Он повернулся. Теперь он был готов пройти последний отрезок пути и нанести последний визит, чтобы проститься со своим славным и трагическим прошлым, — самый важный визит.
Он уверенно шел по акведуку. Прошло три года, но он узнавал каждый камень. Невозможно сосчитать, сколько раз он здесь проходил, и боль глубоко врезала ему в память этот путь.
Это место было затоплено при захвате акведука, и вскоре Идо оказался почти по пояс в воде. Но он шел дальше, побуждаемый желанием, которое не мог укротить.
Наконец Идо увидел его. Нижняя часть затоплена, но наверху по-прежнему лежали цветы, которые он принес сюда в прошлый раз; они засохли, но не утратили форму. Это был прислоненный к скальной стене круглый камень, примерно локоть в диаметре, украшенный изображениями листьев и стилизованных цветов. Одно из древних украшений, которые часто можно было обнаружить в акведуке, произведение искусства его предков.
Гном медленно, словно загипнотизированный, подошел к камню. Уже три года он не давал воли своему горю. Сколько времени он не плакал? Сколько времени не позволял себе сладкую роскошь быть слабым?
Он положил руку на этот камень — памятник на могиле Соаны, провел рукой по орнаменту до того места, где они оказались под водой, погладил их и почувствовал, как боль заполняет его душу, словно вода разлившейся реки, и отдался во власть своего горя. Оно было старым другом, которому он давно не открывал дверь, и был почти рад, когда почувствовал, что плачет.
Идо в тишине спускается в свою комнату. Он знает, что конец близится…
Перед входом он видит Кхала — жреца, который находился при Соане в последние месяцы ее болезни. По его лицу Идо понимает все.
Он останавливается, руки повисли вдоль тела. Он уверен, что не готов к этому. Он с трудом слышит слова жреца, как будто они долетают из неизмеримой дали.
— Идо, я думаю, что больше ничего нельзя сделать. Мне жаль. Болезнь полностью захватила легкие, а на этой стадии наша магия бессильна.
— Сколько времени осталось? — шепотом спрашивает он.
Кхал опускает глаза.
— Скажи мне сколько — и кончим с этим! — гневно требует Идо.
— Может быть, до завтра, не дольше.
Конец. Больше нет времени для отчаянных надежд, для бесполезных мечтаний. Завтра или даже раньше закончатся годы, которые подарила им судьба.
Идо входит в комнату на цыпочках, опустив глаза.
— Не нужно идти так тихо: я не сплю.
Голос Соаны звучит жалобно, прерывается от одышки. Идо находит в себе мужество поднять глаза и посмотреть на нее. Он любит в ней даже признаки болезни — смертельную бледность, прозрачность кожи, которая стала такой от жара, трещинки на коже тонких губ.
— Подойди сюда, и закончим это.
В ее голосе нет тревоги. Она уходит из жизни спокойно, как будто отправляется в одну из поездок, которых было так много в ее жизни, оставляет его одного, и он не в состоянии примириться с этим.
Идо подходит ближе, садится рядом с Соаной и находит в себе силы посмотреть на нее. Он долго всматривается в каждую черту ее лица, останавливает взгляд на ее ввалившихся глазах и темных кругах вокруг них, на тонкой шее, на сморщенной коже.
«Значит, такой я буду помнить ее всю оставшуюся жизнь? Больное тело в глубине кровати?» — спрашивает он себя и не может сдержать слезы.
Соана закрывает глаза, дышит тяжело.
— Прошу тебя, не делай так.
— А что, по-твоему, я должен делать?
Она молчит.
Идо берет ее за руку, сжимает ее ладонь. Сколько раз в его жизни повторялась эта сцена прощания? Столько, что его уже тошнило от нее, но за все эти годы войны он никогда не думал, что однажды будет так прощаться с Соаной. Он предпочитал верить, что стрела, кинжал, меч или яд убьют его раньше, и это ей выпадет на долю оплакивать его мертвое тело. Судьба не была настолько милостива к нему.
— Не грусти, — устало заговорила Соана. — Мы прожили столько лет, и они были прекрасным подарком, разве не так? И я сделала все, что должна была выполнить, мне не о чем жалеть.
