Дверь распахнулась; я оказалась в обществе молчаливых черепов.
Я двигалась в темноте медленно и осторожно, прислушиваясь к каждому звуку, издаваемому деревянными досками пола. По словам Минервы, ее родители ужасные сони, а о младшем брате, Максе, можно не беспокоиться. Я надеялась, что Мин уже встала и оделась, а не находится в недрах ночного кошмара, который может заставить ее вскрикнуть, когда я открою дверь.
По лестнице я тоже поднималась медленно, наступая фехтовальными туфлями с мягкими подошвами на боковые края ступеней, а не на середину, которая скорее заскрипела бы. Еще ребенком я как-то проснулась посреди ночи и принялась по очереди нажимать на все клавиши нашего детского рояля, причем делала это так осторожно, что молоточки не касались струн, и ни одна из них не издала ни звука. Тот, кто способен на такое, может делать многое, не разбудив взрослых.
Дом вокруг меня потрескивал и поскрипывал, словно нуждающийся в настройке огромный старый инструмент. Я прошла мимо всех этих странным образом украшенных распятий, мимо комнаты родителей Мин — медленные, осторожные шаги несли меня все ближе к ее двери. Глядя на запирающий ее тяжелый скользящий засов, я внезапно испытала острое нежелание прикасаться к вырезанным на нем символам: кошачьи глаза и сороконожки, черви на длинных, тонких ножках и с глазами и, конечно, снова черепа.
Сглотнув, когда пальцы сжали холодный металл, я медленно отодвинула засов, открыла дверь и проскользнула внутрь.
Минерва все еще под одеялом, все еще спит.
— Мин! — прошептала я.
И тут на шею сзади легла холодная рука.
10
«The Music»[29]
МИНЕРВАПерл вся блестела и пахла страхом. В глазах у нее вспыхивали молнии — как у Зомби, если с силой скрести его против шерсти.
Она что-то бессвязно залопотала, и я приложила палец к губам.
— Тс-с-с, Перл. Нельзя разбудить Максвелла.
— Господи, Мин! — прошипела она. — Ты так напугала меня, что я чуть не обделалась!
Я захихикала. Я хихикала уже полчаса, ожидая в углу и рассчитывая заставить ее подскочить. Это первое, чему болезнь научила меня: пугать людей забавно.
— Посмотри! — Я кивнула на изображающий меня сверток на постели. — Срабатывает, точно магия.
— Да, потрясающе.
Отдышавшись, Перл оглядела меня сверху донизу, все еще полыхая глазами. Я надела черное платье для коктейлей и темные очки — наряд, более подходящий для субботнего вечера, чем для воскресного утра. Но это ощущалось просто фантастически — надеть нормальную одежду после всех этих месяцев в пижаме. Платье плотно облегало меня, обнимало меня. Четыре самых толстых ожерелья перепутались на груди, ногти были выкрашены черным.
Я потрясла головой, заставив зазвенеть серьги.
— Здорово, — прошептала она. — Смесь египетской принцессы и готики.
Я показала ей язык и подозвала Зомби. Он резво подбежал и прыгнул мне на руки.
— Пошли. Я хочу делать музыку.
Перл вытаращилась на меня, все еще испуганная.
— Не можешь же ты взять на репетицию кота, Мин!
— Знаю, глупая. — Я снова захихикала, поглаживая голову Зомби. — Он просто выйдет порезвиться.
Она нахмурилась.
— Но Лус говорит, что он не должен выходить наружу.
— Нельзя оставлять бедняжку Зомби здесь одного. Он почувствует себя таким несчастным. — Я надула губы, глядя ей в глаза. — Что, если он станет скрестись в дверь и выть? Может разбудить папу.
Перл сдвинула очки на переносицу; она всегда так делает, когда чувствует себя боссом.
— Лус с ума сойдет, если увидит его снаружи.
— Лус плохо относится к Зомби.
Я подтянула его еще ближе к себе и поцеловала в маленький треугольный лобик.
— Она будет еще хуже относиться ко мне, если догадается, что это я увезла тебя в Манхэттен.
— Не догадается. Все будет в порядке, Перл, мы подберем его, когда вернемся. — Я улыбнулась. — Он приходит на зов мамочки.
