Оштон сглотнул и, не сводя глаз с птицы, отполз назад, потом поднялся, спотыкаясь, чуть не падая, забежал внутрь дома, захлопнул дверь и откинулся на нее спиной. Отдышался, покрутил головой.
— Жрать! — тихо, но отчетливо донеслось из-за двери. Оштон вздрогнул и бросился внутрь дома — искать Вира, хотя последние дни старался на глаза ему не попадаться — хозяин ходил смурной, как грозовая туча, причем с каждым днем все мрачнее. Видать, что-то у него не ладилось. Но сейчас Оштон предпочел бы общество Вира, даже ежели он огнем изо рта рыгать начнет. То, что нигромант душой своей чернее ночи, атаман давно понял и принял, а вот говорящих птиц его разум принимать отказывался напрочь.
Вир стоял у стола в комнате, заставленной всякими стеклянными бутылями странных форм, и возился с какими-то жидкостями, что-то там помешивая и подливая. Появления Оштона он не ждал и оным был явно недоволен.
— Я тебя не звал, — рыкнул он неприязненно. — Чего тебе?
Оштон сглотнул.
— Там, — сказал он, — там… милсдарь, там…
Вир поднял изумленно брови, замер в задумчивости на мгновение, потом посмотрел пристально на атамана.
— Что — там? — спросил он уже вполне спокойно.
Но Оштон только головой помотал:
— Идите сами посмотрите. Я сам себе не верю, а уж вы-то и подавно…
Вир хмыкнул, поставил на стол бутыль, в которой булькала и пузырилась какая-то бурая жидкость, и сказал заинтересованным тоном:
— Ну, давай веди, и в самом деле интересно посмотреть, что привело тебя в такое состояние.
Оштон пошел к двери, мысленно молясь всем богам, чтобы бесова тварь не успела улететь куда-нибудь. Но бесова тварь, к счастью, никуда не делась — сидела на том же месте, где поначалу увидел ее Оштон, — на подоконнике.
— Вот, — обвинительным жестом ткнул в нее атаман, — вот!
Вир посмотрел на птицу, потом на Оштона, потом снова на птицу.
— Что — вот? — спросил он вроде спокойно, но Оштон наметанным слухом почувствовал в голосе признаки закипающего гнева. — Это просто птица. Не говори мне, что ты не видел ее раньше. Не знаю, зачем она выкидывает ее на холод, и знать не хочу.
— Она разговаривает, — выпалил Оштон и замер, полный тоскливых предчувствий. Если птица сейчас ничего не скажет, то магик определенно решит, что Оштон умом повредился.
— Кто — разговаривает? — медленно, четко выделяя буквы, процедил Вир, прищурившись и слегка наклонив голову. Оштон сглотнул, сделал шаг назад, но сказать ничего не успел.
— Жрать! Еда, — донесся звонкий голос из-за спины магика, и атаман облегченно вздохнул. Признаться, последние мгновения он уже и сам начал сомневаться в своей вменяемости. Вир замер, широко открыв глаза, потом медленно обернулся.
— Интересно, — сказал он многообещающим тоном.
— Интересно, — сказала птичка тем же голосом, — интересно, интересно, — добавила голосом Оштона, — вот интересно, ежели с тебя суп сварить… — И опять звонким женским голосом: — Еда! Жрать!
Рука Вира метнулась, подобно змее, и сомкнула пальцы на шее птицы, тирада закончилась коротким сдавленным писком. Магик поднес руку с удавленной жертвой к лицу, посмотрел, ощерившись, повернулся и зашел в дом. Оштон выждал некоторое время, вздохнул и зашел следом. Вир как раз спускался по лестнице.
— Отнеси ей ужин, — сказал он мрачно и прошел мимо.
Атаман пожал плечами, взял на кухне корзину, покидал в нее остатки ужина и понес наверх. Девка сидела в своей комнате над тушкой птицы и рыдала весенней сосулькой. Оштон не повел и бровью, но в душе почувствовал немалое удовлетворение. Не должны звери и птицы разговаривать, аки люди. Мерзко это и ненормально. Оштон закрыл дверь, спустился вниз и чуть не наткнулся на вылетевшего из-за двери магика. Отскочил, сдавленно выругавшись. Вир, зло стрельнув взглядом, прошел мимо и начал подниматься по лестнице. Оштон замер. Обычно после вечернего визита к узнице дел больше никаких у него не оставалось, но сегодня атаман решил уточнить:
— Милсдарь Вир… я вам не нужен?
— Нет, — донеслось с лестницы после некоторой паузы, — сегодня — нет. Иди к себе.
