Старый разведчик шел не спеша, совсем бесшумно, зыркая острыми глазами во все стороны. Подойдя к условленному месту, на тропе, он наклонился и похлопал себя по заднице, показал два пальца на одной руке и четыре на другой. Эта была та "секретная" информация, которую должен увидеть и запомнить каждый проверяемый.
Потом началась "охота". Вот крутнулась праща и из кучки камней выполз первый двоечник, почесывая место постановки оценки, за ним ещё один, а на третьего, поленившегося спрятаться и лежащего рядом с тропой, экзаменатор встал ногами, с удовольствием потоптал и слез. Потом огляделся и крикнул, что поиск закончился. Но не экзамен.
Теперь он называл оставшихся в укрытии по имени и громко сообщал, что у них торчит, какой след показывает на то место, куда они укрылись, но это уже были пятёрки, потому что такие мелкие детали не увидит простой воин врага.
Каждый вызываемый вылезал, подходил и на ухо сообщал ту "секретную информацию", которую должен был выведать у "врага". Ошибка переводила неудачника в двоечники и Мишка с удовлетворением заметил, что туда перешел Брекер, что и должно было произойти. Постепенно в кучке двоечников накопилось уже пять мальчишек и лишь одного из них, маленького, задиристого, но очень компанейского, по кличке 'Шило', Мишке было бы жалко потерять.
Последними остались двое. Это было естественно, потому что командир лично зачистил за другом все следы, а сам сидел за таким экраном, что, казалось, найти его невозможно. Они оба не спешили показываться, это был вызов, дерзость, их щекотало нормальное эгоистическое детское желание выпендриться.
Но, старый волк тоже был упрям. Он, разумеется, мог просто приказать выйти, на чём бы всё и кончилось. Но уже пошла своеобразная игра, перчатка была брошена и он, тоже задира в душе, принял вызов, а проигрывать взрослые очень не любят.
На стороне мальчишек были спасительные правила, действующие всегда. Экзаменатор не мог сойти с тропы — тоненькой ниточки среди камней, истоптанных за много лет тренировок, и только отсюда должен был выискать спрятанных, которые, если не дураки, должны так упаковываться, чтобы только глаза, на время высунувшиеся, могли мелькнуть, и то только на время, чтобы увидеть "секрет". А ещё у него было только пять выстрелов для опознания и "простановки оценки". Не больше. Хотя обычно хватало и одного.
Самолюбие — очень сильнодействующий наркотик, и старый воин рыскал по тропе, зная точно, что где-то здесь рядом — двое, причем двое пацанов, а не опытных разведчиков. Выдать их мог даже пар от дыхания, но Пашка, хорошо учивший уроки, дышал в шкуру, в которую уткнулся лицом и мех поглощал воду. А Мишка дышал в свою безрукавку, так что тёплый воздух согревал грудь.
Воин давно заметил, что к одной из вертикальных щелей идёт по камням тонкий, еле различимый след ноги, причем босой, а от неё, наоборот, отходят четкие, явно ложные отпечатки по траве, продавленные аж до земли, такие ни один дурень не оставит, а уж эти-то двое и подавно. Надуваловка! Думают, он поддастся на такую простую обманку? Да не должны, вроде. Не глупые!
Щель была замечательная, будь он учеником, сам бы туда полез прятаться. Но сейчас в ней явно никого не было и не удавалось понять, куда же подевались эти сорванцы.
Что-то не складывалось. Экзамен давно уже закончился, шла игра самолюбий, это поняли все остальные, уже найденные, ученики, поняв, что могут и схлопотать под горячую руку, постепенно прекратились разговоры, момент обострился, все фигуры на площадке замерли неподвижно.
Мишка от этого долгого, пристального разглядывания заволновался и напрягся, и лишь поэтому не пропустил момент, когда пробный камушек полетел в его сторону, но он не ожидал такого действия и успел только лишь зажмуриться, когда хрупкий снаряд стукнулся около него и рассыпался, обдав лицо крошками.
А воин заметил, что камень перед ударом слегка утонул в скале, чего быть никак не могло, не понял и, засомневавшись, жахнул в то же место ещё один. Он боковым зрением успел заметить, как напряглись лица у всей команды, а они-то знали, где кто сидит.
