— Холодная вода после жирной пищи легко может убить тебя, — прибавил Нитирэн. — Эхуван понадеялся на свой крепкий желудок. Впрочем, я знал, что у Эхувана — очень крепкий желудок. Мне доводилось наблюдать за Эхуваном на пирах. Он в состоянии выпить холодной воды после жирной пищи и остаться в живых. Поэтому я и отравил воду.
* * *Под рокот отдаленного грома, в облаках, пронзаемых солнечными лучами, возвращался Нитирэн из храма Черной Комоти к остальным троллям, в долину, на место Великого Камбая. Нитирэн шел пешком, высоко подняв голову, а рядом с ним то важно вышагивал, то бежал, догоняя своего господина, его низкорослый дахати, некий Авденаго, о котором никто ничего не мог сказать, кроме того, что он носит на пальце кольцо Морана Джурича.
Заревела одна труба, затем другая, третья… Скоро весь лагерь наполнился гнусавым их воем. Застучал, затрясся барабан, но его звук тонул в громах, разрывающих воздух над горой Комоти.
Окруженный своими сторонниками, Нитирэн медленно продвигался к самому центру Великого Камбая. Авденаго не отходил от него ни на шаг: в обязанности дахати, как он скоро выяснил, входило принимать дары, предназначаемые для господина. Потом те дары, которые господин по какой-то причине отвергнет, дахати может забрать себе. Таков обычай.
Скоро Авденаго уже сгибался в три погибели под тяжестью плащей, шуб, поясов, шкур, шлемов, чаш, высушенных голов, бунчуков, пряжек и прочего добра. «А телега моя — далеко уже», — подумал Авденаго рассеянно. Ни о рабе, ни о коне он не печалился так сильно, как о своей телеге, такой надежной, такой прочной, такой безотказной! В опилки можно было бы закопать столько ценностей!
Для Нитирэна тем временем соорудили трон. Времени на строительство настоящего сиденья не оставалось — гора Комоти пробудилась, и Черная Комоти готова была уже вырваться в долину. Поэтому-то, согласно обычаю, для возведения трона верховному правителю были использованы тела его верных соратников. Пять сторонников Нитирэна встали на четвереньки, на их спины положили мягкую шкуру, а поверх забрались еще трое, и вот на их-то спинах и утвердился Нитирэн.
Считалось, кстати, весьма почетным держать на своей спине правителя, поэтому самые мощные тролли претендовали на эту роль; они даже передрались и надолго задержали бы церемонию, если бы Нитирэн сам не выбрал восьмерых и не приказал остальным отойти и смириться.
С высоты своего живого престола Нитирэн провозгласил себя правителем и отдал первое распоряжение.
— Эхуван, — сказал он, — был силен и жесток, но невоздержан и самонадеян. Кроме того, он полагал, что для правителя великого народа довольно одной только телесной крепости. Поэтому Эхуван мертв!
Он выждал немного и потом прибавил:
— Многие великие правители, восходя на живой престол, начинали с казни всех, кто поддерживал их соперников. Я не желаю быть исключением! Я желаю быть великим правителем! — Он поднял руку и начал указывать то на одного тролля, то на другого: — Взять! Взять! — повторял Нитирэн.
Авденаго поразился его зрительной памяти: Нитирэн точно помнил тех, кто был самым горячим сторонником Эхувана, и не из расчета, а совершенно искренне. Кроме того, Нитирэн безошибочно выделил из толпы предателей — перешедших на сторону Эхувана в самый последний момент.
Всего набралось четырнадцать обреченных. Тролли говорили между собой, что это — на диво немного и что Нитирэн воистину велик, если не страшится оставлять рядом с собой возможных врагов.
— Среди нашего народа у меня не может быть врагов! — сказал Нитирэн. — Я не побоюсь пройти и последнее испытание, и мой дахати тому свидетель!
Авденаго, к которому неожиданно обернулись все лица, приосанился, слегка покраснел и, стараясь сохранять невозмутимый вид, кивнул.
Обреченные тролли пытались вырваться, один даже вывернулся из удерживающих его рук и побежал, но скоро был настигнут, связан и брошен к подножию трона.
— Всех — к земле! — распорядился Нитирэн и сошел с трона.
Послужившие ему тролли были щедро одарены из рук дахати правителя, после чего разошлись, похваляясь трофеями.
