Наслаждаясь свежим холодом и тёмным покоем спящего сада, Ра обошёл дом - и вдруг услыхал приглушённые голоса. В той самой беседке, где Ра разговаривал с Ар-Нелем, кто-то был - там даже зажгли фонарик. Ра показалось, что он слышал голос Госпожи Лью. Это мгновенно изменило его намерения - снова нестерпимо захотелось коснуться хоть краешка той тайны, которая её окружала.
Ра тихо, как тень, стараясь не хрустнуть и не шевельнуть ветви, прокрался к беседке в тени кустов. Акация давно облетела, но густое переплетение веток ночью казалось надёжным прикрытием. Жёлтый фонарик под сводом беседки освещал для Ра фигуры Старшего и Госпожи Лью, но для разговаривающих, очевидно, ночной сад тонул во мраке.
Впрочем, увлечённые разговором, они и не глядели по сторонам. Ра удивился их тону и позам - спорщиков, почти соперников, а не влюблённых. Старший держался за эфес; Госпожа Лью почти отвернулась от него, говорила через плечо и в сторону.
- Я не понимаю, - говорила она, - чем не угодила тебе. Ты - мой сюзерен, я делаю всё, что велит присяга...
- Ты меня презираешь, - сказал Старший с таким странным выражением, что Ра стало холодно. - Презираешь, не принимаешь всерьёз, я тебе смешон... Нет, не отрицай очевидных вещей! Я люблю тебя - я вижу.
- Как я могу презирать своего сюзерена? - сказала Лью. - Разве я посмею?
Ра тут же вспомнил Ди, и Старший тоже, очевидно, тут же вспомнил Ди; в его тоне послышалось отчаяние с некоторой примесью злости:
- О, Лью, ты хоть знаешь, каково безответно любить собственную жену?!
Ра показалось, что Лью улыбнулась.
- Прости, Н-До, откуда мне знать...
Старший схватил её за плечи, повернул к себе, заглянул в лицо:
- Не можешь мне простить?! Не можешь смириться с тем, что не скрестила со мной клинка?! Сравниваешь с мёртвым, будь он проклят?!
Ра чуть не сел прямо на заиндевевшую траву.
- А, нет! - рассмеялась Лью, и её голос показался Ра совершенно бессердечным. - Как дурно думаешь обо мне! Госпожа Эу-Рэ всегда говорила, что надлежит благоговеть перед благодетелем...
Старший встряхнул её, как зарвавшегося пажа:
- Не смей!
- Прости, Господин, - сказала Лью с насмешливой кротостью. - Я должна молчать и повиноваться, как добрая жена. Мне лишь на миг показалось, что тебе этого, как будто, не хочется...
Старший отпустил её, остановился, опустив руки.
- Лью, - сказал он с мукой, - я не знаю, что делать. Прошлого не изменишь. Я ненавижу мертвеца за то, что ты любила его... но не мне с ним тягаться. Я сильнее - но что такое поединок с ним, когда не было поединка с тобой... я не могу тебе ничего доказать.
- Ты можешь, - возразила Лью, пожав плечами. - Можешь, но не хочешь. И, прости меня, подарок Небес, ты вообще слишком много от меня хочешь. Я всего лишь двойной какой-то трофей. Знаешь ту деревенскую скороговорку: "Татем у татя перекрадены утята"? - и рассмеялась.
- Ты такая скрытная! - воскликнул Старший с досадой. - Ты ничего не говоришь и злишься, когда я ничего не понимаю!
- Я знаю тебя наполовину, - сказала Лью. - Я знаю твое тело, но не знаю твоего клинка. Ты ведь понимаешь, чего это стоит?
- Хок, - пораженно проговорил Старший. - Ты - сумасшедшая.
- Ты тоже, - сказала Лью весело.
- Хочешь поединка со мной? - спросил Старший, кажется, чуточку расслабившись, даже улыбаясь. - Ты, правда, хочешь? На тростнике?
Лью погладила его по щеке.
- Кто же сражается всерьёз на тростнике? Нет, Господин. На остром оружии.
- Ты совсем сумасшедшая. Ты ещё больна.
- Я достаточно здорова, чтобы ты мог брать меня, но больна для поединка? Ты лицемер.
Старший выпрямился, щурясь, взглянул на Лью - и Ра понял, что он принял решение.
- Всё, пойдём, - сказал Старший, взяв Лью за руку.
- В спальню? - спросила она насмешливо.
- В оружейный зал. Меч взять. Для тебя. Острый. И я убью тебя.
- Вместе со своим ребенком? Сильно...
