Дружина графа пыталась защищаться и была вырезана до последнего человека. Остались лишь сервы, которых граф привел с собой на строительство крепости, и несколько женщин и детей, в том числе малолетняя дочь графа Ивельса — Глория.
В память об этой победе вождь кеттов Эрвин (в том походе три главаря северян объединились под властью одного вождя; потомком этого вождя будет Эрвин Победоносный, первый король династии Гольденрассов), приказал высечь в скалах гигантскую фигуру кеттской воительницы, указывающую мечом на юго-восток — чтобы жители Крамии вечно помнили о нависшем над ними мече северного народа и не пытались больше становиться на пути северян. Шатдо (как и многие другие крепости и города к северу) после этого еще триста лет оставался в руках кеттов, и самая северная провинция Крамии и по сей день зовется Кет-номом.
Побежденных, по обычаю, кетты должны были сделать рабами, «прахом под ногами», и либо оставить себе, либо продать на восточных рынках. Но кеттский вождь Эрвин, пируя со своими воинами в главном зале береговой крепости Шатдо, еще не пресытился кровью и зверствами, творимыми язычниками при взятии крепостей. Он приказал выстроить перед собой всех пленных и предложил им выпить из черепа крови убитых, поклявшись своим языческим богом Одином, что тот, кто выполнит этот обряд, отречется от христианской веры и поклянется в верности языческим богам, останется в живых, прочие же станут кровавой потехой для него и его воинов. Многие сервы согласились выполнить обряд и поклялись служить богу Одину и его жене Фрейе. Но другие отказались предать истинную веру.
Эрвин начал насмехаться на ними, говоря, что они должны быть ему благодарны — ведь христианская вера обещает вечное блаженство тем, кто в этой жизни будет «прахом под ногами» или мученически умрет за Христа. И сейчас он дарует им именно такую кончину. Эрвин сказал, что лучших рабов, чем христиане, ему еще не приходилось видеть, потому что только христиане сами именуют себя «рабами» и даже, сдается, кичатся своим рабством. Потом он велел принести бочонок нефтара, вывезенного из греческих земель, окунул в бочонок пропитанную маслом пеньковую веревку и объявил, что тому из пленных, кто отважится подойти и загасить фитиль руками, он подарит свободу и жизнь. С этими словами он поджег конец веревки, но никто не тронулся с места, потому что фитиль был слишком короток, а о страшной смертоносной силе греческого огня были наслышаны все. Только Глория, дочь графа Ивельса, бросилась на середину зала и хотела схватить руками фитиль, но не успела этого сделать, и бочонок взорвался, послав огонь во все стороны. Шестеро пленных и двое кеттских воинов сгорели в страшных мучениях, Глория же чудом осталась жива, но ослепла, и у нее было изуродовано лицо.
Вождь Эрвин поклялся всеми языческими богами, что Глории следовало было родиться в Сингре, а не в стране христианских трусов, и предложил удочерить ее и увезти с собой. Но Глория отказалась, и тогда Эрвин пообещал, что исполнит любое ее желание. По ее просьбе он дал свободу всем, кто не принял языческой веры, и дал клятву в тот год не грабить селений ее страны. Мудрая слепая Глория не попросила большего, но и из-за такой клятвы Эрвин чуть было не лишился власти верховного вождя. Однако он все же заставил своих соплеменников отказаться в тот год от военных набегов в тех краях и не нарушил клятвы.
Жители Луста (теперь город Кет) были поражены, когда к их берегу подошли драккары, но без наводящих ужас боевых украшений на ахтерштевнях, что означало — кетты явились с миром. Один из драккаров причалил к берегу, из него вышли воины и вывели пленников, потом человек в золотом шлеме с крыльями вынес на берег маленькую девочку. После чего все воины снова поднялись на свой корабль — и драккары кеттов исчезли, не разрушив ни одного жилища и не убив ни одного человека.
Ошеломленные жители рискнули выйти на берег, только когда драккары скрылись вдали, и от бывших пленников узнали, чьему заступничеству обязаны столь необычной удаче.
