «но»?
— Не беспокойся, Тармил. Я не собираюсь буянить.
Тармил внимательно посмотрел на него и покачал головой.
— А я не этого боюсь, Эмиль.
Коронация Люкки была такой богатой и пышной, что Эмиль не переставал удивляться, когда успели провести приготовления. Месяц казался слишком уж малым сроком, да и королевству, по идее, положено было погрузиться в траур и скорбеть, а не готовиться к празднествам. Но Люкка так торопился надеть корону, что пренебрег всеми правилами приличия. С другой стороны, трону долго пустовать не годилось.
В последние несколько дней перед коронацией у Эмиля окончательно сформировался некий план, к выполнению которого он и приступил немедленно. Для начала он добровольно явился во дворец якобы принести брату поздравления, и так удачно разыграл смирение, что Люкка не мог скрыть самодовольного удовлетворения. Эмиль понял, что мало толку выйдет из фырканья и гордой демонстрации неповиновения, подобное поведение обеспечит ему быстрый путь прямиком в башню. Гораздо разумнее, рассудил он, продемонстрировать брату свою абсолютную лояльность. Может быть, это даст ему отсрочку.
Во время коронации Эмиль вел себя тихо и смирно, всем видом выказывал глубочайшую преданность новому королю, и сумел обмануть всех, кроме Тармила. Придворный магик, без которого церемония никак не могла обойтись, не мог не заметить в нем неожиданную перемену, и Эмиль не раз и не два ловил на себе его заинтересованные взгляды, но делал вид, что ничего не происходит. Ему так хорошо удалось сыграть самоуничижение, что Люкка совсем размяк и даже позволил ему остаться на торжественный вечерний прием с танцами.