- Это уже неважно. Я убиваю своих партнёров. Чем больше люблю, тем более жестоко убиваю. Но ты - моя жена и, конечно, можешь передумать. И всё будет, как раньше...
Лью, смеясь, влепила Старшему правильную затрещину:
- Я никогда не боялась клинка в чужих руках! Ты убьёшь меня - и я умру счастливой, доказав себе, наконец, что принадлежала победителю!
Старший ткнул её кулаком в плечо, будто она не была женщиной:
- Я посмотрю, чего стоит твоя отвага... и как быстро ты опускаешь оружие. Не надейся, что я пощажу тебя из-за метаморфозы! Мне плевать. Я устал. Я больше не могу лежать у твоих ног и скулить, когда тебе хочется смеяться надо мной.
Лью сняла с крючка фонарик; супруги вышли из беседки и быстро, почти бегом, направились к дому. Ра, уже не в силах уйти, в ужасе, в ажитации, в полном душевном раздрае, шёл за ними, держась в тени - понимая, что им безразлично всё вокруг, как всегда перед поединком.
В ту ночь Ра понял, почему Ар-Нель из Семьи Ча назвал Старшего сумасшедшим - и был готов подписаться под этим определением. Ар-Нель обладал фантастическим чутьём, а безумие Старшего показалось Ра почётным, как золотая кайма вокруг фамильного герба.
"Я тоже так хочу! - подумал Ра, когда Старший и Лью отперли оружейный зал и скрылись в нем. - Я хочу, чтобы было невероятно! Я хочу коснуться ладони Госпожи Ночи, Госпожи Любви-и-Смерти - и будь, что будет! Наверное, надо всех разбудить, сказать, что эти двое решили совершить преступление, как минимум, против нравственности - но, прости мне Небеса, я не могу. Даже если они убьют друг друга".
Они вышли через три минуты. Лью держала меч в руках - не тренировочный клинок, а Разум Стали, принадлежавший кому-то из почивших предков, Ра видел это даже в сумерках. Узнать Лицо Лезвия нельзя было, но уж простую вещицу от благословенного меча любой отличит и в кромешной тьме.
Старший поставил фонарь на каменные перила террасы.
Лью обнажила меч, отшвырнула ножны в сторону и сбросила с плеч накидку из меха лесных котов. В полумраке она казалась воплощением самой Ночи, а Старший нимало не напоминал День, скорее, представившись Ра каким-то сказочным демоном-бойцом.
Он стоял, поглаживая клинок пальцами, будто не воспринимал Лью всерьёз, и говорил:
- Я, конечно, не собираюсь делать скидки на твою метаморфозу и на твоего младенца, которого ещё почти нет. Мне всё равно, ранена ты или здорова. Ты отлично знаешь, что правила везде таковы - слабый умрет.
- Вероятно, мне придется заколоться, если я случайно прирежу тебя, - смеясь, сказала Лью - и атаковала с поразившей Ра стремительностью.
Старший переменил позу быстрее, чем меняется очертание дыма в ветреный день, остановив её клинок. Лью отступила и сделала несколько танцующих шагов - "Полет Ласточки" - прикидывая уязвимые места в обороне Старшего. Она двигалась чётко и упруго, как отличный боец - а лица супругов сделались именно такими, каких Ра совсем не ожидал, несмотря на все жестокие слова: азарт, злая весёлость, та самая, которую ему уже приходилось видеть.
Лью казалась прирождённой убийцей, непредсказуемая и стремительная - но её положение успело измениться, и сказывалось отсутствие тренировок. Старший, когда она запнулась на выпаде, усмехнулся:
- Ты путаешься в юбке!
Почти в тот же миг её клинок разрезал его кафтан, на волос не дойдя до тела - у самой шеи:
- Ты загляделся, Н-До, Господин-Страшная-Смерть!
- На твою грудь! - рассмеялся Старший. - Клянусь Небесами, в бою выглядит восхитительно. Тебе не мешает?
- Мне непривычно, - Лью снова атаковала, очень красивым "Прыжком Кота". - Но пусть это тебя не обманывает!
- Ты задыхаешься. Тебе больно?
- Я терпелива. Дыхание выровняется, - пообещала Лью, но отступила, пытаясь выиграть время.
- Ты хороша в бою не по возрасту, - заметил Старший, остановившись и улыбаясь. - Я вижу, тебя отлично учили. Ты хороша, только слишком молода для меня... и была молода для мертвого, будь он проклят...
Слишком медленный бой, подумал Ра, ей всё же тяжело, они уже закончили. Ра ждал, когда Лью ответит просьбой прекратить игру - но она начала прекрасную продуманную атаку, заставив Старшего сделать три шага назад. В какой-то момент Старший выглядел нерешительно, даже растерянно. Лью уже победительно улыбнулась, сделав в высшей степени опасный выпад - но Старший выбил меч у неё из руки именно в тот миг, когда казался наиболее уязвимым, почти раскрытым.
Клинок отлетел шага на три и упал со звоном; Лью невольно отследила его падение, а Старший сбил её с ног и приставил клинок ей к горлу.
"Укус Паука", да, подумал Ра. Вот как это выглядит. Подло, в сущности - но эффективно.
- Силы ада, - пробормотала Лью с навернувшимися слезами. - Опять...
- Хороша, хороша, - сказал Старший, улыбаясь. - Невезучая только. И ещё наивная. Молодо-зелено.
- Ну давай, убей же меня! - огрызнулась Лью, но Старший сгреб её в охапку, поднял с земли, прижимая к себе сильно и грубо, и сообщил, усмехнувшись:
- Я передумал.
Потом Старший целовал её, она дралась, перестала драться, обвила руками его шею, плакала, стирала слезы щекой Старшего и спрятала лицо у него на груди. И Ра видел именно то, что нельзя видеть вообще никому - не сумев найти в себе силы вовремя уйти.
Он снова думал о трагической любви. А что ещё ждать от жизни, когда у тебя в родне пара сумасшедших, чья жизнь годится в темы для баллады?
Ра жалел только, что это нельзя рассказать. Его собственные волнения и душевные смуты показались мелкими и далёкими перед теми, кто строил судьбу, выдирая целые страницы из Небесной Книги.
Ра возвращался в свои покои в смятении чувств - и его вернуло на землю внезапное появление на пороге Третьего.
Третий Брат стоял, прижимаясь к дверному косяку. В темноте его лицо показалось Ра белым, как бумага.
- Ты не спишь? - удивился Ра.
- Змеи, - сказал Третий хрипло. - Я хочу остаться с тобой. В маленькой спальне, где я спал - змеи, светящиеся змеи...
Ра передернуло. Он схватил Третьего за руки - и его обдало влажным жаром. Третий вцепился в рукава Ра, пошатнулся и чуть не упал.
- А, проклятие, - прошептал Ра в ужасе. - Слушай, драгоценный, я думал, твоя лихорадка прошла ещё до свадьбы Старшего...
- Да, - Третий кивнул и снова кивнул, блестя глазами; Ра теперь ощущал, как дрожат его пальцы. - Я в порядке. Но всюду эти змеи...
И единственное, что Ра догадался сделать - это усадить Третьего на свою постель, почти силой. А больше ничего сделать было нельзя: зимняя лихорадка - такая простая вещь, потрепав несколько дней, она постепенно проходит сама собой... если не возвращается.
А если возвращается - то, может статься, уходя, заберёт с собой. Об этом Ра слышал много раз, но до сих пор не видел - и даже в страшном сне не мог увидеть, что такое случится с Третьим. А что сделаешь? Горячий отвар чок с акациевым сиропом? Натереть ступни козьей шерстью? Обернуть зеркала красной материей? Зажечь курительные свечи, отгоняющие демонов? Разбудить Мать? Послать пажа в город за врачом с патентом Государя? Поехать самому, немедленно?
Врач приедет к полудню, может быть, застанет Третьего в живых, послушает его дыхание и велит заварить чок с сиропом акации...
- Останься здесь, - сказал Ра Третьему и вышел, чтобы разбудить слуг. И это было очень некстати, из-за безумных игр Старшего и Госпожи Лью - но на счастье Ра дикарь, паж Госпожи Лью, проснулся сам собой.
- Согрей воды, - сказал ему Ра, чувствуя намек на облегчение оттого, что кто-то из старших - пусть дикий горец - находится поблизости. - Скорее. Мне надо.
И рассказал, зачем надо, пока вода в котле не зашумела, как ветер в кронах деревьев...
***
Запись N87-03; Нги-Унг-Лян, Кши-На, особняк Л-Та.
Вот чего мне не хватало.
Умирающего мальчишки из Семьи, где я служу. Едва ли не сразу после свадьбы. Везуха.
Вот же не спалось мне этой ночью! Во-первых, какое-то странное напряжение чувствовалось между Н-До и Лью, чертовщина какая-то. Злые искорки в глазах, улыбки непонятные и тоже недобрые...
