А еще там были паломники, прибывшие почтить Сумеречную госпожу; Дщери Нового Пламени, возлюбившие какого-то бога, о котором я и не слыхивала; представители общин Десятой Преисподней, Заводной Лиги и еще полудюжины других групп. Среди всеобщего гама слышались голоса уличных ребятишек, которые откалывали всякие проделки и, не исключено, резали кошельки. Кажется, у сорванцов теперь тоже имелся божественный покровитель.
В общем, ничего удивительного, что орденские Блюстители только что на людей не бросались: такое скопище еретиков непосредственно под стенами их храма! Тем не менее они успешно оцепили переулок и пропускали туда заплаканных верных по несколько человек зараз и не позволяя задерживаться надолго: молитва-другая – и хватит.
Пользуясь присутствием Солнышка, я нагнулась, протянула руку и легонько коснулась груды цветов, свечек и скромных приношений, скопившихся у входа в переулок. К моему удивлению, цветы уже увядали: стало быть, они лежали здесь довольно давно. Получается, младший бог, заколдовавший переулок, придержал заклинание самоочищения. Вероятно, из уважения к Роул.
– Стыд какой, – сказала я Солнышку. – С этой богорожденной я никогда не встречалась, но слышала о ней только хорошее. Ее называли богиней сострадания или как-то в таком роде. Она работала костоправом в Южном Корне. Всякий, кто мог заплатить, должен был сделать ей приношение. Но она ни разу не отказывала тому, кто не мог…
Солнышко молчал, пребывая в угрюмой задумчивости. Он не двигался и почти не дышал. Решив, что так сказывалось на нем горе, я выпрямилась и нашарила его руку. Странно, но под моими пальцами обнаружился крепко сжатый кулак. Я опять не смогла угадать его настроение. Вместо печали им владел гнев. Я озадаченно потянулась к его щеке и спросила:
– Ты ее знал?
Кивок.
– Она была… твоей богиней? Ты ей молился?
Он помотал головой, мышцы лица под моей рукой как-то непонятно напряглись. Неужели улыбка? Если так, то до чего же горькая…
Я сказала:
– Она была тебе небезразлична…
– Да, – ответил он.
Я застыла, как громом пораженная.
Никогда прежде он не говорил со мной. Ни единого раза за полных три месяца. Я даже не знала, способен ли он вообще говорить. На миг я задумалась, не сказать ли что-нибудь, дабы отметить это удивительное событие… а потом нечаянно прижалась к нему и ощутила закаменевшие от напряжения мышцы руки и плеча. Как глупо с моей стороны обращать внимание на единственное произнесенное слово, когда произошло нечто гораздо более важное: он впервые озаботился чем-то в окружающем мире. Чем-то, кроме себя самого.
Я потихоньку заставила его разжать кулак и переплела наши пальцы, предлагая утешительное прикосновение, как вчера Сумасброду. В первое мгновение пальцы Солнышка затрепетали, и я взлелеяла было надежду, что он сейчас ответит мне тем же… Однако потом его рука обмякла. Он не отстранился, но суть была та же.
Я вздохнула и постояла рядом с ним некоторое время, потом отодвинулась сама.
– Мне очень жаль, – сказала я, – но мне надо идти.
Он ничего не ответил, так что я оставила его горевать, сама же пошла в Ремесленный ряд.
Владелицу самого большого на Гульбище закусочного ларька звали Йель, и она разрешала нам, ремесленникам, оставлять вещи на ночь у нее под замком. Лично мне это здорово облегчало жизнь, избавляя от необходимости таскать туда-сюда лоток и товары. Вот и сегодня я живо все расставила и разложила, но стоило мне усесться, как все пошло в точности так, как я и предвидела. Целых два часа ни единая живая душа не подходила порыться в моих безделушках. Я слышала, как ворчали соседи, жалуясь на плохую торговлю. Повезло одному Бенхану; он продал угольный набросок Гульбища, на котором по счастливой случайности оказался запечатлен и переулок. Я нимало не сомневалась, что он прямо завтра выложит на лоток еще десять таких же.
Накануне ночью мне не пришлось как следует выспаться: я допоздна убирала кровавое безобразие, устроенное Солнышком. Я уже начинала клевать носом, когда рядом послышался тихий голос:
– Госпожа? Простите, госпожа?
