Разумеется, в этом варианте больше смысла, чем в первом. Но «клад» с равным успехом может быть не началом, а концом слова. Тем паче, что расстояние между ним и «во» очень большое. Приклад? Расклад? А «после ли… « – «впоследствии лишишься»…
Я крутила записку так и эдак, рассматривала ее на свет – бесполезно. Карандашные буквы смылись начисто. Но если бы Мартин Форчиа писал чернилами, было бы еще хуже. Они бы полностью расплылись. И почему бы господам ученым в своих академиях, вместо того чтоб заниматься всяческой чепухой, не изобрести чернила, которые бы не расплывались в воде? Тогда бы Гейрреду Тальви не пришлось посылать меня в Камби. И он придумал бы для меня что-нибудь погаже…
Ладно, я и не рассчитывала разгадать содержание записки в первый же вечер. Но в «кладбище» что-то есть. Или на нем… Надо будет туда наведаться.
Если «клад» действительно означал кладбище, а «во» – восемь часов, то никак уж не восемь часов утра. Это было ясно с самого начала. Но тем не менее я встала с рассветом и, миновав припортовые кварталы, вышла к городскому погосту.
Камби – город не настолько богатый, чтобы иметь, скажем, два кладбища, как в Свантере, – для покойников денежных и для неимущих. Здесь все покоятся в одной ограде. В Свантере, как во многих других больших городах, на бедняцком кладбище бренные останки, пролежавшие в земле определенное время, из могил, за коими никто не ухаживает, вырывают и сносят в подвалы близлежащих церквей – пусть лежат себе мирно до трубы архангельской и не мешают истлевать следующим поколениям, раз магистрат не выделяет новых земельных участков. Кости, говорят, лежат огромными беспорядочными грудами – воображаю, какой переполох начнется там в день Суда! Но в Камби такого точно не будет, потому что здесь костей из могил не вырывают. Подозреваю, что старые могилы просто ровняют с землей и без зазрения совести копают новые.
В маленькой часовне не было никого, кроме священника и двух старух – рыбацких вдов. Сторож дремал во дворе, сидя на досках подозрительного вида и происхождения. И это единственное, что было здесь подозрительного. Я бродила среди фамильных склепов из зеленого камня с прожилками, в чугунных розах и виноградных гроздьях, простых надгробий, поросших мхом, и покосившихся крестов. На одном из таких, сбитом из грубо обструганных деревяшек, было нацарапано: «Мартин Форчиа». Ни тебе даты, ни «покойся с миром»… Бедолага, кому бы ты ни служил. Кто его хоронил, интересно? Тальви упомянул лишь, что ему доставили вещи Форчиа. Почему он не дал мне встретиться с тем, кто это сделал? Не хотел излишне облегчать мне задачу?
Могила Форчиа была одной из самых свежих. Я заметила еще две, не успевшие осесть. В одной покоилась почтенная дама, которая умерла, судя по надписи на плите, пресытившись днями. На другом надгробии плач по безвременно ушедшему супругу и отцу изливали неутешная вдова и четырнадцать детей (перечислены поименно). Хороший город Камби, зря я о нем дурно отзывалась. Видимо, здешний воздух способствует долголетию и плодовитости… Правда, не всегда. Нужно будет приложить все усилия, чтобы количество могил в ближайшее время не возросло.
И все же что за преступные деяния творились здесь… если они творились? Я обошла приют вечного успокоения вдоль и поперек, но не нашла никаких подсказок. На склепах не было следов взлома. Нигде. Ни на одном. И я не заметила, чтоб раскапывали какую-нибудь могилу – а по нынешнему времени года скрыть следы этого нелегко. И, мотаясь по свежей травке, среди кустов шиповника, который непомерно разросся вдоль стен, я думала, что даже если и найду что-либо, вряд ли это поможет. Конечно, кладбищенское воровство – занятие малопочтенное, но к нему прибегают, как правило, те, кто не режет глоток живым. Мне приходилось слышать, опять же в Свантере, что могилы нередко раскапывают врачи и студенты-медики, которым трупы нужны в сугубо учебных целях. Но в Камби нет медицинской школы. И даже если здесь практикует какой-то лихой хирург-одиночка, которого застукали на кладбище, ему проще было бы, перерезав Форчиа глотку, сразу поволочь его на анатомический стол, а не выбрасывать в море.