Мне кажется, что эта сладкая парочка всё-таки не срастается. Что Н-До со своим норовом уже жалеет, что взял чужую девчонку, а Лью тихонько бесится от осознания этого. Мне хочется за ними присматривать, тем более, что вечером они не то, что отсылают меня, а прямо-таки гонят от себя.
И Лью смеётся и краснеет, и в глазах те же чёртики. Я боюсь за неё: всё-таки она - мой ближайший знакомец в этом мире. Из опаски шпионю.
Я наблюдаю, правда, издалека, всю эту компанию ночью в саду: Ра, озабоченного подростка, который вечно смотрит на Лью голодными глазами, а сейчас шпионит вместе со мной, саму Лью и Н-До. Мои юные голубки воркуют на повышенных тонах в беседке за домом, а потом рубятся на боевых мечах.
Выглядит ужасно. Слишком уж напоминает спровоцированную попытку убийства - но Н-До, вроде бы, остывает в последний момент, когда Лью уже обезоружена. А может, его просто возбуждают драки, как и полагается здешнему парню, заклиненному на убийствах: то, что происходит дальше, изрядно похоже на изнасилование - и я мучительно не знаю, ввязаться ли, оставить ли всё, как есть...
В конце концов, решаю, что следует соблюдать букву устава Этнографического Общества: не участвуй в жизни аборигенов, устраняйся и наблюдай, пока это возможно. Всё, что я делаю - это убеждаюсь, что жизни Лью непосредственная опасность, вроде бы, не грозит. После - отправляюсь спать с тяжёлым сердцем.
Задремать не успеваю: Ра выскакивает в коридор, ведущий в людскую. В людской у меня угол, который я делю с горбуном и двумя молодыми конюхами; слуги спят, я выхожу узнать, что случилось.
И узнаю. Ма-И, Третий Брат, вот-вот кончится от осложнения зимней лихорадки.
Дьявольщина.
Зимняя лихорадка - инфекционное заболевание. Возбудитель - вирус, несколько родственный вирусу земного гриппа. Болезнь протекает довольно легко - если не даст осложнение на дыхательные пути. В последнем случае смерть - совершенно обыкновенное дело: в поражённых лёгких начинается тяжёлый воспалительный процесс, горлом идет кровь с гноем, дышать всё труднее - и приветик.
Ра идет со мной на кухню, приносит сироп, приносит лепестки для заварки - роняет крышечку от сосуда с сиропом, руки у него трясутся, а на глазах слёзы. Надо думать...
Мне хочется отослать его. Он тоже элементарно может заразиться.
- Господин Ра, - говорю я, - тебе надо поспать. Ты ничем не поможешь.
- Я пойду к Третьему, - говорит Ра. - Он один.
И исчезает быстрее, чем я успеваю возразить.
Я завариваю "простудный" чай, приторно пахнущий - то ли на анис похоже, то ли на корень солодки. Капли датского короля... Думаю.
Вольно мне было корчить Эскулапа в деревне А-Нор! Я достаточно знаю физиологию аборигенов, чтобы вправлять вывихи, останавливать кровь и заговаривать зубы. Но тут вышел другой случай.
Смертельная болезнь. Местные не знают способов лечения; тот, кто подцепил эту дрянь, предоставлен сам себе. Медицина в Кши-На среднепродвинутая, для такого уровня развития цивилизации - весьма неплохая, но, приблизительно понимая, что такое бактерия, и отменно обращаясь с ранами, здесь ещё понятия не имеют, что такое вирус.
Хуже того: я тоже не знаю, что делать.
Наши биологи не занимаются местной патанатомией. Аборигены сильно отличаются от нас, настолько сильно, что, в сущности, здешнюю медицину землянам пришлось бы создавать с нуля - если бы это только пришло кому-нибудь в голову. Врачебная практика этнографам запрещена: в мире до сих пор действует естественный отбор, нарушать порядок вещей таким образом - почему-то грешнее, чем ввязываться в сложные отношения между разбойником, к примеру, и его жертвой.
Да и то, ведь вступиться за ограбленного - естественный поступок, о котором все, кроме благодарного уцелевшего, забудут через неделю, а вот исцелить смертельно больного - это чудо. Немедленно прослышат, будут болтать; целитель - не костоправ, целитель - полубог, и вот ты благополучно херишь миссию, возясь с больными туземцами. К тому же, я вовсе не медик. Я знаю, как пользоваться аптечкой, мне предоставили информацию о симптомах самых распространённых местных болячек (странно бы смотрелся на Земле соглядатай, не знающий, что такое насморк!), но и не более того.