У нее перехватило дыхание. В последнее время зубы у меня стали остроконечные. Некоторые изменения продолжают происходить, чем бы Лус ни пичкала меня, чтобы остановить их.
— Просто удивительно, почему это безумие избавления от всего не затронуло Зомби, — пробормотала Перл. — Ты избавилась от своего бой-френда, от своей группы, от своего фотличного немецкого стерео и от меня — но не от этого глупого кота.
— Он не глупый.
Я развернула Зомби и заглянула ему в глаза. Он понимает. Многое понимает. Перл вытащила свой сотовый.
— Дерьмо, уже больше восьми тридцати. Как думаешь, нельзя тут поймать такси воскресным утром?
— Нигде нет такси. Папа говорит, что они больше не возят его с работы домой.
Перл выругалась себе под нос и закрыла глаза.
— Придется вызвать Элвиса, а иначе мы опоздаем. — Она посмотрела на меня, вся из себя такая серьезная. — Можешь вести себя нормально в его присутствии?
— Конечно, Перл. Нечего так беспокоиться.
— Уверена, что готова к этому?
Я снова показала в улыбке остроконечные зубы и повернулась к письменному столу.
— Смотри…
Я наклонилась, задула свечу, и дым пошел вверх. Запах сандалового дерева мгновенно сменился запахом пепла. Я протянула свободную руку и дернула за уголок ткани, которой было задрапировано зеркало. Бархат потек вниз, словно вода.
— Минерва! — прошипела Перл.
И вот оно, мое лицо, пойманное в ловушку рамы, но его вид не заставил меня кричать, или упасть в обморок, или выбросить Зомби в окно.
Лус погрузила зверя внутри меня в сон, и теперь все стало гораздо легче.
Мягко мерцала безупречно бледная кожа. Два месяца я не постригала свои темные волосы, и теперь они неровно обрамляли лицо. Щеки, подбородок, брови — все стало острее и прекраснее, как будто плоть уплотнилась. Я сняла темные очки; широко распахнутые глаза сияли с выражением замешательства и удивления.
Зомби негромко замурлыкал у меня на руках.
— Все еще хороша, — прошептала я. И даже больше чем хороша… теперь.
Пока я не говорила Лус, что могу делать это: смотреть на свое отражение. Она слишком возрадовалась бы, типа, она побеждает. Лус хочет лишить меня новой восприимчивости, подпилить мои остроконечные зубы — одним словом, снова превратить в скучную прежнюю Минерву.
Однако Перл поможет мне помешать этому — Перл и ее музыка. Я снова надела очки, перенесла вес Зомби на другую руку и взяла со стола блокноты. Внутри таились секреты, древние слова, которые я слышала, когда меня терзала самая жестокая лихорадка. Пение этих мистических текстов позволит мне оставаться такой, какой я стала: больше не безумной, но совсем не скучной.
Лучше быть исцеленной наполовину.
Перл разговаривала по телефону, обхаживая Элвиса, чтобы он пообещал не рассказывать ее маме об этой поездке.
Когда она закончила, я снова надула губы.
— Но я хотела поехать подземкой.
Лус предупреждала меня, чтобы я больше никогда, никогда не спускалась под землю. Однако я чувствовала, как нечто взывает ко мне, рокочет под ногами. Хочет меня.
— На это нет времени, — прошептала блестящая Перл, открывая дверь. — Пошли. И постарайся идти как можно тише по лестнице.
«Лестница!» — радостно подумала я.
В конце концов, я иду вниз, вон из этой тюрьмы на чердаке, ближе к земле. Мне хотелось спуститься еще ниже — в подвалы, туннели, расщелины и котлованы. Хотелось пропеть свой путь вниз, ко всему тому, что ждет меня там.
— Ах, музыка, — прошептала я. — Я иду.
11
«Sound Dimension»[30]
АЛАНА РЕЙЯ пришла пораньше, просто чтобы понаблюдать.
Я много раз бывала на этом складе. Это здание старого завода в Челси, из которого убрали все, что там было, и устроили помещения для репетиций — стены обиты пенопластом, чтобы гасить эхо, мощные розетки в каждой комнате. В подвале располагается студия звукозаписи, — шестьдесят долларов час, один доллар минута — но она набита рухлядью и годится только для детей.