Выбрасывать в море…
Кладбище от моря довольно далеко.
В конце концов, на кладбище я всегда могу прийти снова. Или меня туда принесут.
Вернувшись в город, я свернула на Приморскую площадь, обогнула выходящую на нее фасадом церковь Святого Бернарда Эрдского, и по боковым улицам вышла в порт.
Для апреля было тепло, солнечно, и слепящие блики на зеленой воде заставили меня зажмуриться, когда я вынырнула на свет из тени и сырости каменных проулков. На миг я остановилась. Порты никогда не относились к сфере моей деятельности, я не слишком любила там бывать и где-нибудь в лесу чувствовала себя гораздо лучше, но, если бы Господь захотел, чтоб я всю жизнь проторчала в лесах, он и создал бы меня лесным зверем. Посему я бывала в портах, самых разных, и здесь тоже. Но уповать нынче приходилось только на собственные глаза и память. Я не собиралась повторять ошибок Форчиа, который наверняка о чем-то расспрашивал окружающих и снискал себе репутацию шпиона – да он и был шпионом, только неизвестно чьим.
Я слишком много думаю о Форчиа, которого никогда не видела и о котором знаю только, что он, мне на горе, умел писать. Не ищи, кто убил Форчиа, ищи, о чем говорится в записке… Я поняла, что, если сумею, что-то прояснить с убийством, тогда и записка станет яснее.
Форчиа нашли с той стороны волнореза, сказал Маддан. «С той» – в устах местного жителя означает – с западной, так как там к волнорезу примыкает городская стена. Точнее, почти примыкает… Я прошла туда посмотреть. Удивительно сумрачное место. Солнце уже перевалило на вторую половину дня, и тени тянулись от стены до самого волнореза. Валялись груды гниющего плавника и тины, дохлые крысы, объедки. Свалка, короче. Матросы, грузчики, разносчики и прочая портовая шваль остались по ту сторону волнореза, здесь их голоса были не слышны. Тишину нарушал лязг амуниции городской стражи, патрулировавшей стены, шум ветра и волн. Последние с каким-то бычьим упорством били о серый гранит и опадали хлопьями грязной пены.
Я медленно повернула назад. Вряд ли Форчиа убили и бросили в воду прямо здесь. Слишком уж хорошо место просматривается сверху – как со стены, так и с волнореза. Конечно, можно улучить момент, когда стражи поблизости не будет, но…
Но. Независимо от того, где убили Форчиа, я знаю, где его точно бросить в море не могли. Дальше мыса Айгар, западной оконечности Камбийской бухты, отделенного от города березовой рощей. Как раз там в море впадает река Айгар. Неглубокая, но со свирепейшим течением. Мне однажды пришлось там выбираться вплавь при обстоятельствах, которые к данному делу отношения не имеют, и свидетельствую: по вине реки ли, ветра ли от мыса идет сильное подводное течение на восток, к городу. Вдобавок там обширная отмель, при отливе каменистое дно местами обнажается, даже на лодке не пройдешь, поэтому порт и заложили в глубине бухты, правда, прилив там, как и везде здесь, высокий…
А Форчиа нашли после отлива.
осле лив
Неужели он сумел это предугадать? Или, может, он написал «после прилива»? В любом случае это более разумное объяснение, чем те, что я напридумывала вчера.
Но как прилив (или отлив) связаны с кладбищем?
Это мне и предстояло узнать.
Когда стемнело, я вернулась на кладбище. Сторож не показывался, и я была готова ко всему. Пистолеты, правда, оставались в гостинице, однако кинжал и дубинка были при мне. Я вообще не люблю лишнего шума, тем более что пальба на кладбище – это уж чистейшее фанфаронство и неуважение к традициям. На кладбище должно быть тихо, а на рынке – шумно. Впрочем, я и на рынках предпочитала обходиться без стрельбы и не создавать необходимости пускать оружие в ход. Дедуля Бешеный этого, конечно, очень бы не не одобрил.
Однако, чтобы не влезать в ненужные подробности, – ночь была потрачена зря. Несколько раз слышался треск в кустах, шевеление и шепот, но это оказывались всего лишь влюбленные парочки, обжимавшиеся под сенью надгробий. Что поделать – весна. Хотя, конечно, весна весной, но могли бы подождать, пока трава как следует подрастет, – сыро же, черт возьми!