Но второй камень упал там, где и положено. Ударился о "скалу" и упал. И третий тоже. И четвёртый. А после пятого раздались громкие крики отряда и совсем из другого места выползли оба дерзких ненайденных.
Мишка сразу после первого камня успел поставить блокаду в дополнение к своей ширме, а потом шустро переполз под её прикрытием совсем в другое место, ближе к Пашке, откуда они и вышли после того, как у экзаменатора кончились попытки.
Одна рука — только пять попыток есть на одного испытуемого, и супер воин впервые в жизни проиграл, так ничего и не поняв. Впервые он даже не определил место, где пряталась улыбающаяся парочка, а это высшая оценка для юных разведчиков! 'Секрет' они назвали правильно, не придерёшься!
Он знал, что его надули, облапошили вот эти хитроглазые мальцы и хотел бы устроить им жуткий разнос, только никак не мог придумать, за что? Но они сами разрядили ситуацию, просто встав на колено и сняв шапки, как будто он — мэтр. И простое сердце дрогнуло перед грубой лестью, перед этими покорно склонёнными детскими ещё головами, и напряжение дня разрядилось двумя лёгкими подзатыльниками, больше похожими на дружеское потрёпывание.
Криком радости огласилось немое пространство, напугав черных птиц, потому что впереди теперь был тёплый лагерь, еда и отдых. А назавтра — переход домой, объятия матерей и родных, чистая одежда, всякая вкуснятина и долгие разговоры, среди которых сегодняшний экзамен займёт не последнее место.
Ночью, дождавшись, когда все заснут, Мишка залез в свой тайник под камнем и достал драгоценности, с которыми никогда не расставался. Сам он успел подремать после еды, уже привыкнув жить в таком режиме, чтобы не афишировать свои занятия.
Мроган за осень многому научился. Фантомы были его последним достижением и, если бы не тайна его увлечений, то весь лагерь был бы начинён призраками и другими шуточками, которые он любил, но задавливал в корне.
Уже несколько пятен — знаков в его книге были обесцвечены, но он продолжал оттачивать старые задания и теперь умел очень быстро и без особых усилий проделывать те действия, которые не требовали создания больших масс.
Сдвинуть камень — это значит чуть-чуть подтолкнуть его, "уговорить" предмет — тоже легко, правда, если он — неживой или очень медленный, например, спящий, тогда во время сна можно зомбировать его тело на одно движение. Такого разбудишь, а он как шарахнет кулаком! И сам не сможет ответить, зачем это сделал?… Весело!
Фантомы тоже не требовали энергии, особенно, когда делались с натуры. Хуже, если требовалось подключить воображение и создавать образ по памяти, Мишка уже сколько раз жалел, что нет у него таланта художника, но двойники получались прекрасно.
Во время занятий он не думал, как это может пригодиться в бою или в жизни, приятно было просто получать результат и жалеть, что нельзя это показать матери или, даже, сестрёнке.
Сестра у него обнаружилась, когда, неловко пошатываясь после плавания его отряд сходил на берег с плота. Что-то тёплое и шустрое бросилось Мишке на шею, чуть не свалив в воду и он, сразу же "вспомнив", крепко стиснул худенькое тело и с наслаждением потёрся носом об её щёки и промурлыкал что-то ласковое.
Такого таланта он за собой не помнил. В России осталась старшая сестра и он, младший в семье, привык получать ласки, а не раздавать их, а тут, на берегу, матери пришлось чуть ли не силой выдирать своё чадо, которое, впрочем, легко переключилось на неё, а потом на отца, успев своим чириканьем осчастливить всех.
Этот день вообще засел в Мишкиной памяти, как самый счастливый в этой стране, таким радостным гомоном была заполнена вся малюсенькая пристань, такие волны тёплых объятий пробегали по толпе, что весь клан казался единым счастливейшим многоклеточным организмом, готовым петь и визжать от восторга.
Счастьем было покрасоваться в новом шикарном костюме "от короля" среди множества таких ярких сияющих глаз, от которых сердце взлетало вместе с птицами, и одна пара принадлежала любимой сестрёнке, по которой, оказывается, он очень скучал. Счастьем было ощутить изучающие лукавые глаза девушек, которые столько дней просидели в компании стариков, занимаясь унылой и монотонной работой.