Почет, которым окружили Глорию жители Луста, делает им честь; но они не удовольствовались обыкновенным гостеприимством и начали приписывать чудесному ребенку множество волшебных свойств. В конце концов ее окружили чуть ли не ореолом святости. Ей вели на исцеление больных, и есть много свидетельств о том, как она излечивала неизлечимых только при помощи «тихой беседы». Из других городов стали приезжать, чтобы посмотреть на маленькую святую.
Но Глория недолго прожила в Лусте (где до сих пор сохранился «дом Глории» — там она жила у приютившей ее семьи). Она сказала, что ей явилась дева Марии и пообещала вернуть ей зрение на берегу озера с ярко-синей водой. С того времени начались скитания Глории, с которыми связано столько легенд, что я не буду тратить времени даже на простое их перечисление.
А Кет-номе в каждом округе есть какая-нибудь реликвия, связанная со «скитаниями Санта-Глории», и еще больше таких реликвий находится в Глория-номе.
В конце концов «озеро с синей водой» было найдено, и Глория поселилась на его берегах. Слава святой во время ее скитаний возросла настолько, что на следующий год вокруг ее хижины выросло целое селение, где жили люди, желавшие быть рядом со знаменитой Глорией. Некоторые верили, что уже одним подобным соседством обеспечат себе вход в царствие небесное. К славе любого другого земного «святого» церковь наверняка отнеслась бы ревниво, но почтение к Санта-Глории было так велико, что ни один служитель церкви не осмеливался возражать против этого титула, и Глорию канонизировали еще при жизни. Сам епископ Кормингстонский навещал Санта-Глорию в ее жилище и в конце концов уговорил посвятить себя деве Марии.
На берегу «озера Глории» вырос монастырь, который назвали монастырем Глории, хотя та была в нем простой монашенкой, отказавшись от чина настоятельницы.
Легенда гласит, что Глория прозревала, глядя в воду синего озера, и не только видела все, что отражено в его водах, но и могла видеть в них все, что произойдет в грядущем и все, что происходило в прошлом. Ее тихое слово было законом для всех, кто приходил к озеру Глории, и названия излюбленных народных баллад — «Глория и разбойник», «Санта-Глория и неверный», «Заступничество Санта-Глории» — говорят сами за себя. От легенды о Санта-Глории пошло и выражение «видеть ясно, как в синем озере», т. е. видеть насквозь, разгадывать обман.
Постепенно вокруг монастыря, озера и других монастырей, теснившихся вокруг монастыря девы Марии, вырос город, названный Санта-Глорией.
Санта-Глория умерла в глубокой старости и была похоронена в склепе монастыря.
Торнихоз
Альбус Гольд, «История нашей страны»
Название нашей стране дала Крамийская долина между Рудными горами и Кеттским плоскогорьем, а равнину так окрестили римляне по имени жившего там некогда племени крамов. Кроме этого племени, Крамийскую долину населяло еще множество племен, которые ссорились или заключали друг с другом союзы.
Когда в эту долину хлынули кочевники-варвары и, после векового спора сравняв с землей римские крепости, основали там свои поселения, название долины осталось прежним. По нему и страна, которую основал Генстон, вождь племени эсвеев, стала называться Крамией, а народ, населяющий ее — эсвеями; эти названия остались даже после того, как империя Генстона распалась, и каждый вождь и владелец клочка земли перестали подчиняться королевской власти.
Когда пришли римские воины, они начали вырубать леса, чтобы расчистить землю под виноградники и пашни.
Племя лесных охотников крамов отступало вслед за уничтожаемыми лесами, пока граница лесов не дошла до нижнего течения Альсенны. Дальше этой границы римлянам не удалось продвинуться за все время их владычества, и там, в непроходимых лесах, племя крамов осталось жить свободным от римских законов; туда же бежали другие лесные племена, не желавшие мириться с новыми порядками. Там они поклонялись старым богам, и ни один римский воин не смел углубиться в лес дальше чем на полсотни шагов без риска, что его настигнет отравленная стрела или не заведет в болота куматан — Хранитель Засечной Черты. Считалось, что старые духи: альки — хранители кладов; торни — лесные стражи; маленькие жители холмов; слуги волшебницы Эхо, живущие в дуплах деревьев и заманивающие в трясину и в дебри; речные и озерные русалки до сих пор обитают в дебрях Торнихоза и никому не позволяют вторгаться в свои владения.