Злая, как помянутый черт, и продрогшая, ибо мне, в отличие от тех сосунков, любовный жар костей не согревал, я вернулась в гостиницу, немного передохнула, перекусила и снова вышла в город. Никаких свежих идей в голову не приходило. Я утешила себя тем, что одну из трех строчек можно считать разгаданной, осталось всего две, а дней у меня впереди – шесть. Но это было единственное, что утешало. Бесполезная ночь повлекла за собой бесполезный день. Долго перечислять, куда меня заносило, однако никаких концов я не нашла. Они снова ушли в воду. Как бедняга Форчиа. То есть он-то не ушел, его бросили… И перед этим перерезали горло. На матросню вроде бы не похоже и на мастеровщину тоже. И те и другие скорее бы проломили череп.
Если бы мне хотя бы удалось взглянуть на труп, было бы проще определить, кто поработал. Но не выкапывать же мне его из могилы! А что? Можно. А еще можно пойти к гадалке, вызвать дух Форчиа и задать ему парочку вопросов. Отличный способ, запатентован еще в Библии, насколько я помню… Беззвучно выругавшись, я перешла Приморскую площадь и повернула назад, к гостинице.
Кто оплатил похороны Форчиа? Скорее всего, неизвестный мне человек Тальви. Не сам Тальви – тот узнал обо всем задним числом. Если верить его словам. А кто отпевал бедолагу? Кладбищенский священник, что вероятнее всего, или кто-то другой? Кто нашел труп? Портовый патруль? Прохожие? Матросы? Все это легко можно выяснить. Но получается, что не миновать расспросов. И тогда меня начнут связывать с человеком, которого в городе считали императорским шпионом. Этого бы мне не хотелось.
Если ни до чего другого не додумаюсь, ночью вернусь на кладбище, влезу в церковь и посмотрю записи. Может, это на что-то меня наведет. Хотя не слишком это привлекательное решение…
Поужинать я расположилась не у себя в комнате, а в зале, чтобы послушать, чем тут дышат. И здесь неудачи меня преследовали. Зацепиться было не за что. Обычные разговоры о торговле, пошлинах, налогах, грузах, фрахте, толстосумах-кровопийцах, которым не мешало бы пощекотать брюхо ножиком (я насторожилась, но это была лишь риторическая фигура), патрульных, совсем заевших жизнь хорошим людям, и падлах – стервахсуках-бабах. Шпионы и всяческие ищейки не упоминались. Мелькнула нехорошая мысль – а вдруг Маддан понял, что я не собираюсь следовать его совету, и теперь держит меня за ищейку? Ну нет, тогда бы меня здесь окружала мертвая пустыня. А так – никто внимания не обращал. Не настолько Маддан умен, чтобы подстраивать сложные ловушки.
Публика была обычная – разные деловые, портовые и околопортовые, шкипера, торговцы. Девочки – немного. Маддан пускал только тех, что почище, полагая «Оловянную кружку» приличным заведением. Просто заезжие – «племянники каретного мастера».
К полуночи дым начал густеть, девочки порасхватали клиентов, а остальные, уже плохо державшиеся на ногах, все еще что-то доказывали. Какой-то малый из «племянников», судя по всему подзадержавшийся в подмастерьях, с рыданиями выкрикивал, что «империя рушится» и «война скоро докатится до нашего милого Севера». Меня от этих разговоров повело больше, чем от табачного дыма и перегара. Не выношу политики, особливо политики в кабаках. Кроме того, подобные заявления как раз могли исходить от натурального шпиона. Но этот, после того как изрек великие истины, уткнулся мордой в столешницу и сладко захрапел, не тревожа покой Оле-вышибалы, дремавшего у дверей. Кулаки у Оле были как чугунные ядра, и мозгов у него было столько же, сколько в чугунном ядре, но работу свою он исполнял как подобает. Драки здесь случались редко. Маддан довольно наблюдал за происходящим из-за стойки. Для него день был вполне удачен, не то что для меня…
Дьявол! Для чего Гейрреду Тальви понадобилось делать из меня дуру? Если именно это было его целью, то он своего добился. Я же не ищейка, а совсем на, оборот… Если Тальви этого не понимает, он просто болван. А если понимает… это гораздо хуже.