Счастьем было таскать с плотов барахло, переодевшись в ту рвань, в которую превратилась одежда за время похода, слышать краем уха, как про него рассказывают всякую несусветицу и видеть удивление, и чувствовать заслуженную гордость за себя и за весь клан, в котором не оказалось ни одного серьёзно покалеченного, а значит ни одного чёрного пятна, которое могло бы омрачить этот день.
А раненые, наоборот, чувствовали себя героями, пока здоровые таскали корзины, которые сейчас уже не казались обузой, наоборот, думалось, "почему же не взяли ещё, уж дотащили бы", эти, перевязанные храбрецы, слегка хватанув согревающего, рассказывали были и небылицы, от которых у старушек мех вставал дыбом, а старики молодели и начинали вспоминать былые битвы, показывать свои старые раны, и всё это было так мило и весело!
А вечером, после горячей ванны и вкусной еды гулять с друзьями, ввинчиваясь в бесконечные хороводы среди столов, сооруженных в Большом Зале, за которыми уныло голосили суровые воины, имевшие сейчас такой нелепый, домашний вид после нескольких кружек согревающего, слушать сказание о великом походе, где упоминалось твоё имя, и, опять, глаза, глаза…. Здорово!
Мишке пришлось тогда сильно себя стиснуть, чтобы не начать разбалтывать секреты своих подвигов, но опыт, хотя и маленький, подсказывал, что первый эффект торжества сменится потом неверием или страхом, или, ещё хуже, отторжением.
Ириты, как и люди не могли принять душой того, что не понимали разумом. А быть изгоем не хотелось. Достаточно ему было того, что даже Пашка, лучший его друг, на какое-то время сильно отдалился от новоявленного колдуна, считая, что сила и умения должны быть у воина главными.
Уж сколько Мишка пытался объяснить, что легче сбить летящий камень с направления, чем пытаться одновременно подставить щит и отпрыгнуть в сторону и при этом раскручивать свою пращу. Что главное — победа, а не красота броска. Что лучше хитрость, которая спасёт и тебя и твоего друга от бойни.
Пашка прямолинейно называл это трусостью, слабостью, и слюнтяйством. Увидев воочию Мишкины первые уменья, ещё в пещерах, не понял их, и где-то в глубине души даже напугался. Но он всё же был землянином 21-го века, и постепенные уверенья в абсолютном материализме происходящих чудес, успокоили его страхи, а победа над вартаками убедила Пашку в смелости друга и его правоте. Но всё равно, осваивать и даже пробовать Мишкину науку он отказался наотрез.
Отец, хоть сначала и догадывался, а потом видел фокусы и даже в конце точно знал, чем занимается его любимец, не смирился с этими занятиями и в их отношениях до сих пор ещё гуляет неприятный холодный сквозняк.
А мать вообще почти ничего не знает, считая, что аудиенция у короля вызвана Мишкиным мужеством в бою. Она, как и всякая мать, любит слепо и независимо от личных его качеств, гордится, когда хвалят, жалеет, когда бранят, ей не дано глубоко оценить взлёты, но она никогда не оттолкнёт его и в падении.
Для мальчика душевное одиночество сродни заключению под стражу, ему нужны сверстники, веселье детского коллектива, поэтому Мишка уже сейчас переживал своё невольное отчуждение. Он бы очень хотел иметь хоть одного близкого ему по духу соратника, с которым можно и поделиться радостью успеха, и пережить мерзкое отчаяние от долгой неудачи, или хотя бы, получить сочувствующий, понимающий мимолётный взгляд.
Но никого не было. Мишка ушел за старую сторожевую учебную башню, дорогу к которой ноги уже сами знали наизусть, двигая его от камня к камню по козлиной тропе и поворачивая, где нужно.
Под башней было тихо и безветренно, темнота немного рассеялась, когда глаза к ней привыкли, и Мишка, сев на удобный камень, к которому тоже привык, посадил напротив двух уродов фантомов, сделав их копии с самого себя, для компании.
