— Вы же сами сказали, что войну можно считать оконченной, — возразил Немодас.
— Так и есть — но пока она не окончена, не будем терять бдительности.
— Да, мой господин.
— Есть трое, которые должны умереть. Первый — Карнак, второй — Эгель, но пуще всего я желал бы увидеть на пике голову Нездешнего.
— Но почему Карнак? — спросил Дальнор. — Одного сражения еще недостаточно, чтобы почитать его столь опасным.
— Потому что он человек беспокойный и честолюбивый — кто может знать, что придет ему в голову? Есть хорошие фехтовальщики, хорошие стрелки и хорошие стратеги — а есть такие, которых боги одаривают всем одновременно. Таков и Карнак — я не могу предугадать, что он предпримет, и это тревожит меня.
— Говорят, он в Скарте, у Эгеля, — сказал Дальнор. — Скоро мы до него доберемся.
Каэм боролся с волнением, стоя во главе второго легиона перед восточными воротами. Уже несколько минут как рассвело, но за воротами по-прежнему ничего не было слышно. Только лучники на стене мерили его враждебными взглядами. Каэм стоял на виду в красных с бронзой доспехах, и пот стекал у него между лопатками.
Позади ожидал Дальнор в окружении отборных воинов-гвардейцев, лучших бойцов второго легиона Псов Хаоса.
Но вот в крепости зашуршали веревки и заскрежетали ржавые шестерни — это с дубовых, окованных железом ворот снимали огромный бронзовый засов. Еще несколько минут — и ворота со скрипом отворились. Чувство всепоглощающего торжества охватило Каэма, но он взял себя в руки — не к лицу ему проявлять подобную слабость.
Позади него солдаты переминались с ноги на ногу, радуясь концу долгой осады и тому, что сейчас ворвутся в ненавистную крепость.
Ворота открылись пошире.
Каэм прошел под тенью подъемной решетки в освещенный солнцем двор...
И остановился столь внезапно, что Дальнор невольно толкнул его, и шлем съехал военачальнику на глаза. Вдоль всего двора стояли воины с обнаженными мечами. В середине же, опираясь на боевой топор с двойным лезвием, высился здоровенный детина, разряженный точно шут гороховый. Он передал топор своему товарищу и выступил вперед.
— Кто этот жирный паяц? — шепнул Дальнор.
— Молчи, — бросил ему лихорадочно размышляющий Каэм.
— Добро пожаловать в Дрос-Пурдол, — улыбнулся детина.
— Кто ты такой и где ган Дегас?
— Ган отдыхает и поручил мне обсудить условия сдачи.
— Что за чушь!
— Чушь, мой дорогой генерал? Но почему же?
— Ган Дегас обещал сдаться еще вчера, когда я согласился на его условия. — Каэм облизнул губы, а детина ухмыльнулся, глядя на него сверху вниз.
— Ах да, условия. Боюсь, что здесь произошло недоразумение. Когда ган Дегас условливался, что его людей не тронут, он вовсе не имел в виду, что их будут выводить в гавань по двадцать человек и убивать там. — Глаза воина сузились, и улыбка исчезла с его лица. — Я открыл тебе ворота, Каэм, чтобы ты мог посмотреть на меня. Узнать меня... Понять меня. Никакой сдачи не будет. Я привел с собой три тысячи человек и принимаю командование крепостью на себя.
— Да кто ты такой?
— Карнак. Запомни это имя, вагриец, — оно означает твою смерть.
— Шуму от тебя много, Карнак, но знаешь поговорку: собака лает — ветер носит.
— Но ты-то моего лая боишься, коротышка. Считаю до двадцати — за это время ты должен убраться из ворот. После этого в воздухе станет густо от стрел. Убирайся!
Каэм, обернувшись кругом, оказался лицом к лицу с цветом своего войска, и тут он в полной мере осознал обрушившееся на него унижение. Они вошли в крепость, но он не может скомандовать своим людям “вперед”, ибо лучники стоят наготове и одна из стрел целит в него самого. Чтобы спасти себя — а он должен себя спасти, — он вынужден отдать приказ об отступлении. Это значительно повредит его репутации и плохо скажется на состоянии боевого духа — но делать нечего.
Каэм обернулся назад, багровый от ярости.
— Наслаждайся своей минутой, дренай! Не много таких минут выпадет на твою долю в последующие дни.
— Я досчитал до пяти, — сказал Карнак.
— Назад! — вскричал Каэм. — Назад за ворота.