— Если бы я не взял тебя с собой под землю, в этот акведук, если бы не продолжал как дурак жить только одной войной…
Она словно смахивает его слова небрежным движением руки.
— Идо, я сама сделала этот выбор.
Идо качает головой: он не может сдаться.
— Если бы я раньше сказал тебе, что люблю тебя, у нас было бы гораздо больше лет.
Соана улыбается.
— Но у нас были эти годы, и их было немало.
Для него они были как одно мгновение. Он целует ладонь Соаны, сжимает эту ладонь в руке.
— Идо… — Но совершенно ясно, что даже Соана не знает, что сказать.
Идо думает: смерть любимого человека никогда не бывает естественной, она всегда — убийство и самая настоящая кража. Это все равно что потерять руку или ногу, с этим нельзя смириться. Может быть, в самом деле это только закон жизни, но если жизнь так устроена, значит, жизнь несправедлива и, может быть, жить не стоит.
— Не заставляй меня уходить в тоске из-за того, что я оставляю тебя.
Идо чувствует, что ему больше нечего сказать.
— Если ты захочешь, пройдет даже это. Но ты должен хотеть этого, понимаешь?
Слезы начинают тихо литься у гнома из глаз и капают на ладонь Соаны. Сейчас Идо кажется невозможным, что однажды он сможет увидеть свет, и в любом случае он этого не хочет. Если она умирает, то будет справедливо, чтобы он провел в темноте все время, которое ему осталось жить.
— Прошу тебя, поговорим о чем-нибудь другом.
Соана делает усилие, чтобы улыбнуться, и старается, чтобы ее голос звучал нормально.
— Ты помнишь тот вечер, когда я попросила, чтобы ты позволил мне побыть у тебя дома?
Идо закрывает глаза и видит Соану, какой она была тогда, в точности такой, какой она сидела тогда перед ним, словно не было прошедших лет. Теперь он больше не сомневается, теперь он знает, что будет видеть ее такой каждый раз, когда вспомнит о ней.
— Я не могу его забыть.
— А свадьбу Дохора и Суланы, когда тебе было стыдно стоять рядом со мной?
— Мне не было стыдно! — возмущается Идо.
— Нет, было, ты стыдился себя самого.
Идо краснеет и улыбается.
Так продолжается долго. Они думают о том, что было раньше, перебирают бесконечные воспоминания, которые эти двадцать лет принесли им в дар. А когда она слишком устает, чтобы говорить, и ее дыхание становится легким хрипом, он один продолжает говорить за двоих. Потом свеча медленно догорает, и в комнате воцаряются тишина и мрак.
— Соана… — пробормотал Идо в полумраке и увидел ее перед уходом, великолепную, улыбающуюся. Горечь улетучилась, и у него осталось ослепительно прекрасное воспоминание о ней.
— Ты вернулся…
— И снова ухожу.
— Я это знаю.
— Я не мог уйти, не вернувшись перед этим сюда.
Соана улыбнулась ему в его воспоминаниях.
— Я горжусь тобой, Идо.
Слезы медленно стекали по щекам его старого, заросшего бородой лица.
— Защищай и спасай его. Всегда.
Идо открыл глаза. Перед ним был только холодный камень. Но он чувствовал, что Соана здесь, с ним, навсегда.
19
ЗВЕРЬ
Дубэ замерла неподвижно, струя холодного как лед пота текла у нее по спине. Но это продолжалось лишь одно мгновение. Она сделала несколько вдохов, потом рывком повернулась, держа у груди кисти рук, готовые метнуть ножи.
Она метнула два из них, но, как она предполагала, это было бесполезно. Рекла стремительно шагнула в сторону, ножи пролетели мимо, а потом замерла на месте, сжимая обеими ладонями черный кинжал. На лице Реклы уже была свирепая усмешка победительницы.
Дубэ с трудом узнала ее. Это была Рекла — и в то же время не Рекла. Страж ядов уже больше десяти дней не принимала свой напиток, и старость взяла свое. Кожа лица висела складками и стала морщинистой, как кусок мокрого холста. Теперь этой кожи было слишком много для того, чтобы покрыть маленький узкий череп Реклы. Спутанные сухие волосы, потерявшие прежнюю упругость, висели по сторонам лица, как пакля. От блестящих кудрей не осталось и следа. Но глаза, хотя и помутнели, сверкали от гнева и жажды мести. Кости всюду выступали из-под прозрачной кожи, но реакция мускулов была такой же быстрой, как всегда. Слепая вера в ее бога давала Рекле силы продолжать борьбу.