Когда в Крамийскую долину хлынули варвары-эсвеи, истребляя тамошние римские гарнизоны, племя крамов не признало и этих пришельцев и продолжало жить по старым обычаям, в ладу со старыми духами.
Много столетий подряд воинственные феодалы эсвеев — то один, то другой — пытались отхватить кусок бесполезной чащи и поставить там свой замок. Время от времени такие попытки удавались, но обычно такие укрепления не стояли долго. Начиная с пятого века владения крамов назвали Торнихозом — в устоявшемся переводе на эсвейский «Домом Домового» — и обитатели тамошних лесов земель внушали эсвеям суеверный трепет.
В девятом веке архиепископ Шекский призвал христиан вырубить торнихозские леса и обратить язычников-крамов в христианство. Ему удалось собрать отряд в тысячу пятьсот человек, готовых на все, лишь бы получить обещанную щедрую награду и солидный надел земли в вечное пользование. К тому же архиепископ обещал наемникам-крестоносцам надежную защиту от козней нечисти, населяющей торнихозские леса: собранный им отряд под командованием безземельного графа Мальрока охраняли мощи Святого Франциска Сагарского и изображение богоматери, освященное папой. Под таким прикрытием люди решились врубиться в торнихозские леса, но только сотне человек удалось вернуться, а мощи Святого Франциска, и изображение богоматери, и сам граф Мальрок навечно остались в торнихозских болотах и лесах.
После этого даже граф Роберт Лев, чьи владения подходили вплотную к Торнихозу и который поглотил земли всех соседних мелких и крупных феодалов — даже он ни разу не подумал о том, чтобы увеличить свои владения за счет торнихозских лесов. А может быть, он помнил предсказание Санта-Глории: «С гибелью Торнихоза погибнет весь эсвейский народ, и чужие люди будут жить от Анценны до Маринары».
В предсказании этом крылся практический смысл. Точно так же, как Рудные горы прикрывали страну от набегов шапарских племен, точно так же, как Кеттское плоскогорье защищало ее от вторжений кеттов, так и дебри Торнихоза служили эсвеям щитом от лимийцев и жителей Голханских степей — более надежным, чем любые укрепления с многочисленными гарнизонами.
Это понимал Эрвин Победоносный и сдерживал церковь, возмущенную близостью язычников и тем, что столько земли и ценных пород деревьев пропадает зря.
Однако это не всегда понимали правившие после Эрвина короли династии Гольденрассов и Эмбери, и многие из них делали все, чтобы сломать и уничтожить восточное прикрытие страны.
Торнихозские леса раздражали их еще и тем, что слишком много бродяг и голи укрывалось в тамошних чащах. Правда, только немногим из беглецов удавалось ужиться с племенем крамов. Бродяги, бежавшие от королевских законов и поклонявшиеся зачастую и христианскому богу, и духам крамов, основали первое поселение, Тенжамен, в верховьях реки Анценны и стали называть себя симпанами — Свободным Народом Лесов.
Спустя сто лет Гарольд Хитрый согласился признать свободу симпанов, и с тех пор поселения вокруг Тенжамена стали стремительно расти. Наконец-то церковь смогла воздвигнуть в Торнихозе деревянные церкви, куда не очень охотно отправлялись священники — симпаны не отличались благочестием, хоть и называли себя христианами. Зато они были превосходными лесорубами, и половина леса для постройки кораблей и домов в восточных номах сплавлялись по Анценне и Ниде. Королю было выгодно жить в мире с симпанами, а симпанам было выгодно жить в мире с крамами и торнихозской нечистью; только церковь не желала этого, и, едва укрепившись в Торнихозе, стала проповедовать закон божий куда энергичнее, чем того хотелось бы крамам. Поэтому священники часто погибали там от дурных болезней, а поселения симпанов не раз горели и зарастали лесом.