Язвительный смех грянул вслед вагрийскому полководцу, проталкивающемуся сквозь ряды собственных солдат.
— Закрыть ворота, — скомандовал Карнак, — приготовиться! К нему подошел Геллан.
— Что вы такое говорили о гавани и убийстве наших людей?
— Дардалион рассказал мне, что они замышляют. Каэм пообещал Дегасу не причинять зла защитникам, но это была гнусная ложь. Ничего иного и ожидать было нельзя от Каэма. Просто Дегас слишком устал, чтобы понимать это.
— Кстати об усталости: я сам немного притомился после того, как мы десять часов подряд пробивались сквозь эту скалу.
Карнак огрел Геллана по спине.
— Ваши ребята потрудились на славу, Геллан! Одним богам известно, что было бы, приди мы на час позже. Отрадно думать, что удача на нашей стороне, верно?
— Удача, генерал? Мы с великим трудом пробились в осажденную крепость и разозлили самого могущественного на свете полководца. Хороша удача!
— Был могущественный, да вышел весь, — хмыкнул Карнак. — Сегодня он подвергся унижению, которое проделает небольшую прореху в плаще его славы.
Йонат расхаживал перед своей полусотней, честя солдат на чем свет стоит. Нынче утром они позорно ударились в бегство, когда вагрийцы ворвались на стену около надвратной башни. Йонат бросился в брешь с десятком воинов и каким-то чудом остался невредим, хотя шестеро его товарищей пали рядом с ним. Карнак, заметив опасность, поспешил на подмогу во главе сотни бойцов, размахивая своим огромным топором. У башни произошло короткое, но кровопролитное сражение, к концу которого люди Йоната вернулись обратно. Теперь, на закате солнца, Йонат дал волю своему языку. Впрочем, несмотря на свой гнев, он знал причину их бегства и даже понимал их. Половину его отряда составляли легионеры, а другую половину — добровольцы из крестьян и ремесленников. Солдаты не доверяли боевым качествам новобранцев, а те совсем растерялись среди звона мечей и яростных криков. Хуже всего было то, что первыми побежали как раз легионеры.
— Поглядите вокруг! — кричал Йонат, хорошо сознавая, что за этой сценой наблюдают и другие солдаты. — Что вы видите? Каменную крепость? Ошибаетесь — это замок из песка, и вагрийцы накатывают на него, как бурное море. Крепость стоит, пока песок не рассыплется. Дошло до вас, остолопы? Сегодня вы бежали, не помня себя, и вагрийцы прорвались. Если бы не быстро принятые меры, они хлынули бы во двор, к воротам, и крепость обратилась бы в одну громадную могилу. Можете вы вбить себе в башку, что бежать нам некуда? Либо мы будем сражаться, либо умрем. Рядом со мной сегодня погибли шестеро воинов. Они были хорошие люди — лучше вас. Вспомните о них завтра, когда вам придет охота бежать.
Один из солдат, молодой торговец, смачно сплюнул и заявил:
— Я сюда не просился.
— Ты что-то сказал, дорогуша? — прошипел Йонат.
— Ты слышал, что я сказал.
— Верно, слышал. А утром я тебя видел: ты так припустил от стены, точно тебя сзади поджаривали.
— Старался не отстать от твоих легионеров, — огрызнулся тот. — Они бежали впереди. — В ответ на его слова раздался сердитый ропот, но тут на стене появился высокий офицер. Он с извиняющейся улыбкой положил руку на плечо Йонату.
— Можно я скажу, Йонат?
— Разумеется, командир.
Офицер присел на корточки среди солдат и снял шлем. После шести дней и ночей изнурительной битвы в его голубовато-серых глазах поселилась усталость. Он вытер их и взглянул на молодого солдата.
— Как тебя зовут, приятель?
— Андрик, — с подозрением ответил тот.
— А меня Геллан. То, что сказал Йонат о замке из песка, — чистая правда, и он нашел очень верные слова. Каждый из вас значит очень много. Паника подобна чуме и способна решить исход боя — но то же относится и к мужеству. Когда Йонат, рискуя жизнью, бросился в бой с десятком солдат, вы все вернулись. Думаю, после этого случая вы стали сильнее, чем были. За этими стенами стоит жестокий враг — он прошел по дренайской земле, убивая без разбору мужчин, женщин и детей. Он точно бешеный зверь. Но здесь он остановился, ибо Дрос-Пурдол — это удавка на шее бешеного пса, а Эгель будет копьем, которое прикончит его. Я не мастер говорить — Йонат свидетель, — но я хочу, чтобы все мы здесь были как братья: ведь все мы здесь дренаи, и в нас, по правде говоря, заключена последняя надежда дренайского народа. Если мы не выстоим здесь, то и в живых оставаться не имеем права. Теперь посмотрите вокруг — и если увидите незнакомое лицо, спросите, как зовут этого человека. У вас есть несколько часов перед следующей атакой — используйте их, чтобы получше познакомиться со своими братьями.