Осужденных швырнули на землю и, чтобы не тратить времени, пригвоздили к ней дротиками. Большинству пробили руки и ноги в нескольких местах, а одному случайно попали в шею — этот умер сразу. Остальным предстояло ждать прихода Черной Комоти.
Грохот нарастал, небо над горой заволакивало. Пора было уходить.
Авденаго уезжал на той же телеге, что и Нитирэн. Телегу эту везли две крупные лошади. Нитирэн сам правил ими. Авденаго сидел рядом, скрестив ноги, на горе шкур. Одну он набросил на плечи, потому что от испачканной одежды он поспешил избавиться.
Земля тряслась, однако кони и ухом не вели. Шли себе совершенно спокойно, как будто ничего особенного вокруг не творилось.
Вся долина была заполнена троллями. В телегах, верхом, пешие — все они двигались вперед, уходя от извержения вулкана, возвращаясь вместе со своим новым правителем. Зрелище было поразительным. Авденаго вдруг осознал смысл той пустоты, в которой он путешествовал, двигаясь к Великому Камбаю: пустота эта должна была наполниться, для того она и существовала.
Везде он видел бунчуки на копьях, развевающиеся гривы, лошадиные и троллиные. Бегущие тролли размахивали руками, их косматые плащи рвались с плеч. Трава под их ногами не смела отзываться на ласки ветра — она стелилась под сапоги, колеса, копыта, она была безмолвна, покорена. Какой контраст с ее загадочными волнами — прежде, в пустой долине! Тогда она представлялась капризной, послушной лишь собственной воле. Но вот избран великий правитель, и все переменилось в единый миг.
Авденаго встал на телеге, обернулся.
Черная Комоти уже высунула свой красный, раскаленный язык. Он медленно тянулся из жерла к храму и готов уже был слизнуть все, что оставили ему тролли.
* * *Вторая долина оказалась похожей на первую: тоже пустая и тоже тайно вожделеющая полноты. Гора Комоти осталась далеко позади, и земля здесь почти не колебалась.
Зато отсюда видны были тонкие белые башни Калимегдана: едва различимые таинственные силуэты на фоне самой далекой горы.
Бегство от ярости Черной Комоти завершилось, и тролли остановились: они даже не стали лагерем, а как будто мгновенно вросли в землю и обжили ее. Спустя час повсюду уже пылали сытные костры, запах мяса кружил и дурманил головы, из опилок и соломы повытаскивали пивные и винные бочонки, да в таких количествах, что впору подивиться — где все это пряталось. Грозные гнусавые трубы отныне молчали, им на смену пришли визжащие флейты, издающие такие звуки, как будто где-то поблизости пытают человеческую женщину, маленькие барабанчики, всевозможные трещотки и наконец сорокаструнные «мертвые кости» (последний инструмент представлял собой ящик, действительно наполненный костями, обычно троллиными — чаще всего это были кости какого-нибудь уважаемого предка, скончавшегося от старости, а не на войне; на этот ящик натягивали тетивы от разных боевых луков и играли, дергая струны попеременно).
Авденаго сидел у ног Нитирэна и наливал вино в его чашу, а Нитирэн за каждую поданную ему чашу дарил своему дахати какую-нибудь новую вещь, так что скоро Авденаго обзавелся уже превосходной одеждой, походной сумкой, сапогами из мягкой кожи, пряжкой, изображающей пьяного человека, пытающегося укусить самого себя за зад, и другими чудесными предметами.
Кругом пили и выкрикивали бессвязные здравицы. Музыка долетала сразу отовсюду. Авденаго чувствовал себя пьяным и счастливым.
Это ощущение невозможно было сравнить ни с каким другим. В прежней жизни такого просто не случалось. Вокруг творилось нечто значительное, важное — гораздо более важное, нежели просто повальная пьянка с дебоширством, более важное, чем победа местной футбольной команды или выборы в местный муниципалитет. Начиналась какая-то новая эпоха в жизни троллиного народа.
К середине ночи долину встряхнуло возбуждение. Авденаго не сразу понял причину этого. По правде сказать, он немногое из происходящего видел с того места, где находился. Однако будучи дахати победителя, Авденаго словно бы находился в эпицентре праздничного взрыва и улавливал малейшие изменения в самом его дыхании.