Я вздрогнула, просыпаясь, и тотчас натянула на лицо улыбку, пряча сонливость.
– Добрый день, господин мой. Чем-то заинтересовались?
– В общем-то, да, – сказал негаданный покупатель.
В голосе звучала улыбка, и это смутило меня. А он продолжал:
– Вы каждый день здесь торгуете?
– Да, конечно. И я с удовольствием придержу для вас то, что вы облюбовали, если вдруг…
– Этого не потребуется, – ответил голос.
И тут я сообразила, что говоривший подошел ко мне не ради покупки. Он был не из числа паломников – я не улавливала в его голосе ни неуверенности, ни любопытства. Он очень правильно и грамотно говорил по-сенмитски, но мое ухо тотчас выделило легкий акцент, присущий жителям Затени. Этот человек прожил в Тени всю свою жизнь – хоть и пытался по какой-то причине скрыть это.
Я попробовала угадать:
– Что же привело жреца Итемпаса к такой, как я?
Он рассмеялся, нисколько не удивившись:
– Значит, правду люди говорят про слепых. Ты не видишь, но отсутствие зрения обостряет прочие чувства. Или, быть может, ты владеешь иными способами восприятия действительности, не свойственными обычному люду?
Последовал едва слышный звук: с моего лотка что-то взяли. Что-то довольно тяжелое. Скорее всего – миниатюрное подобие Древа: я высаживала ростки линвина и частым подстриганием добивалась сходства с самим Мировым Древом. Они приносили мне основную прибыль, но и затрат времени и труда требовали соответствующих.
Я облизнула губы, внезапно и необъяснимо пересохшие, и сказала:
– Кроме глаз, сударь мой, во мне ничего необычного нет.
– В самом деле? Тогда, вероятно, меня выдал топот сапог или запах благовоний, задержавшихся на моей форме. Полагаю, все это для тебя более чем внятно.
Повсюду кругом слышались такие же шаги и голоса с очень правильным выговором. Им как-то неловко и тревожно отвечали мои собратья по торговле в Ряду. Неужто сюда пожаловал целый отряд жрецов и вопросы принялся задавать?.. Обыкновенно мы общались лишь с Блюстителями Порядка – послушниками, проходившими жреческое обучение. Это были в основном молодые ребята, иной раз уж очень усердствовавшие в вере, но в целом вполне вменяемые, во всяком случае пока их не доставали. По большей части они не любили уличного служения и отбывали его спустя рукава, предоставляя жителям города самим решать свои проблемы – чему большинство из нас только радовались…
Однако что-то подсказывало мне, что стоявший передо мной человек не был обычным Блюстителем.
Он ни о чем меня не спрашивал, поэтому я молчала, а он, кажется, счел мое молчание за ответ. Я почувствовала, как опасно наклонился лоток: жрец присел на него. Между прочим, лотки – далеко не самые прочные вещи на свете, скорее, они должны быть легкими, чтобы при необходимости уносить их домой. В животе у меня стало нехорошо.
– Не по себе? – сказал он.
– Ну, не то чтобы… – соврала я.
Мне доводилось слыхать, как Блюстители пользовались подобным приемом, если желали вывести свою жертву из равновесия. Кажется, со мной это сработало. Я сказала:
– Хотелось бы узнать ваше имя…
– Римарн, – ответил он, назвав имя, обычное в низших слоях амнийцев. – Превит Римарн Ди. А вы?
Превит! Это были жрецы полного посвящения и высокопоставленные к тому же. Они нечасто покидали пределы Белого зала, занимаясь в основном политикой и хозяйственными делами.
Значит, в ордене сочли гибель богорожденной событием немалой важности.
– Орри Шот, – представилась я.
Голос подвел меня, я поперхнулась собственной фамилией и была вынуждена ее повторить. Мне показалось, жрец улыбнулся.
– Мы, – сказал он, – расследуем обстоятельства смерти божественной госпожи Роул и пришли сюда в надежде, что вы и ваши друзья нам поможете. Особенно в свете того, что мы по доброте своей долго закрывали глаза на ваше присутствие здесь, на Гульбище.
Он взял с лотка что-то еще, и на сей раз я не смогла определить, что именно.