Оштон снова пожал плечами и пошел к себе. Нет так нет.
ГЛАВА 5
Если бы мы тогда сделали все, что надо сделать, я уверен, сейчас не было бы того, что есть, и нам определенно не пришлось бы делать того, что приходится делать, потому что в этом не было бы ни малейшей надобности!
Малик Локай ша-Итан
Я закончил рисовать внутренний круг и, придирчиво рассматривая получившийся узор, вдруг заметил тонкую сетку царапин, проступающую на полу. То есть заметил-то я ее давно; еще только начав рисовать, я уже видел, что весь пол исцарапан, но не придал этому должного значения. А стоило бы! Потому что царапины эти вовсе не были случайными, как показалось поначалу, — в них отчетливо проступал какой-то узор, и, что самое странное, он явно переплетался с тем, который только что закончил рисовать я.
— Учитель! — позвал я настороженно.
Урсай поднял голову и наградил меня злым взглядом.
— Я дорисовал узор, — сказал я быстро, не дожидаясь иных проявлений его раздражения, — но мне кажется, что пол… что на полу уже есть какой-то узор. Вот, эти царапины, смотрите — это вовсе не царапины. То есть, конечно, царапины, но они кем-то специально процарапаны! Вот это — энергетический контур, и он сплетается с цепью энергии моего узора. А вот эта трещинка… не знаю почему, но она явно не зря проходит прямо через мою контрольную цепь.
Урсай мрачно кивнул:
— Не обращай внимания. Это я сделал.
Я немного успокоился, но не до конца. Чего-то он мне недоговаривает.
— Зачем? Учитель, вам не кажется, что если бы я знал о смысле своих действий, то мог бы работать намного эффективней?
— Ты знаешь, что делаешь: учишься устанавливать привязку своего канала силы к идеографическому узору. Не болтай зря. Открывай канал и активируй узор.
Подозрения забурлили во мне с удвоенной силой.
— Но, учитель, почему тогда я не учусь этому там, в охотничьем домике? Зачем вы привели меня в это здание и в чем смысл…
Урсай гневно вскинул голову:
— Активируй немедленно!
Я выпрямился.
— Нет.
— Что-о?! Как ты смеешь? — Урсай поднял правую руку. Я зажмурился, ожидая неизбежного наказания, но Урсай продолжал: — Если к тому моменту, когда я закончу говорить, ты не сделаешь то, что велено, — маг выждал паузу, коленки у меня ощутимо вибрировали, но я остался недвижим, — то я немедленно заставлю тебя самого себя препарировать и зашить вместо внутренностей амулет повиновения. А потом ты умрешь, и у меня будет ручной сумеречный зверь…
Пауза. Капля пота скатилась у меня по виску.
— …Куда менее строптивый и куда более полезный…
Пауза. Проклятие, он что, издевается надо мной?
— Итак, ты не собираешься мне повиноваться. — Из голоса Урсая вдруг исчезли нотки гнева и ярости, теперь он говорил совершенно спокойно, с легкой иронией и тонким оттенком грусти, но меня этот голос напугал даже больше предшествовавших угроз. И хотя его высказывание звучало скорее как утверждение, а не как вопрос, я нашел силы кивнуть и выдавить из себя:
— Да.
На самом деле мне было весьма интересно, не пропал ли у меня голос. Если наступил мой последний час, мне не помешает способность четко говорить. Однако все же надеюсь, этого еще не случилось. Ладно, в первые дни своего ученичества я мог мечтать о том, что однажды застану своего учителя врасплох. Но чем дольше длилось мое обучение, тем больше я ощущал, что нас разделяет непостижимая пропасть и очень далек тот день, когда я смогу его чем-то удивить. После «экзамена» я понимал это особенно ясно. Ни капли не удивлюсь, если мои познания в вербалистике не окажутся для него сюрпризом.
Урсай молчал, я стоял и потел, стараясь ни о чем не думать. Только в глубине моего сознания трепетала ехидная мысль: «Моя взяла! Десять! Десять!» И еще пару раз проскользнула мысль: «Ох и вздует меня Урсай», — не особенно, впрочем, тревожная.
— Поздравляю, — сказал вдруг учитель. Я напрягся, совершенно не понимая, с чем он меня поздравляет и чего по этому поводу ожидать. А он продолжал: — В первый раз за все время твоего обучения ты поймал меня на лжи.
Я открыл глаза и уставился на Урсая. А ведь и правда! Не припомню случая, чтобы он раньше мне врал… нет, не то чтобы он мне никогда не врал, наоборот, уверен, что он делал это частенько, но доказательств у меня никогда не было. Почему-то это открытие напугало меня чрезвычайно, мне даже немного дурно стало.