Но — в войнах и в мире — поселения симпанов росли, превращаясь в города, куда приходили и крамы покупать хлеб и оружие и продавать дичь, которой по-прежнему были полны их леса. Из этих городов уходили в чащу на борьбу с язычеством подвижники-христиане. Многие из них разделили судьбу графа Мальрока и его рыцарей, но некоторым удалось убедить крамов в правоте своих слов. Правда, это больше касалось умения сеять зерно и пользоваться огнестрельным оружием, чем служения христианскому богу, но постепенно крамы учились и тому и другому, хотя по-прежнему, прослушав проповедь о мученичестве Христа, с чистой совестью шли к своим святилищам и оставляли часть добычи духам Озер и Болот.
Племя крамов было слишком независимо и во всем привыкло полагаться на свои суждения, потому что каждый крам был хозяином в своих владениях и его пропитание и жизнь зависели только от него самого. Смирение не было в чести у крамов: у них почитались умелые охотники, смелые воины, зоркие следопыты. Каждая семья жила в жилище из неотесанных бревен, как можно более искусно спрятанном в чаще или среди болот. В мирное время у крамов не было официальной власти, в военное же все кланы племени выбирали себе вождя, а из вождей кланов избирали вождя вождей. Но еще чаще такой вождь избирался из странствующих охотников-одиночек, не имеющих семьи, не принадлежащих ни к одному клану — такие одиночки назывались альсингами и заменяли крамам и военных вождей, и жрецов. Считалось, что они правдивее других толкуют волю духов, потому что бывали там, где не бывал ни один другой крам и видели сборища духов на вершине холма Спиритсмаунтен.
Любой крам обязан был оказывать альсингам гостеприимство и прислушиваться к их словам, но те не могли оставаться в каком-либо клане дольше, чем на один год. Почет, любовь и вечные скитания — таков был удел всех альсингов, а их было немало в лесах Торнихоза. Поэтому крамы избежали господства вождей и тирании жрецов. Их жрецы-альсинги были скорее связными между отдельными кланами, рассеянными по огромному лесу, хранителями сказаний и разносчиками новостей, миротворцами при вражде, вспыхивающей между отдельными кланами и военными вождями при опасности, угрожающей всему народу, чем заносчивыми толкователями воли духов, богатеющими от своей близости к ним.
При своей скитальческой жизни альсинги не могли копить богатства, а обычаи трехтысячелетней давности запрещали им жить иначе. Как только альсинг оседал на одном месте и обзаводился семьей, он переставал быть альсингом, но это случалось редко. Чаще альсинг переставал быть альсингом и оседал в каком-нибудь клане под конец жизни; каждая семья была рада дать приют такому человеку, считая, что к нему особенно благосклонны Духи.
Мучительная смерть ожидала того, кто убьет альсинга — будь он крам, симпан или эсвей. Тело убийцы бросали в болото, а его семья должна была уйти и поселиться там, где ее никогда не увидит ни один человек. Таков был Древний Закон Леса.
Этих законов у крамов существовало множество; они почти никогда не нарушались и пережили три тысячелетия. Письменности у крамов не было, но каждый из них с раннего детства выучивал законы наизусть: Законы леса, Законы людей и Законы людей.
Среди крамов порой вспыхивала кровная вражда; бывало, от этого погибала вся семья, а если месть случалась среди семей разных кланов — то и целый клан. Все же в большинстве случаев альсингам удавалось помирить враждующих. При случайном убийстве две семьи могли породниться и тем самым замириться через родившихся от такого брака детей. При умышленном убийстве (которые случались редко, ведь Закон людей запрещал убивать людей своего племени и освящал обычаи гостеприимства), семья убийцы могла заплатить выкуп за кровь, назначенный семьей жертвы. Выкуп этот принимался крайне неохотно, все предпочитали выкуп кровью, так как убийство из мести не считалось убийством. Вражда могла прекратиться, если семья убийцы выдавала его, но такого почти никогда не случалось. Более приемлемым для обеих сторон был другой выход: убийца обрекал себя на добровольное изгнание, или его изгонял клан. Такой изгнанник становился одиноким странником вроде альсинга, с тем большим отличием, что встречали его далеко не так гостеприимно, как альсинга, и называли пронсимальдом — запятнанным кровью.