Геллан встал, надел шлем и пошел прочь в густеющих сумерках, прихватив с собой Йоната.
— Благородного человека сразу видно, — сказал Ванек, садясь и расстегивая ремешок шлема.
Он был в числе тех десяти, что последовали за Йонатом, и тоже вышел из боя без единой царапины — только шлем получил вмятины в двух местах и теперь сидел на голове неуклюже. — Зарубите себе на носу все, что он сказал, — это на камне следовало бы высечь. Для тех “братцев”, которые меня еще не знают, — я Ванек. Уведомляю также, что я счастливчик, — тем, кто хочет пожить подольше, советую держаться ко мне поближе. Все, кому завтра захочется улепетнуть, бегите ко мне — двух таких речей, как давешние, я уж больше не вынесу.
— Ты правда думаешь, что мы можем удержать это место, Ванек? — спросил Андрик, садясь рядом с ним. — Вагрийские корабли с пополнением подходят постоянно, а теперь вот они строят осадную башню.
— Пусть их — все занятие. А что до пополнения, то как ты думаешь, откуда оно берется? Чем больше их тут, тем меньше их в других местах. Они накапливаются здесь, у нас, братец Андрик, точно гной в чирье. Думаешь, Карнак пришел бы сюда, не будь он уверен в победе? Это тонкая бестия, и Пурдол для него — ступенька к славе.
— Не слишком-то это лестно для него, — сказал солдат с длинной челюстью и глубоко посаженными глазами.
— Может, и так, братец Дагон, но я говорю то, что думаю. Пойми меня правильно: я его уважаю и даже выбрал бы его в правители. Но он нам не чета: на нем лежит печать величия — он сам себя ею отметил, если ты понимаешь, о чем я.
— Нет, не понимаю, — покачал головой Дагон. — Я вижу одно: он великий воин и сражается за дренаев так же, как и я.
— На этом и покончим, — улыбнулся Ванек. — Оба мы согласны, что он великий воин, а братьям ссориться не пристало.
Наверху, в башне, Карнак, Дундас и Геллан сидели под только что вышедшими звездами и слушали эту беседу. Карнак с широкой ухмылкой поманил Геллана в другую сторону стены, где их самих никто не мог услышать.
— Умный, однако, мужик этот Ванек, — сказал генерал, пристально глядя на Геллана.
— Это правда, — усмехнулся Геллан, — вот только с женщинами дурак дураком.
— Не родился еще такой мужчина, который вел бы себя умно с женщинами. Уж мне ли этого не знать? Я был женат трижды, но так ничему и не научился.
— Ванек чем-то беспокоит вас?
Карнак сощурился, но в его глазах блеснул веселый огонек.
— А если и так, то что?
— Если бы это было так, я не пошел бы за вами.
— Хорошо сказано. Люблю самостоятельно мыслящих людей. Ты разделяешь его взгляды?
— Конечно — как, впрочем, и вы. Таких героев, о которых поется в песнях, в жизни не бывает. Каждый человек идет на смерть по своим собственным соображениям — чаще всего потому, что хочет защитить свою семью, свой дом либо себя самого. Ваши мечты, генерал, простираются немного дальше, но ничего дурного в этом нет.
— Рад, что ты так полагаешь, — язвительно заметил Карнак.
— Если вам не угодно слышать правду, дайте мне знать. Я могу врать не хуже кого другого.
— Правда вещь опасная, Геллан. Для одних это сладкое вино, для других яд — а между тем она все та же. Пойди приляг — у тебя измученный вид.
— О чем это вы? — спросил Дундас, когда Карнак снова появился на башне.
Тот пожал плечами и подошел к парапету, глядя на вагрийские костры вокруг гавани. Два корабля скользили по угольно-черному морю к причалу, и на их палубах выстроились солдаты.
— Геллан беспокоит меня, — сказал Карнак.
— Почему? Он хороший офицер — вы сами так говорили.
— Он чересчур сблизился со своими людьми. Он считает себя циником, но на самом деле он романтик — ищет героев в мире, который не приспособлен для них. Что побуждает людей это делать?