Я смотрела, как здание заполняется, обрывки гитарных переборов и барабанного боя просачивались наружу, отражаясь от стен квартала. Шестнадцатая — узкая улица, около тридцати пяти футов от стены к стене, поэтому звуку требуется десятая доля секунды, чтобы пересечь ее и вернуться обратно. Сто пятьдесят ударов в минуту — вот какая задержка на Шестнадцатой.
Наблюдая, я хлопала в ладоши и вслушивалась в эхо, а потом в быстром темпе барабанила по джинсам.
С крыльца пустого административного офиса дальше по улице я могла отслеживать всех входящих, каталогизировать их лица, чтобы иметь возможность потом вспомнить тех, с кем увижусь. Я всегда стараюсь увидеть людей до того, как они увидят меня, — типа, как животные стремятся держаться той стороны, откуда дует ветер.
Я училась в спецшколе для детей с особыми потребностями, и некоторые дети там плохо распознавали лица. Они учились идентифицировать людей по позе или походке; по-моему, неплохая идея. Лично я прекрасно различаю лица, но не доверяю людям, пока не увижу, как они движутся.
Перед складом остановился длинный серый лимузин. Крупный ямаец в серой униформе выбрался оттуда и оглядел улицу в обе стороны, убеждаясь, что все безопасно. Однако меня он не увидел.
Под его курткой ощущалась выпуклость наплечной кобуры. На Таймс-сквер таких встречаешь каждый день, вооруженные охранники стоят сейчас на входах в большие магазины. И полицейские тоже.
Удовлетворившись осмотром, водитель открыл дверцу лимузина для двух девушек.
На вид они были примерно того же возраста, что и парни, которые наняли меня две недели назад, семнадцать-восемнадцать, но, на мой взгляд, эти девушки из лимузина не могли быть знакомы с теми. У парней с собаками нет денег на лимузин… даже на такси и то нет.
Кроме того, парни не были наркоманами, а одна из этих девушек определенно имела проблемы. Кожа бледная, как устрица. Девушка выбралась из лимузина и застыла, уцепившись за дверцу, как будто нетвердо держалась на ногах после поездки. Хотя длинные руки у нее были тонкими и жилистыми, мышцы выступали почти так же рельефно, как у меня.
«Что тут делать наркоману?» — удивилась я, глядя, как она обошла машину и направилась к входу в склад.
Движения у нее были медленные, но резкие и какие-то неправильные. Я не могла оторвать от нее взгляд: все равно что смотреть, как богомол идет по ветке.
Спустя пару минут показались парни-собачники, и выяснилось, что они знакомы — или, по крайней мере, парни знали вторую девушку, невысокую такую, в очках. Она представила их наркоманке, и потом все, кроме парня, который нанял меня, вошли внутрь. Он остался ждать снаружи.
Его зовут Мос: М-о-с. Я запомнила, потому что записала.
Я смотрела, как он ждет, нервно приплясывая и ни на миг, не кладя на землю футляр с гитарой. Пальцы отбивали на бедре ритм, и я повторяла этот ритм на колене.
Вот вопрос: как они сошлись вместе? Эта обкуренная, потом богатая девушка и еще два не слишком опрятных парня, все моложе меня; скорее всего, слишком молоды, чтобы относиться всерьез к своей музыке. Может, они все богатые, а парни вырядились так, просто чтобы нанять меня задешево?
Если так оно и есть, это грязный трюк, я не играю с людьми, которые обманывают меня. Однако пока я не была уверена.
Когда, судя по часам, осталось шестнадцать секунд, я подхватила свои спортивные сумки и пересекла улицу.
— Привет, Алана, — сказал он. — Ты пришла.
— Алана Рей, — поправила я его. — В девять часов утра в воскресенье.
— Ничего себе времечко.
Он закатил глаза, словно идея назначить репетицию именно на это время принадлежала не ему, а кому-то, кто раздражал его.
— Ты не забыл мои восемьдесят баксов? — спросила я, барабаня двумя пальцами по ремню спортивной сумки.
— Конечно… ммм… восемьдесят?
Он слегка сощурил глаза. Я улыбнулась.
— Семьдесят пять. Шутка.
Он засмеялся, но по его смеху я поняла, что пять баксов для него кое-что значат. И деньги, которые он вытаскивал из кармана, были скомканы, по одному, по пять долларов и даже десятка монетами по двадцать пять центов.
Я немного расслабилась. Этот парень — жалкий бедняк. Никакой богач не стал бы затруднять себя такими фокусами, чтобы обмануть меня.
— Это все твои барабаны… то есть ведра? — спросил он, глядя на мои сумки.
— Много места не занимают, правда?
На самом деле я принесла не все — для первого-то раза. Какой смысл тащить сорок два фунта оборудования, если, возможно, этим парням нужна лишь барабанящая машина с косичками?
— Наверно, легче таскать, чем настоящие барабаны.
Я кивнула, хотя никогда не таскала настоящие барабаны, но, думаю, это нелегко.
Он отсчитал семьдесят пять, и, похоже, в карманах у него ничего не осталось. Мне стало неловко из-за того восьмидесятидолларового трюка, и я начала непроизвольно притоптывать ногами.
— Ммм, еще одно.
Он повесил гитару на плечо и сморщил лицо, чувствовалось, что он снова нервничает. Он был, типа, симпатичный и такой… стесняющийся. И вызывал у меня чувство беспокойства за него, типа, как за ребенка, идущего по улице с развязанными на ботинке шнурками.
— Что?
— Будет лучше, если ты не станешь говорить о деньгах Перл.
— Кто такая Перл?
— Она… — Он нахмурился. — Просто не говори о них никому, ладно?
— Какая мне разница? — Я пожала плечами. — Деньги остаются деньгами, кто бы ни давал их.
— Да, наверно.
Его лицо приняло серьезное выражение, словно я изрекла какую-то невероятную мудрость, а не просто то, что казалось логичным. В конце концов, в этом суть денег: хрустящий и чистый, или мятый, или вообще четвертаками — доллар всегда стоит сто центов.
Мы вошли в здание.
Комната наверху была похожа на все комнаты для репетиций: она сбивала с толку. Стены и потолок из волнистого пенопласта, в углах как бы мерцающего. Непонятный клубок кабелей на полу. И такая странная, лишенная эха тишина вокруг.
Невысокая девушка в очках представила мне всех.
— Это Захлер. Он играет на гитаре.
Крупный, сильный «собачий» парень широко улыбнулся. Я вспомнила — он не хотел мне платить.
— И Минерва. Она тоже здесь впервые. Она будет петь для нас.
Обкуренная девушка на две секунды сняла темные очки, сощурившись в свете флуоресцентных ламп, и улыбнулась мне. На ней было длинное черное бархатное платье, мерцающее, словно улицы после дождя, целая куча ожерелий и свисающие сережки. Длинные черные ногти блестели; они выглядели странно — словно волнистый потолок.
— Она певица? — спросила я. — Ха! А я подумала, что она администратор.
Все засмеялись моей шутке, за исключением Минервы, которая просто еще дальше раздвинула губы в улыбке. Ее зубы вызвали у меня дрожь. Я три раз прикоснулась ко лбу и мигнула сначала одним глазом, потом другим.
— А я Перл, клавиши, — продолжала другая девушка. — Ты Алана?
— Алана Рей. В одно слово, — ответила я голосом, дрожащим под взглядом Минервы.
— Круто, — сказала она. — Через дефис?
Я усмехнулась. Немногие богатые девушки задали бы этот вопрос. Некоторых людей это напрягает — что у меня два имени, невидимо сцепленные вместе.
— Нет. Между ними просто маленький пузырек воздуха.
Никто не засмеялся, но никто никогда и не смеется. Эта шутка предназначена только для меня.
Все завертелось очень быстро. Парни просто подключились и стали настраивать инструменты, а у Перл была лишь маленькая клавиатура, которую она установила на микшерном пульте, откуда могла контролировать звук всех остальных. Обкуренная девушка подняла повыше стойку микрофона и стала возиться с выключателями ламп; движения у нее по-прежнему были резкие, насекомоподобные. Оставаясь в темных очках, она, тем не менее, настолько пригасила огни, что я едва могла что-либо видеть.