Что-то случилось. На праздник явилось нечто новое, и радость получила свое завершение. Теперь ликующий народ ни в чем не знал недостатка — всего у троллей было сейчас в избытке, и от довольства трескалась каждая физиономия.
Ибо в долину приехали женщины.
Из туманной крепости Гарагар они с волнением следили за небом, и когда Черная Комоти высунула из вулканического жерла свой расплавленный язык, дабы слизнуть оставленные для нее жертвы, — женщины стали собираться в путь. Теперь они знали, что верховный правитель великого народа избран и, если он успел спастись от пиршества Черной Комоти, то теперь со всеми своими сподвижниками сам пирует в долине.
Троллихи разоделись в разрисованные золотыми и синими узорами льняные платья. От обилия краски платья эти стояли колом. Подол, ворот, рукава и многочисленные разрезы были обшиты лохматыми меховыми полосками. У большинства эти полоски были также вызолочены или выкрашены в какой-нибудь яркий цвет, например, в красный.
Они въехали в долину на телегах. Восемь-десять красавиц сидели, поджав ноги, на горе опилок или соломы, а одна, стоя в развевающихся одеждах, с распущенными волосами, правила лошадьми.
Одна за другой вкатывались телеги в узкое горло долины, и скоро все пространство между кострами затопило женским смехом, блеском нарядов, сиянием глаз и зубов, и стало очень тесно от протянутых рук. Тролли хватали подруг за талию, тащили к себе, спешили угостить и напоить, прижать к сердцу, прикусить зубами милую верткую прядку волос.
Одна из телег остановилась прямо напротив Авденаго, и женщины с хохотом начали спрыгивать на землю. Троллиха, которая правила лошадьми, оставалась стоять на телеге: ноги до колен врыты в опилки, руки крепко держат поводья, длинные золотые браслеты причудливыми спиралями взбираются до самых локтей, а каждая прядь длинных волос уложена в особый чехольчик, сделанный из змеиной шкурки, причем головки змей были сохранены.
При виде этого великолепия Авденаго так и раскрыл рот, а троллиха чуть улыбнулась и, дождавшись, пока все ее подруги сойдут на землю, поехала дальше.
О, разумеется, она знала, что дахати победителя жадно смотрит ей в спину! Это запросто можно было определить по тому, как она кокетливо двигала лопатками и встряхивала волосами-змеями. А больше всего возбуждало троллиху то обстоятельство, что дахати не мог побежать за ней: его место было у ног господина, дабы неустанно наполнять его чашу и раздавать от его имени дары.
А Нитирэн, как он ни был счастлив и пьян, оказывается, все замечал. Он наклонился вдруг к Авденаго и шепнул:
— Хороша.
Авденаго вздрогнул, но Нитирэн уже выпрямился. Правитель величаво повернул голову и заревел вслед уезжающей троллихе:
— А ну, ты!.. А ну стой! А ну, иди сюда, красотка! Куда это ты убегаешь?
Та, помедлив, развернула телегу и неспешно вернулась. На ее лице сияла победная улыбка.
Круглолицая, смуглая и бледная, с очень узкими щелками черных, сверкающих глаз, она явно принадлежала к аристократии троллиного народа. Это видно было и по ее росту, для троллихи значительному, и по украшениям, и по манере держаться. Губы у нее были синеватые, а зубы она, как и многие ее подруги, красила золотой краской.
— Атиадан! — воскликнул Нитирэн. — Злой Колокол, я узнал тебя!
Атиадан ответила глуховатым, низким голосом:
— Теперь, когда ты узнал меня, я вынуждена остаться с тобой.
Нитирэн засмеялся.
— Тебе этого не хочется?
— Я хорошо нарядилась, — фыркнула Атиадан. — Сам решай, хочется мне или нет оставаться с тобой.
Спутницы Атиадан уже облепили Нитирэна: одна сидела у него на коленях, другая забралась головой ему под мышку, третья уселась к нему на плечи, четвертая обнимала его за голову. Еще одна кисловато посматривала на Авденаго, однако ласкать его не спешила.
Нитирэн помахал кому-то рукой, и тотчас к нему подбежал тролль, держа на вытянутых руках «мертвые кости». Инструмент гудел и погромыхивал, совершенно как надвигающаяся издалека гроза.