– С радостью. Всем, чем могу, – ответила я, старательно пропуская мимо ушей едва замаскированную угрозу.
Орден Итемпаса, помимо прочего, ведал всеми городскими разрешениями и привилегиями, касавшимися торговли, и нещадно штрафовал нарушителей. У Йель было разрешение торговать на Гульбище; мы, скромные мастеровые, подобного позволить себе не могли.
– Грустно это все, – докончила я. – Кто бы мог предположить, что нечто может убить бога!
– Богорожденных – очень даже может, – сказал жрец.
Его голос звучал заметно холоднее прежнего. Я запоздало выругала себя, вспомнив, как мгновенно ощетиниваются истые итемпаны при упоминании о богах, отличных от их собственного. Ох, я, похоже, слишком долго прожила вдали от Нимаро!
– Их способны убить их родители – Трое, – продолжал Римарн. – А также родные братья и сестры, если могущества хватит.
– Ну, я, во всяком случае, не видела никаких богорожденных с окровавленными руками, если вы это имеете в виду. Я, собственно, вообще мало что вижу…
И я выдавила улыбку. Получилось не очень.
– Да, но ведь это ты обнаружила тело.
– Верно, и в тот момент там точно никого поблизости не было, это я могу сказать наверняка. Потом появился Сумасброд… то есть лорд Сумасброд, один из богорожденных, обитающих в городе… появился и забрал тело. Он сказал, что покажет его родителям. Самим Троим.
– Ясно.
Последовал легкий стук: что-то опустили обратно на лоток, правда, это не было миниатюрное Древо.
– Какие интересные у тебя глаза…
Не знаю почему, но я еще больше почувствовала себя не в своей тарелке.
– Ну да, так люди говорят…
– Это у тебя… туск?[2] – Превит наклонился вплотную, рассматривая меня, его дыхание отдавало мятным чаем. – Никогда не видел подобного туска.
Мне не раз говорили, что мои глаза – не самое приятное зрелище. «Туск», который заметил Римарн, на самом деле представлял собой множество тонких выростов сероватой ткани, которые наслаивались один на другой, точно лепестки еще не расцветшей маргаритки. Из-за них у меня нет ни зрачков, ни радужки в обычном понимании этого слова. Если смотреть издали, кажется, что у меня бельма – матовые, серо-стальные. Вблизи делается ясно, что это именно туск.
– Костоправы, – пояснила я, – говорят, что у меня неправильно выросла роговица. Там еще другие осложнения, но я их названия даже выговорить не могу.
Я вновь попробовала улыбнуться, но потерпела позорную неудачу.
– Понятно. Скажи, а такая… неправильность… часто встречается у народа мароне?
Неподалеку с треском рухнул лоток, принадлежавший Ру. Я услышала ее протестующий крик, к которому тотчас присоединились Вурой с Ойном.
– Заткнитесь, вы все! – рявкнул жрец, допрашивавший ее.
Воцарилась тишина. Кто-то из толпы праздношатающихся – быть может, мракоходец – крикнул было, чтобы жрецы от нас отвязались, но никто не поддержал его, и у кричавшего недостало смелости или глупости повторить попытку.
Я никогда не отличалась долготерпением, и страх не добавил мне выдержки.
– Так чего вы все-таки от меня хотите, превит Римарн?
– Меня очень порадовал бы ответ на мой вопрос, госпожа Шот.
– Нет, глаза вроде моих – далеко не самое обычное дело среди мароне. Я имею в виду, что слепота у нас не слишком распространена. Да и с чего бы?
Я ощутила, как шелохнулся лоток. Возможно, превит передернул плечами.
– Не исключено, – сказал он, – что это отсроченное последствие деяний Ночного хозяина. Легенда гласит, что в Земле Маро он дал волю… неестественным силам.
И это подразумевало, что выжившие в катастрофе сами были не вполне естественными существами. Ах ты, самодовольный амнийский подонок! Мы, мароне, чтили Итемпаса так же долго, как и они! Я кое-как проглотила резкий ответ, явившийся на ум, и вместо этого проговорила:
– Ночной хозяин ничего не причинил нам, превит.
– Разрушение твоей родины – это, по-твоему, «ничего»?
– Я хотела сказать – ничего помимо этого. Тьма и демоны! Да ему дела до нас никакого не было, чтобы что-то нам причинять. А Землю Маро он разнес только потому, что Арамери неосторожно спустили его с поводка.
На мгновение настала полная тишина. Этого хватило, чтобы мой гнев сдулся, оставив лишь страх. Никому не следовало непочтительно говорить об Арамери и сомневаться в их действиях. В особенности – беседуя со жрецом-итемпаном…
В следующий миг я аж подпрыгнула: прямо передо мной что-то с громким треском разлетелось. Мое деревце! Его бросили оземь, разбив керамический горшок, и, возможно, насмерть покалечили само растение.
– Вот жалость-то, – ледяным тоном выговорил Римарн. – Прошу прощения. Я возмещу убыток.
Я закрыла глаза и заставила себя глубоко вздохнуть. Меня еще трясло, но ума хватило ответить:
– Не беспокойтесь.
Рядом снова произошло движение, и его пальцы стиснули мой подбородок.
– Непорядок, что у тебя такие глаза, – сказал жрец. – В остальном ты ведь красивая женщина. Если бы ты надела очки…
– Я предпочитаю, чтобы люди видели меня такой, какая я есть, превит Римарн.
– Ага. Так кем ты желаешь выглядеть – слепой человеческой женщиной? Или богорожденной, которая притворяется беспомощной смертной?
Какого он… Я напряглась всем телом, а потом сделала то, что, наверное, делать вовсе не следовало. Я громко расхохоталась. Умом я понимала, что он и так уже сердит и вряд ли стоит злить его дальше. Но когда я сама здорово злюсь, мне непременно требуется как-то «спустить пар», и тогда рот начинает действовать сам по себе, без участия головы.
– О чем это вы… – Стараясь не коснуться его руки, я смахнула выступившую слезу. – Богорожденная? Я?.. Отец Небесный, неужто вы вправду это подозреваете?..
Пальцы Римарна слегка сжались, достаточно, чтобы сделать мне больно, и я прекратила смеяться. Он заставил меня запрокинуть голову и наклонился ближе.
– Что я действительно думаю, так это то, что от тебя прямо разит магией, – произнес он таинственным шепотом. – Прямо как ни от кого другого из смертных!
И внезапно я увидела его.
Его свечение не проявлялось постепенно, как у Солнышка. Оно возникло все сразу и шло не изнутри. Я увидела повсюду на его коже тонкие линии и завитки, смахивавшие на светящуюся татуировку. Узор обвивал его руки и растекался по торсу. Прочие части тела оставались незримыми, но пляшущие огненные линии внятно очерчивали фигуру.
Писец! Он был писцом! А судя по количеству слов божественной речи, врезанных в его плоть, – еще и очень продвинутым. Ну конечно, на самом деле там никаких надписей не было, просто таким образом мои глаза воспринимали его искусство и опыт, – по крайней мере, так я за годы привыкла это понимать. Обычно это свойство восприятия помогало мне засекать подобных ему издали, задолго до того, как они, подобравшись поближе, могли бы застукать меня.
Я судорожно сглотнула. Теперь мне сделалось не до смеха. Я была попросту в ужасе.
Но прежде чем он успел приступить к какому следует допросу, я вновь ощутила движение воздуха. Только оно и предупредило меня за миг до того, как некая сила отодрала от моего лица руку превита. Римарн хотел было расшуметься, но не успел: между нами возникло еще чье-то тело, и я больше не могла видеть жреца. Мелькнувший силуэт был крупнее, чем у него, и полностью лишен магического свечения. Я его сразу узнала. Это был Солнышко.
Что конкретно он сделал с Римарном, я, конечно, не видела, но мне и не требовалось. Мне вполне хватило ахов и охов остальных торговцев с Ряда и зевак. Солнышко крякнул от усилия, потом вскрикнул Римарн – его оторвали от земли и швырнули далеко в сторону, как мешок. Божественные слова на его коже слились в полосы: он пролетел по воздуху футов десять, не меньше. Потом шлепнулся с очень нехорошим звуком и сразу перестал сиять.
Нет-нет, только не это… Я вскочила на ноги, перевернув стул, и отчаянно зашарила, разыскивая посох. И вдруг замерла, так и не найдя его. Римарн больше не светился, но я по-прежнему видела.