— Можно, конечно, сказать, что я еще не закончил говорить, нигде же не указано, в какой момент пауза в монологе перестает быть паузой и становится разрывом между двумя монологами, но я не стану так делать. Всегда считал подобные уловки уделом слабых и не собираюсь доставлять тебе удовольствие, делая вид, что все в порядке. Кстати, ты, наверное, не знал, что подобная ситуация между учеником и учителем означает обычно конец их отношений как ученика и учителя. Не то чтобы это предписывалось какими-то правилами, скорее это просто хороший тон. Если доверие ученика к учителю подорвано, эффективность обучения резко падает. А что может сильнее подорвать доверие ученика, чем пойманный на лжи учитель? Ведь не знал?
Я автоматически помотал головой — нет, не знал.
— Я так и думал. — Урсай кивнул. — Вдобавок такая ситуация не делает чести учителю… как учителю. Поэтому маги, пекущиеся о своей репутации, стараются не допускать подобных случаев любым способом.
Я быстро пересчитал языком зубы — сначала на верхней челюсти, потом на нижней — разминка языка, стандартное упражнение вербалистов. Не пойму, к чему он клонит, но, похоже, ничего хорошего ждать не следует.
— Интересно было посмотреть на твою реакцию, знай ты заранее… а, хотя уже неважно. — Урсай сделал пасс руками и присел перед своим узором. По полу побежали синие огоньки, и замеченный мной узор царапин на мгновение вспыхнул холодным белым светом. Вспыхнул — и погас, только вокруг моего узора, накрыв меня прозрачным пузырем, осталась висеть едва заметная прозрачная завеса. По ней изредка пробегали радужные линии. Войско Тьмы, что это за бесовщина? Я взглянул истинным зрением и обнаружил окружающий меня ажурный сетчатый шар, прочно связанный неизвестными мне узлами. Шрацблат! Я открыл рот, чтобы произнести первую связующую фразу заклинания, но в последний момент передумал.
— Что это?
Урсай хмыкнул.
— Ты что же, не собираешься сжигать меня Белым Пламенем? — спросил он с иронией после недолгого молчания. Проклятие, я так и думал — он все знает. Странно, но я даже почувствовал некоторое облегчение. По крайней мере, я старался что-то сделать, не моя вина, что не получилось, а теперь можно расслабиться и ничего не делать — все равно от меня уже ничего не зависит. Интересно только, что же он задумал? И почему я до сих пор жив?
— Что это? — повторил я, для верности ткнув пальцем в незнакомое заклинание, а то вдруг не поймет, о чем я спрашиваю.
— Запасной вариант, — ответил Урсай, выпрямляясь, — на тот самый случай, если ты вдруг заартачишься. Не думал, что пригодится, но ты меня приятно удивил. Зная тебя, не думаю, что ты сделал это в результате тонкого расчета, скорее всего, тебе просто повезло. Впрочем, это ничуть тебя не очерняет: удача, точнее, везучесть человека — тоже немаловажная черта, иногда способная заменить пытливый разум и тренированное тело. Впервые за время нашего знакомства ты не оставил мне иного выхода, кроме как убить тебя, но именно сейчас — опять же впервые — я тебя убить не могу.
Я чуть не выпалил: «Почему?»
— Нет, — сказал Урсай, стрельнув в меня взглядом, — физически — могу, и запросто, но это коренным образом нарушит мой план, который сейчас близится к завершению, и, увы, одной из ключевых фигур в нем являешься ты как источник энергии для моего заклинания. Одной из функций того узора, что ты так некстати заприметил, является передача энергии с твоего канала в мой узор. Дело в том, что если мой узор начнет работать правильно, то очень скоро я сам уже не смогу снабжать его энергией… по некоторым причинам.
Озарение молнией сверкнуло у меня в голове.
— Поток времени, — сказал я, — вы так и не оставили свою идею с бегством.
Урсай нахмурился.
— Это не бегство! Это — обходной маневр. Мы — я имею в виду себя и этот ваш дурацкий сонм белых магов — сейчас в безвыигрышной ситуации. Белые победить меня не могут. Точнее, могут, если я дам им время собраться вокруг меня и провести подготовительные действия. Разумеется, ничего подобного я делать не собираюсь. Я тоже не могу победить их всех. Я планировал обучить определенное количество людей, посвятив их Тьме, и таким образом привести в равновесие вашу перекосившуюся магическую систему. Увы, на этом плане пришлось поставить крест. Я не могу все время таскать своих учеников за собой и обеспечивать им охрану, а, оставаясь без меня, они становятся легкой добычей для светляков.