Повинуясь кивку Нитирэна, музыкант уселся рядом, положил «мертвые кости» на колени и начал играть. Одной рукой он касался струн, а другой постукивал в бок инструмента. Он не перебирал струны пальцами, как это делают арфисты; точно хищная птица, хватающая когтями добычу, его рука падала сверху, ногти его скользили вдоль струны, извлекая из них пронзительный, до костей пробирающий скрежет, затем впивались и с силой дергали. Странная эта музыка обладала, тем не менее, четким ритмом и ясной, простой мелодией. Ритм можно было прохлопать, мелодию — напеть.
Устоять Атиадан не могла, и Нитирэн, очевидно, знал об этом.
Троллиха начала танцевать.
Пляска ее была так же проста и выразительна, как и та музыка, что звучала вокруг: Атиадан Злой Колокол делала два шага вправо, два — влево, затем прыжком поворачивалась к зрителям спиной и повторяла сначала: два влево, два вправо. Потом она хлопала себя по бокам, прижимала ладони к щекам, быстро качала головой и завершала движение стремительным вращением на месте.
Когда она в первый раз оказалась спиной к Авденаго, он громко ахнул, не сдержавшись: в прорезь платья Атиадан выглядывал хвост. Очевидно, у всех троллей он имелся, но до сих пор Авденаго общался только с троллями-мужчинами, которые носили штаны и широкие плащи; их хвосты были таким образом скрыты. Но троллихи нарочно украшали свои одежды многочисленными прорехами. Женщины не считали нужным скрывать такую важную вещь, как хвост.
Если бы полгода назад Миху Балашова спросили, смог бы он полюбить хвостатую женщину, он просто не понял бы темы. Как вообще можно любить урода, неполноценное существо? Эта мысль была для него болезненной, поскольку инстинктивно к числу неполноценных существ Миха относил и самого себя.
Увидев Атиадан, Авденаго, как ему вдруг показалось, разом получил простые и ясные ответы на все мучительные вопросы. Теперь он даже знал, что сказать, если кто-нибудь вдруг поинтересуется, можно ли любить бесхвостую женщину. Нет, не задумываясь, ответит Авденаго. Женщину без хвоста любить попросту невозможно.
Платье Атиадан было сшито из множества тканых полос. Две широкие, спереди и сзади, были прижаты к телу поясом. По бокам же они свисали свободно и при вращении разлетались в стороны, прямые и жесткие, как палки, так что можно было любоваться изящными линиями тела Атиадан. Полоса, закрывающая спину, имела прорезь, обшитую очень густым и пушистым мехом. На этом-то меху, как на постельке, лежал хвостик троллихи.
Это был короткий хвостик, длиной не более полутора ладоней, и завершался он шелковистой курчавой кисточкой. Разгорячившись от танца, Атиадан приподняла хвостик и шевельнула им. Тут-то Авденаго и погиб, погиб окончательно.
Атиадан танцевала, опустив веки: ее узкие глаза были закрыты, так что видеть Авденаго она явно не могла. И тем не менее троллиха прекрасно знала, какое впечатление производит на дахати Нитирэна ее танец. Улыбка застыла на синеватых ее губах. Они были полными, нежными и благоуханными, а ямочки в углах рта наполнились сладкими тенями.
Нитирэн, заласканный подругами Атиадан, почти не смотрел на танцовщицу. Такова уж участь верховного правителя всего народа в первую ночь правления. Он принадлежит не себе, а любому из народа, кто захочет прикоснуться к нему. И не повелитель выбирает нынешней ночью возлюбленную для себя, но всякая троллиха, какая пожелает, претендует на его близость.
Атиадан хоть и танцевала перед Нитирэном, но желала не его. Когда она в очередной раз обернулась спиной к Авденаго и повторила свои шажки вправо-влево, дахати не выдержал. Метнувшись вперед, он сильно прихватил зубами вздернутый кверху хвостик троллихи.
Она взвизгнула. Между зубами Авденаго почувствовал нежный солоноватый привкус крови. Он разжал челюсти. Кровь залила его рот, обмазала губы. Все хмельное, когда-либо выпитое Авденаго, мгновенно ударило ему в голову: он опьянел, безумие растеклось по его жилам.
Теперь глаза Атиадан были широко раскрыты. Она напрягла веки, и глаза ее сделались круглыми. У них не было белка, а зрачок тонул в сплошной чернильной черноте. Темно-синие ресницы грозили Авденаго, они были жестки, как стрелы.