— Ну что, мэтры? Готовы ли вы к выполнению домашнего задания? А вы, мэтр Мроган, вы учили сегодня? Нет уж, отвечайте, не скромничайте. Или вы хотите получить хворостиной?
— Я учил, мэтр учитель — Мишкин голос сделался тонким и заискивающим
— Что вы учили, мой милый? — последняя фраза звучала грубо и с издёвкой
— Вихри и смерчи, мэтр учитель
— Ну так, показывайте, раз учили, а мы посмотрим, ха-ха ха!
Дальше веселье кончилось, потому что никак не получалось сделать простое действие, которое уже десятки раз рассказал мудрец из книжки:
"Вихри начинаются с вращения мельчайшей частицы, которая вызывает засасывание соседних и действие их поэтому усиливается, пока не вырастает смерч такой высоты, которая засасывает в себя камни и всё, что попадётся на пути, тогда высота больше не меняется и остаётся одинаковой".
Мишка пробовал раскручивать пылинки, песчинки, воду, однако, все они, шевельнувшись, замирали, как полумёртвая гусеница — ткнёшь травинкой, шевельнётся, оставишь — лежит неподвижно. Ему никак не удавалось начать с "мельчайших частиц". Никто ему не мог подсказать, как их разглядеть, потрогать, ощутить. А шаг этот был важен потому, что от эфемерных движений с пылью и фантомами он переходил к управлению большими силами.
'Сегодня' по результату не отличалось ни от 'вчера', ни от других дней. Жалко. Этот день был особенным после удачно прошедшего экзамена, завтра пора идти домой, а там негде пробовать то, что могут увидеть его близкие. Но сдаваться пока что тоже не хотелось. Ещё попытка… Неудача… Ещё… Ещё…
— Ну, что ж Вы, мэтр Мроган? Видно, придётся поставить Вам два! — Мишка хотел сказать "двоечку", но такого суффикса в речи иритов не нашел и сказал "два". Честно говоря, у них и оценки такой не было, а была однобитовая система оценок: сделал-не сделал, смог- не смог, тоска. То ли дело — "двоечка"! Прелесть!
Мишка зачем-то вспомнил точильный камень, стоящий у отца в гараже. При включении тот начинал раскручиваться с ужасающим гулом, так что было очень страшно стоять рядом, а при касании железом, от камня летел сноп искр, горячих, ярких, и таких невесомых, что их так легко было бы закрутить в хоровод, тем более, что они сначала и вылетали по спиральной линии вокруг камня.
Мрогану эта мысль понравилась и он начал мысленно заворачивать яркие искры-пылинки, а потом полетел к ним, уменьшившись до их размера, и начал кружиться, зазывая их в танец, как тогда, в день приезда, он кружился с девушками и они паровозиком заворачивали в кружащуюся спираль десятки иритов и эта спираль кружилась, кружилась…
Мишка опомнился, когда на уровне глаз увидел свою пролетающую книгу, раскрывшую страницы как диковинная бабочка, он схватил её и остриё спирали вихря перескочило на первый лист, а книгу сильно дёрнуло из рук.
Мишка вцепился в пачку кожаных листов, ощущая, что там, в вышине, несётся жуткая сила, способная разломать вдребезги даже каменный дом. "Ниф-Ниф и Наф-Наф," вспомнил он, "волк, сдувающий дом……нам не страшен серый волк".
"Ничего себе, не страшен" — промелькнуло в голове — "Как бы чего не раздолбать!" И тут же он вспомнил про башню, около которой стоял.
— Ё-пэ-рэ-сэ-тэ!!! Мамочка моя!
Сил его хватало только на то, чтобы удержать остриё смерча, который становился всё выше.
Сейчас начнёт "засасывать камни" — подумал Мишка, но что делать, он не знал, поэтому планомерно и потихоньку уходил от башни. Он вспомнил кадры кино, где герой хватался за оголённый провод и не мог от него оторваться, его трясло током, трясло, до состояния скелета…
— Дай-ка сюда!
От грубого голоса Мишка вздрогнул и увидел мощные руки своего экзаменатора, который, недолго думая, забрал его книгу вместе с танцующим чудищем.