— Наверно, мой вид тебя напугал? — насмешливо спросила она и сделала два шага вперед.
Дубэ инстинктивно отступила перед ней. Девушке некуда было бежать. Сзади нее была только каменная стена, лишь едва заметно пострадавшая от обвала, слева — отвесная скала. Дубэ не могла воспользоваться луком: здесь было слишком тесно. Она подсчитала оставшиеся ножи — только три, этого слишком мало.
— Хорошо посмотри на это лицо, смотри внимательно, — говорила Рекла, продолжая идти вперед.
Дубэ оказалась прижата спиной к стене.
«Что мне делать, что делать?»
— Вот какая я на самом деле. Если бы не мои напитки, мои драгоценные напитки, которые ты вылила на землю, я всегда была бы такой. Что ты надеялась выиграть своим поступком? Думала, что так победишь меня? Думала, что остановишь меня? Теперь моя воля сильнее и тверже, чем раньше, потому что мой бог не покинул меня, знай это.
Дубэ услышала крик за грудой осыпавшихся после обвала камней. Лонерин был в опасности, а она не могла ему помочь. Ее вдруг охватил панический ужас, и это мгновение растерянности дорого ей стоило. Рекла бросилась на нее и сдавила ей горло ладонью. Хватка у нее была железная, Дубэ стала задыхаться, а Рекла медленно подняла ее над землей, и ее лицо исказилось от напряжения.
— Филла не пожалеет твоего друга, напрасно ты беспокоишься о нем!
При этих словах сердце девушки на мгновение замерло, ей стало нечем дышать. Она судорожно стала нащупывать пальцами ножи на груди, но Рекла мгновенно остановила ее движением руки.
— Никаких уловок! — пробормотала она в ухо Дубэ, и девушка снова почувствовала омерзительное тепло дыхания Реклы. Ненависть поднималась из глубины ее души, что-то внутри нее шевельнулось.
Рекла мгновенно разжала пальцы, и Дубэ почувствовала, что ее не держат ноги. Когда она падала на колени, Рекла взмахнула кинжалом и нанесла удар по ее груди. На жилете девушки возник длинный красный разрез, и перевязь с метательными ножами упала на землю. Ножи со звоном вылетели из ее карманов.
Дубэ выдержала боль и потянулась к кинжалам, пытаясь схватить хотя бы один из них. Она едва смогла заметить блеск лезвия, а потом ее руку пронзила боль. Дубэ закричала, и этот крик слился с другим, — с криком мужчины по другую сторону стены.
— Лонерин…
Она открыла глаза и увидела, что из ее ладони торчит кинжал Реклы. Он вонзился в тыльную сторону, пробил ладонь насквозь, и теперь его лезвие пригвоздило Дубэ к земле. Она не могла даже пошевелиться: при каждой попытке красное пятно на земле становилось больше. Рекла стояла рядом на коленях и смотрела на нее с восторгом на лице.
«Я погибла. Даже в таком состоянии она сильнее меня. Это конец».
Дубэ задрожала от страха и боли. Рекла окунула подушечки пальцев в кровь, стекавшую на землю, потом стала подчеркнуто, словно играя в спектакле, любоваться цветом этой крови при солнечном свете.
— Я уверена, что Тенаар оценит этот мой дар, — сказала она с улыбкой.
Она сильным движением вырвала кинжал, и Дубэ на мгновение почувствовала, что теряет сознание. Но сразу же после этого она отреагировала: подняла здоровой рукой один из упавших на землю ножей и метнула его в сторону Реклы, вложив в удар все силы, которые еще оставались в ее теле. Она видела все как в тумане, но все же сумела ранить Реклу в плечо. Она была такой быстрой, что ее мучительница не успела вовремя уклониться от удара. Дубэ приподняла голову и увидела, что Рекла держит плечо слишком прямо, и в этот момент на жилет полилась кровь, черная и вязкая, как чернила.
