В конце концов он ушел, все стихло, и только дождь продолжал барабанить мокрыми пальцами по стеклу.
Когда Мо открыл дверь в ее комнату, она лежала с закрытыми глазами и дышала так медленно, словно спала глубоким младенческим сном.
Но провести Мо было не так-то просто.
– Мегги, покажи-ка мне свою ногу, – сказал он.
Она нехотя вытянула из-под одеяла ногу с окоченевшими пальцами и положила ее на теплую руку Мо.
– Я так и знал, – сказал он. – Ты шпионила за нами. Ты можешь хотя бы раз сделать то, что тебе говорят?
Глубоко вздохнув, он положил ее ногу под теплое одеяло, затем сел к ней на кровать, провел рукой по своему уставшему лицу и посмотрел в окно. Его волосы были черными как смоль. Волосы у Мегги были светлыми, как у ее матери, которую она видела только на двух блеклых фотографиях и о которой ничего не знала. «Ты должна радоваться, что похожа на нее больше, чем на меня, – любил повторять Мо. – Только представь себе мою голову на девичьей шее, как нелепо это выглядело бы!»
Но Мегги хотелось походить на него. Не было в мире другого лица, которое она любила бы сильнее.
– Я все равно не поняла, о чем вы говорили, – пробормотала она.
– Хорошо.
Мо уставился на окно, словно Сажерук все еще стоял на дворе. Потом он встал и подошел к двери.
– Постарайся еще немного поспать, – сказал он.
Но Мегги не хотела спать.
– Сажерук! Что это за имя такое? – спросила она. – И почему он называл тебя Волшебный Язык?
Мо ничего не ответил.
– А тот, что тебя разыскивает… Я слышала, как Сажерук говорил об этом… Каприкорн. Кто это?
– Никто из тех, кого тебе следовало бы знать. – Мо повернулся. – А я-то думал, ты ничего не разобрала в нашем разговоре. До завтра, Мегги.
На этот раз он оставил дверь открытой. Свет из коридора падал ей на кровать. Он пронзал темноту ночи, проникавшую в комнату через окно, и Мегги лежала и ждала, когда рассеется тьма, а вместе с ней и предчувствие беды.
Позже она узнала, что беда появилась на свет не той ночью. Задолго до нее она уже поджидала Мегги, притаившись в укромном местечке.
[1]