— Очень многие почитают героем вас, командир.
— Но Геллану выдуманный герой не нужен, Дундас. Как, бишь, назвал меня Ванек? Тонкой бестией? Разве это преступление — желать создания сильной державы, куда не могли бы вторгнуться варварские полчища?
— Нет, не преступление — и вы не выдуманный герой. Вы герой, который пытается показать, что он не таков. Но Карнак сделал вид, что не слышит. Он смотрел на гавань, где подходили к причалу еще три корабля.
Дардалион прикоснулся ко лбу раненого — солдат закрыл глаза, и гримаса боли исчезла. Он был юн и бритва еще не касалась его лица, но его правая рука висела на одном сухожилии, и только широкий кожаный пояс мешал внутренностям вывалиться наружу.
— Этот безнадежен, — передал Дардалиону Астила.
— Я знаю. Он уснул... и больше не проснется. Походный лазарет был забит койками, тюфяками и носилками. Женщины ходили между рядами, меняя повязки, вытирая мокрые лбы, говоря тихие слова утешения. Сам Карнак попросил их помочь, и их присутствие действовало лучше всякого лекарства: ни один мужчина не станет проявлять слабость перед женщиной, поэтому раненые стискивали зубы и делали вид, что им не больно.
К Дардалиону подошел главный лекарь, хрупкий человек по имени Эврис. Они как-то сразу подружились, и лекарь был несказанно рад, что священники в трудное время пришли ему на помощь.
— Нам становится тесно здесь, — сказал Эврис, вытирая окровавленной тряпицей лоб.
— Да, здесь слишком душно, и в воздухе чувствуются болезнетворные миазмы.
— Это от трупов внизу. Гану Дегасу негде было хоронить их.
— В таком случае их следует сжечь.
— Надо бы, но подумай, как это повлияет на солдат. Видеть, как твои друзья падают, — одно дело, а смотреть, как они корчатся в огне, — совсем другое.
— Я поговорю с Карнаком.
— Видел ты в последнее время гана Дегаса?
— Нет. Уже несколько дней как не видел.
— Он гордый человек.
— Как большинство воинов. Без гордости не было бы и войн.
— Карнак обошелся с ним круто — обозвал его трусом и пораженцем. Это все неправда. Не было еще на свете человека столь сильного и стойкого, как Дегас. Он думал только о благе своих людей — знай он, что Эгель до сих пор сражается, он даже не помыслил бы о сдаче.
— Чего ты хочешь от меня, Эврис?
— Поговори с Карнаком — убеди его извиниться, пощадить чувства старика. Карнаку это ничего не стоит, а Дегаса избавит от отчаяния.
— Ты хороший человек, лекарь, коли способен думать о таких вещах посреди своих изнурительных трудов. Я сделаю, как ты просишь.
— А потом поспи немного. Ты выглядел на десять лет моложе, когда прибыл сюда шесть дней назад.
— Это потому, что днем мы работаем, а ночью охраняем крепость. Но ты снова прав. Я проявил бы гордыню, делая вид, что могу продолжать так вечно. Я непременно отдохну, обещаю тебе.
Дардалион прошел в боковую каморку и снял с себя окровавленный фартук. Потом наскоро помылся, налив воды из ведра в глиняный таз, оделся и начал застегивать панцирь. Латы показались ему слишком тяжелыми — он оставил их на узкой койке и вышел в прохладный коридор. У выхода во двор он услышал звуки битвы — лязг мечей, яростные крики, выкрики командиров и стоны умирающих.
Он медленно поднялся по истертым ступеням в замок, оставив гнетущий душу шум позади. Комнаты Дегаса помещались на самом верху. Дардалион постучался, но не получил ответа. Тогда он открыл дверь и вошел. Большая комната, опрятно убранная, была обставлена скромно — резной стол с несколькими стульями, ковер на полу перед обширным очагом и шкафчик у окна. Дардалион с глубоким вздохом прошел к нему. Внутри хранились медали, полученные за сорок лет службы, и памятные дары — резной щит, пожалованный дуну Дегасу за некую кавалерийскую кампанию, золотой кинжал и длинная серебряная сабля с вытравленной на клинке надписью “Единственному”.
На нижней полке лежали дневники Дегаса — по одной тетради на каждый год военной службы. Дардалион открывал их наугад. Фразы, написанные безупречно четким почерком, изобличали чисто воинское мышление.
Запись десятилетней давности гласила: