Воспитательницы и няньки наперебой твердили королю, что увлечение Элиссы театром – баловство, неприличное для взрослой девушки и мешающее замужеству. Однажды король переоделся стражником и вдвоем с Нэйросом Вэйлордом, своим другом детства, отправился на очередное представление, что Элисса давала на малом ристалище у стены замка. Стоя позади скамеек, усыпанных детворой, они смотрели сквозь опущенные забрала, а когда представление закончилось, аплодировали вместе с простым людом.
– Ну, что скажешь? – спросила королева, когда узнала, что Хлодвиг присутствовал на спектакле дочери.
Рядом с королевой стояла внушительная толпа ворчливых воспитательниц и занудных нянек принцессы, надеявшихся, что он посулит провести с Элиссой серьезный разговор.
– Что я скажу? – Король широко улыбнулся. – Я скажу, что несказанно горд за нашу дочь. И рад за то, что она делает. Чего, увы, нельзя сказать о ее брате…
Такова была Элисса, очень не любившая строгие правила и условности жизни в королевском замке. Она, казалось, самим своим существованием вносила яркий свет в огромную королевскую твердыню из бурого камня, что казалась издали мрачным гигантским стражем, нависшим над городом Артогно. Однако она не спешила покинуть замок, обвенчаться с каким-нибудь лордом и переехать в его феод. Не хотела оставлять свой театр, смех детворы, подружек и возможность в очередной раз кинуть из окна покоев виноградину в седеющую голову угрюмого Нэйроса, тренирующего во внутреннем дворе молодых стражников. Шутить над Нэйросом ей нравилось. Он никогда не гневался и не жаловался, даже в лице не менялся, только поднимал черную бровь над одним из своих волчьих глаз. Однажды он умудрился поймать брошенную ягоду на лету, даже не глядя вверх, и отправил в рот.
– Благодарю за угощение, – с поклоном произнес он тем же вечером во время ужина, подойдя к столу.
При этом вид его был настолько суров и невозмутим, что Элисса решила больше не кидаться ягодами. Но через несколько дней, услышав звон мечей на тренировочном дворе и злые реплики Нэйроса, недовольного скромными успехами рекрутов, она все же выглянула из окна. Нэйрос, облаченный в черные доспехи, стоял на обычном месте, подбоченившись, и рассуждал о кривизне рук и пустоте головы кого-то из новобранцев. Дескать, ему не меч держать, а коровам на ферме хвосты крутить. Принцесса даже подумала тогда, что столь снисходительный к ней Нэйрос – все же очень жестокий человек и глупо над ним шутить. Вдруг он поднял голову, взглянул на Элиссу и помахал рукой:
– Выше высочество, сегодня ягоды будут?
– У меня арбуз! Сейчас кину! – недовольно отозвалась принцесса.
– Внимание! Осадные катапульты! – заорал Нэйрос молодым рекрутам, и те бросились искать укрытие, как он их учил.
Раздосадованная Элисса вдруг залилась смехом, поняв, что это он поддержал ее шутку. Но свою команду он выкрикнул так, что переполошилась даже стража на крепостных стенах замка, почти поверив, что главная твердыня королевства атакована при помощи катапульт.
– Сир, не могли ли вы быть мягче с юными рекрутами? – обратилась она к Вэйлорду вечером, за ужином.
– Моя принцесса, – поклонился тот в ответ, – я прекрасно понимаю ваше великодушие, но они кандидаты в королевскую гвардию. Если я буду мягок с ними, то и они станут мягкими, как ваши прелестные куклы. И тогда они будут вызывать только смех детворы, но не страх врагов вашего отца и всего королевства.
Сейчас Элисса отчего-то вспомнила тот эпизод и взглянула на гвардейцев, неподвижно стоящих со своими алебардами. Затем на Родмара Хайдамара. Какие у него блестящие доспехи, однако! Нет, истинный воин носит другие – черные, неброские, без вензелей искусной работы. В таких доспехах, как у Родмара, не защищают королевство, а красуются перед впечатлительными девицами. Конечно, Элисса понимала, что она, натура тонкая и чувствительная, тоже весьма впечатлительна. Но не настолько, чтобы разомлеть от груды блестящего железа.
– О благородный лорд, – сказала она ему, – мне не требуется доказательств вашей доблести, ибо нет для меня сомнений в том, что вы ею обладаете сполна. Я благодарна вам за прекрасный цветок и тронута вашим вниманием. Но мое сердце – не та цитадель, какую вам следует брать штурмом, ибо нечего этой цитадели вам предложить. Простите меня, благородный Родмар Хайдамар. Мой ответ – нет.
Лицо лорда, и без того неприветливое, сделалось совсем серым. Он поджал губы и, вспомнив об этикете, поклонился ей. Чувствовалось, что ему уже не терпится покинуть этот дворец и лорд крайне раздосадован из-за времени, напрасно потраченного как на саму аудиенцию, так и на путь до столицы Гринвельда. А ведь еще предстояла обратная дорога.
Элисса протянула ему эдельвейс, подтверждая отказ.
– Он ваш, принцесса. Как бы то ни было, это мой дар. – Лорд снова поклонился и резко повернулся к выходу.
– Родмар, останься, – произнес Хлодвиг, сделав шаг вниз по ступенькам. – Желаю, чтобы ты поведал мне о нуждах Кабрийского ордена, о новостях с южных окраин Змиева леса… И какая в ваших заповедных лесах нынче охота.
Король улыбнулся, подойдя к лорду, и коснулся его блестящего наплечника. Расстроенного гостя нужно было приободрить и отвлечь недолгой беседой.
Тем временем королева Анриетта взяла принцессу под руку и повела к велюровым занавесям, собранным в складки позади тронного помоста и прикрывающим всю стену от потолка до самого пола. Занавеси были расшиты золотыми коронованными пегасами, вставшими на дыбы. Эти занавеси скрывали дверь, а за ней находилось небольшое помещение, через которое можно было попасть в коридор. Обычно ее держали запертой, так что в тронный зал входили только через главные двери. Запасной выход появился во времена короля Атолла Эверрета, точнее, после его бесславной кончины во время аудиенции, когда посетитель кинулся к королю с кинжалом и нанес ему три удара в сердце, а стража у дверей не успела ничего предпринять. Помещение позади трона могло послужить укрытием, а заодно являлось арсеналом: вдоль стен стояли алебарды, висели мечи, поднесенные лордами и иноземными посланцами, искусной работы луки, стрелы и арбалеты. И конечно, боевые топоры. Правда, за сто лет, прошедших после покушения на Атолла Первого, подобных случаев не повторялось, а убежище царственных особ служило королю оружейной.
– Дочь моя! – строго проговорила королева, прикрыв за собой дубовую дверь. – Я молилась всем двенадцати богам и даже Первобогу, хоть клиры и говорят, что обращение к первому творцу напрямую есть святотатство. Я умоляла их, чтоб они наконец вложили немного разума в твою прелестную головку и ты повзрослела не только телом, но и душой. А что ты делаешь?
– И что же я делаю, матушка? – вздохнула Элисса, отворачиваясь и без всякого интереса разглядывая отделанные благородными металлами секиры, полученные в дар ее предками.
– Не дерзи! – Затем Анриетта вздохнула и коснулась темного золота волос принцессы. – Послушай, Эли. Наше происхождение и титулы… Наше положение… Все это не просто так. Боги милостивы к нам. Но все это возлагает на нас обязательства. Когда мне было столько же лет, сколько тебе сейчас, я уже была супругой принца Хлодвига и даже подарила ему двоих детей, тебя и твоего брата Леона. Судьба распорядилась так, что новым королем стал не Горан, старший брат твоего отца, павший в бою на Мамонтовом острове, а Хлодвиг. И так же волею судьбы после той войны твой отец более не может иметь наследников…
– И боги милостивы? – с вызовом спросила Элисса, взглянув на мать.
– Не перебивай меня. Когда боги призовут Хлодвига в иной мир, твоему брату предстоит стать королем. Ты – принцесса, и тебе надлежит стать женой знатного лорда. Такова твоя обязанность перед королевством и королем.
– Матушка, но ведь ты говоришь о замужестве, словно о торговой сделке. Тысячи баллад воспевают песнь сердца, охваченного чувством. А тут приходит какой-то сверкающий щегольскими доспехами лорд и намеревается увезти меня в свой замок навсегда. Я его совсем не знаю, матушка, и он меня тоже. И так было всегда, сколько бы их ни приходило.
– Все эти баллады и любовные элегии, дочь моя, как бы они ни нравились тебе, лишь плоды искусства, служащие для развлечения.
– Развлечения? – воскликнула принцесса. – Какая потеха в том, что от иных песен текут слезы и щемит сердце? И отчего я не слышала ни одной оды о том, как благородная дева и знатный рыцарь вступили в брак лишь ради исполнения долга перед своими домами?
– Говорю тебе еще раз, Эли, все это лишь песни. Наше королевство состоит из множества феодов, которыми владеют те или иные фамилии. Брачные узы представителей разных знатных домов служат делу укрепления державы. И чем более могущественный лорд станет твоим мужем, тем сильнее будет власть твоего отца и крепче страна. На востоке огромные земли скифариев. За Срединным морем мощное царство Тассирия. И наконец, когда сменится течение в океане Предела, к нашим берегам снова приблизится Странствующее королевство. И если твой отец задумал установить с Тассирией и Скифарией прочный мир, то со Странствующим королевством так не выйдет. И война всегда будет угрожать нам. На том стоит наш мир. Мы – женщины, нам не суждено сжимать рукояти мечей и пускать стрелы. Но у нас есть иные обязанности: мы становимся женами тех, кто будет защищать королевство, и дарим им наследников, новых сынов и дев. Мы продолжаем династии, что являются скрепами нашего царства. Я тебе это говорила не единожды. Тебе следовало принять подходящее предложение еще в шестнадцать лет, ведь первыми к тебе сватались представители наиболее знатных, богатых и крупных домов. Но ты отвергала их всех. Я это терпела. Твой отец этому попустительствовал. Но тебе уже восемнадцать, это возраст, в котором я родила мужу наследников. А ты продолжаешь свои детские забавы. Самые могущественные лорды ушли отсюда обиженными. Все последующие женихи будут все менее и менее достойными. Что дальше, Элисса? Будем принимать странствующих рыцарей, а затем их оруженосцев и конюхов? Ты подводишь отца. А значит, и все королевство.
– Если богам угодно, чтобы знатные леди выходили замуж лишь ради долга и нужд королевства, то тогда зачем эти боги вкладывают в наши тела трепетные сердца, которые противятся обману и желают истинных чувств?
– О боги, Элисса! Ты влюбилась в кого-то? Отвечай мне честно! – Анриетта с тревогой взглянула в зеленые глаза дочери.
Королева действительно забеспокоилась. Ее волновал не только душевный покой принцессы, но и воспоминания, пробудившиеся при мысли о том, что Элисса воспылала к кому-то чувствами.
– Нет! – Принцесса резко отвернулась. – И не собираюсь, – сказала она тише. – Но это ведь само приходит. Никто не властен над своим сердцем. Все другое обман, притворство. А ты знаешь, как я не терплю этого. Но я доверяю своему сердцу. И если оно полюбит, значит полюбит. А если нет, то и ответ мой будет – нет. Разве ты не любила отца, когда вышла за него замуж?
– Я любила его, ибо так подобает любить принца, царственную кровь и…
– Вот это и есть притворство, мама! Подобает любить – это язык долга и обязанностей, но не сердца и чувств.
– Сначала мы скрепили брачные узы, Элисса. То есть заложили фундамент, подобно тому как это делают при строительстве замка. И когда появилась твердая опора, мы вместе с твоим отцом стали возводить цитадель нашей любви. По крупицам. По кирпичику. День за днем. Год за годом. И вы, наши дети, стали краеугольными камнями нашей любви, построенной кропотливым трудом. Так будет и у тебя…
– Я не хочу, матушка. Не хочу притворяться и лгать. И еще больше не хочу, чтобы лгали мне.
– Послушай, в твоих словах лишь девичья наивность, вскормленная всеми этими романтическими балладами о любви. Но слепая любовь… Это всего лишь форма безумия. Если забывать о том, кто ты есть, о своем предназначении, о долге, то полюбить можно даже самого недостойного из недостойных. Такие чувства враждебны нам. Сердце с легкостью может предать своего носителя. И погубить его. Может статься, что сердце воспылает любовью к сыну простого кузнеца…
Сказав это, Анриетта вдруг смолкла и тоже отвела глаза от расстроенной Элиссы, со странным выражением глядя на оружие, выстроенное вдоль стен.
– И что тогда? – шепнула королева после долгой паузы.
– Когда люди влюбляются, они и радуются, и страдают. Люди – они живые, матушка.
– И тебя не страшит мысль, что ты полюбишь нищего и безродного? – Анриетта снова взглянула в глаза дочери.
– Я не ищу любви, матушка. Любовь сама находит человека. Тебе не о чем беспокоиться. Просто я вообще не хочу выходить замуж.
Тон прекрасной девы стал совсем отрешенным. Она словно давала понять, что очень устала от этого разговора и вскоре он может довести ее до слез.
– Я выйду через эту дверь, – продолжила она. – Не хочу возвращаться в тронный зал и опять встречаться с Хайдамаром. Свое последнее слово я ему уже сказала.
Не дожидаясь ответа матери, Элисса открыла засов второй двери и выскользнула в коридор.
* * *Лестничный пролет уходил ввысь бесконечной вереницей ступеней песчаного цвета, плавно сворачивая влево и ведя к большому холлу перед тронным залом. Стена с одной стороны была увешана расписными щитами королевской стражи – алое поле с серебристой каймой и золотыми пегасами. Часть стражи в замке ходила без щитов, и в случае тревоги их снимали со стен. Между щитами располагались бронзовые держатели для факелов. Сейчас факелы не горели, ибо солнце только начало свое отступление в сторону заката. Противоположная стена состояла почти из одних арочных проемов, через которые открывался дивный вид на рыбацкую деревню, поставляющую в королевский замок дары моря. А позади деревни сверкала бликами Слезная бухта, что омывала с запада город Артогно, названный в честь основателя, первого короля, который объединил земли и дал имя королевству Гринвельд. Было это восемь веков назад. Справа от рыбацкой деревни виднелся высокий серый утес, почти вровень с окнами замка. То был утес Плачущей Девы. Когда-то, еще до появления королей, рыцарей и феодов, в этих краях привольно жил простой народ. Но потом с моря пришли охотники за рабами, нужными для строительства Странствующего королевства. Им требовалась также древесина, чтобы вечно продолжать скитания по океану Предела. И разумеется, женщины. Молодой землепашец отдал единственного коня своей возлюбленной и велел скакать на восток, пока конь не выбьется из сил, потом двигаться дальше пешком. А сам взял мотыгу и пошел с ополчением воевать против поработителей. Дева сделала все, как он велел. Она добралась почти до Змиева леса, когда конь упал замертво. Тогда она пошла пешком и увидела белоснежного пегаса, попавшего в ловушку дикого лесного народа. Она освободила его и отправилась на нем обратно. А вернувшись в родную деревню, обнаружила лишь выжженные руины, опустошенные поля и вырубленные леса. И ни одной живой души, кроме умирающего старика, лишенного глаз: он не был нужен поработителям, и они ослепили его, после чего оставили умирать на пепелище родной деревни. На последнем издыхании старик поведал деве, что враги забрали всех в океан. Тогда пегас принес девушку сюда, на этот утес. Она стояла на краю несколько суток, кричала, взывая к небесам и произнося имя возлюбленного. Звала его и плакала. Слезы ее заполнили равнину у подножия высокого утеса, а потом она бросилась вниз, не в силах стерпеть боль потери. Волны новой Слезной бухты приняли ее и унесли прочь. Говорят, от этой девы произошли все сирены, что обитают нынче далеко в океане, у Драконьего хребта. И они продолжают стенания в волнах океана Предела, увлекая моряков песнями в безжалостные глубины. А ее верный пегас стоял на том же утесе и ждал возвращения спасительницы. Он был настолько верен деве, что не сдвинулся с места, да так и окаменел. И теперь на утесе видна была глыба, похожая на подогнувшего передние ноги коня с распростертыми крыльями. Одни верили, что это и есть тот самый пегас, но другие считали, что лишь ветер так причудливо обточил камень.
Нэйрос Вэйлорд стоял на нижней половине лестницы возле арки и смотрел то на утес, то на дальний край бухты, слушая крики чаек над рыбацкой деревней. Он часто коротал здесь свободное время. Иногда наблюдал за работой рыбаков: как они смолят на берегу лодки, растягивают сети на козлах для просушки, чинят те, что уже высохли. Как пристают к деревянным причалам маленькие парусные шхуны и оттуда выгружают свежую рыбу, мидий, лангустов. Люди кричат, суетятся, прогоняют обнаглевших чаек, пытающихся стащить что-то из свежего улова. Рыбаки бранятся с женами, которые говорят им, что рыбы для замка и казарм вполне достаточно и надо побольше забрать домой. А вон ялы, шхуны и маленькие лодки медленно скользят по спокойной глади бухты: они еще без добычи, им рано возвращаться к причалу.