Я удивился — почему «легкой добычей»? Свез бы их всех в свой замок. Или, наоборот, раскидал по всяким пустыням и безлюдным островам.
— Развозить их по недоступным местам бессмысленно. — (Я вздрогнул, он что, мысли читать научился?) — Во всем Таоре нет сейчас людей, черпающих силу из Изначальной Тьмы, и как только таковой появляется, светляки его моментально засекают при первом же обращении к силе. Засекают, находят и убивают.
— А в замке… — подал я голос.
Урсай сверкнул очами.
— Замка больше нет! Они нашли его. Я полагал, что эти навозные черви про него пронюхают, но не думал, что так быстро. Находясь там, я мог бы его оборонять сколь угодно долго от сколь угодно большой армии. Но меня там не было! Зато были три моих ученика, и они испугались, когда Белый Круг начал атаку. Они умудрились освободить демона, и это очень грустно. Потому что Белым, в конце концов, демона удалось изгнать, хоть это стоило им неимоверных усилий. Для меня потеря демона, увы, оказалась невосполнимой — сколько я ни пытался призвать достаточно могущественную сущность с дальних планов, у меня ничего не вышло. Из чего следует два вывода: первый — что я теперь не могу долго оставаться на одном месте, а второй — магия слабеет. Как я и полагал.
Последние слова заставили меня встрепенуться.
— Ваша магия? Почему?
— Я не сказал, что моя, кретин. Магия вообще слабеет. Потому что равновесие нарушено. Вся магия в нашем мире — от Изначальных Сил. Когда перевеса нет, когда Изначальные Силы в мире примерно равны, присутствие магии постоянно растет. Но теперь Изначальной Тьмы в Таоре почти нет, и Изначальный Свет тоже потихоньку уходит. А вместе с ними уходит и магия. Поначалу, в первые дни, я полагал, что сам подрастерял форму — раз за разом я терпел неудачу, пытаясь пробить портал в Поле Тишины у своего замка — мне не хватало энергии, хотя я и вкладывал в портал весь поток, к которому я имею доступ. В отчаянии я воспользовался Печатью Хаоса, хотя прибегать в одиночку к столь мощным заклинаниям сродни прыжкам через пропасть с завязанными глазами. Печать Хаоса собирает стихийную силу из всех ее мельчайших проявлений — все обрывки сил, разбросанные в пространстве, сливаются в один мощнейший поток, который делает ее обладателя равным богу. Я собрал веками копившуюся силу почти со всего Амара — в прошлые времена этого хватило бы, чтобы весь Таор разнести в пыль и собрать обратно! А сейчас — едва хватило на успешное завершение не самого энергоемкого заклинания. Тогда я понял, что происходит: форму потерял не я, форму потерял сам мир. Ты знаешь, что стихийная магия нынче не в почете? Что ОСС неожиданно получил роскошный подарок — единственным источником посторонней энергии теперь является Изначальный Свет? Маги всего Амара, ранее работавшие со стихийными силами, уходят на покой, работать остаются только те, кто не пугается черпать всю нужную энергию из Света, а ты знаешь, какими последствиями чревато частое ее использование. В Эгене и Харате пока все по-прежнему, но это ничего не меняет. Еще раза три-четыре я воспользуюсь Печатью Хаоса, и стихийных сил на Таоре не останется вообще! Меня это в некоторой степени напугало, я забыл давние разногласия, забыл нанесенные мне свежие обиды и пришел к главе ОСС для личной беседы. До меня доходили слухи, что он — человек довольно либеральных взглядов и даже потихоньку продвигает ослабление действующих ныне идиотских запретов. Я даже предположил, что некоторые Светлые догадываются о том, чему получил подтверждение я, и был почти уверен в успехе предстоящих переговоров. Я объяснил этому Мирне, что происходит, что стихийные силы — всего лишь результат взаимодействия Изначального Света и Изначальной Тьмы. Что они близки к полному истощению, и Изначальный Свет также потихоньку покидает Таор. Я думал, он испугается, а он обрадовался! Он сказал, что не видит ничего плохого в том, что магия вообще исчезнет! Такой мощный инструмент, каковым является магия, сказал он, не должен оказываться в руках одного человека, это опасно для общества. А потом поблагодарил меня за хорошую новость. И сказал, что теперь-то он видит жизненную необходимость запрета на запретную магию. Кретин! Пустоголовый болван! — Урсай разъярился не на шутку. — Никогда не любил Светлых в первую очередь за их упертость и ограниченность, но и помыслить не мог, что их глава способен мыслить столь узко! Столь максималистски, словно ему пятнадцать лет, а не четыреста!