— Как ты посмела… — зарычала Рекла.
Она с быстротой молнии бросилась на Дубэ, сбила ее с ног и, оказавшись наверху, вонзила ей кинжал в плечо. Дубэ снова закричала от отчаяния. Но теперь в этом крике был еще и другой звук — знакомая ей страшная нота.
Теперь Рекла лежала на ней, и это разрушающееся тело всем своим весом давило Дубэ на живот.
— Я принесу тебя в бассейн Тенаара, даже если это будет моим последним делом. Но в этот раз я позабочусь о том, чтобы ты не создавала мне проблем в пути. Мне все равно, в каком состоянии ты попадешь туда, я и так уже была слишком добра. Больше я не намерена ошибаться.
До Дубэ ее голос доходил искаженным и словно издалека. Ее оглушал другой звук. Она хорошо знала его — этот вопль, который сейчас набирал силу внутри нее и которого она всегда боялась, но сейчас он был ее единственным спасением.
Рекла выпрямилась и ударила ее кулаком в живот. Мышцы девушки сжались от боли, но уже мгновением позже она осознала, что ее тело медленно теряет чувствительность.
Тогда Дубэ поняла, что происходит. Началось покалывание в пальцах, странное онемение постепенно охватило руки и дошло до груди. Зверь давил под грудиной, желая вырваться наружу.
— Это ты — причина того, что Тенаар перестал разговаривать со мной! Он ненавидит меня за то, что я потерпела неудачу с тобой, за то, что я не держала тебя до этой минуты на цепи, как зверя! Было ошибкой позволить тебе разгуливать свободно и совать свой нос в дела его превосходительства Иешоля, я должна была поймать тебя сразу, как только ты сбежала с этим просителем! Теперь ты заплатишь за свои дела!
Рекла взвыла от ярости, и ее пронзительный крик слился с криком одного из драконов. Эти звери беспокойно зашевелились вокруг. И зверь в теле Дубэ зашевелился тоже. Девушка чувствовала, как он пульсирует внутри нее, отыскивая путь, чтобы выйти, но напиток Лонерина мешал зверю выбраться наружу. Она должна немедленно найти решение, должна разрушить эту стену, иначе она умрет.
Рекла ударила ее ногой, потом сдавила ей руками горло. Страж ядов не хотела убить, она хотела только мучить девушку.
— Вот чего заслуживает такая предательница, как ты! — в экстазе крикнула она. — Ты в западне, надежды нет, и боль будет сопровождать тебя до конца твоих дней!
Дубэ попыталась сосредоточиться. Она подумала о той страшной резне, которую она учинила в лесу, о полных ужаса глазах своих жертв, о звуке, с которым лезвие резало их плоть. Часть ее страдала от этих воспоминаний и с ужасом представляла ту пропасть, в которой она окажется, если зверь вырвется на волю и завладеет ее телом. Но другая часть радовалась и жадно вдыхала запах ее собственной крови, безумно желая проглотить врага, который посмел бросить ей вызов.
Рекла взяла в руку кинжал и снова ранила ее в грудь. Дубэ почти не почувствовала боли. Ее ладони судорожно сжимались и разжимались, а ум уже начинал терять связь с действительностью.
— Как только я поднесу твою жизнь в дар Тенаару, все станет как раньше, понимаешь? Моя молодость и красота — цена, которую я добровольно плачу за это!
Дубэ ясно почувствовала, как ее воля опрокинула последнюю преграду. Ее разум добровольно отступил в сторону с тем отчаянием, с которым самоубийца делает последнее движение, после которого нельзя вернуться назад.
Звуки внешнего мира исчезли, и ее окружила тишина. Она падала в пропасть, в черную яму, которая была у нее внутри. А на дне этой ямы горели как угли два глаза, освещавшие это пустынное и безрадостное место. Дубэ могла бы подняться обратно, могла бы сопротивляться: напиток давал ей эту возможность. Но теперь она сделала выбор. Она всеми легкими вдохнула терпкий запах тела Реклы и отступила в сторону. Ее обжег мучительный жар, два красных глаза светили из черноты ее погибели, и она почувствовала, что зверь занял свое место.