Я поднялась к себе. Спать не хотелось. Запалив свечу, я вынула знакомую до колик в желудке записку и тупо уставилась в нее.
Тонч та
Собственно, почему я решила, будто «точн» означает «точно»? Может, «достаточно»? Или «источник». Какие здесь поблизости есть источники? Кроме реки, ничего не знаю, но это можно выяснить, это ведь не про убийство Форчиа спрашивать…
И – концы в воду…
Но источники бывают не только у воды. Если подумать, источники бывают у чего угодно. Или почти.
Источник благодати. Источник богатства. Источник тепла. Источник света…
Источник света!
Но перед «света» должно быть еще какое-то слово или даже два. Слишком уж велик промежуток…
Встав из-за стола, я принялась ходить по комнате. Что-то вертится в памяти… «Источник чего-то там и света» – убей меня Господь, откуда мне знакома эта фраза? И выглядела она вроде бы совсем по-другому…
Я плюхнулась на кровать, сжала пальцами виски и зажмурилась. И тут же за сомкнутыми веками проплыли слова на мертвом языке, проплыли и исчезли.
Правильно, Господи, тебе следовало меня убить. Нет, убить такую растяпу мало. Превратить в кинкарскую лавочницу, ни на что иное она, растяпа, не годна. За два дня, что я мотаюсь по городу, эта фраза не меньше шести раз оказывалась у меня перед глазами. А может, и больше. Потому что каждый раз, направляясь в порт или пересекая Приморскую площадь, я окидывала рассеянным взглядом фасад церкви Святого Бернарда Эрдского. Над главным порталом там высечен барельеф: рука, протянутая из кучерявого облака, благословляет корабли с немыслимо надутыми парусами. Облако обвито каменной лентой с потускневшими бронзовыми буквами:
«FONS GAUDI ЕТ LUCIS»
Что, если верить жалким обрывкам книжной учености, сохранившейся в моей памяти, означает: «ИСТОЧНИК РАДОСТИ И СВЕТА».
Я не Бог весть какой знаток архитектурных стилей, особенно церковных, но, насколько я понимаю, церковь Святого Бернарда Эрдского не могла быть построена раньше середины прошлого века. Именно тогда имперские зодчие взяли манеру вместо островерхих шпилей церквей возводить купола. Так они вроде бы возрождали традиции другой империи, Римской, никогда, к слову сказать, своих колоний в наших краях не имевшей. На самом деле, говаривали много путешествовавшие люди, эти строения больше смахивали на мечети, прости, Господи, меня, многогрешную, за подобное сравнение.
Я пришла туда к утренней мессе. Народу было не много, хотя, разумеется, не так мало, как в кладбищенской часовне. Небольшой орган – сущий малютка перед тем, что стоял в Свантерском кафедральном соборе, – молчал, и пожилой священник с желтоватым цветом лица служил без воодушевления. Я купила свечу, чтобы поставить ее за помин души Мо Хантера, шкипера шхуны «Гордость Карнионы». Во-первых, потому, что Кривой Мо на своей «Гордости» и в самом деле о прошлом годе пропал в море, а во-вторых, это был хороший предлог оглядеться. Церковь, расположенная вблизи порта (правда, не на его территории), посещалась, судя по всему, преимущественно моряками и их близкими, несмотря на то, что Бернард Эрдский не был особенно почитаемым морским святым, вроде святого Николая-путеводителя или святого Христофора (а вот с чего Тальви почитали святого Христофора, между прочим? ). И как во многих иных церквах, особенно где есть гробницы святых, можно увидеть слепки исцеленных рук, ног и прочих частей тела – хоть и не всех, надо думать, – так здесь стены были увешаны изображениями парусников – из соломы, дерева, глины, латуни, изредка даже из серебра. К сожалению, этих трогательных даров от мореплавателей, коих от кораблекрушений и прочих напастей на водах спасла молитва Бернарду Эрдскому, было недостаточно, чтобы прикрыть фрески, исполненные в той не любимой мною манере, что представляет святых и мучеников такими, будто им поминутно необходим флакон с нюхательной солью. А ведь они, если верить тому, что им пришлось претерпеть, были довольно крепкими ребятами.
Фрески по большей части изображали разные эпизоды из жития святого Бернарда, каковое я, признаться, знала плохо и с трудом могла эти эпизоды отождествить. Ясно было, что святой епископ подвизается в пустынях и чащобах, проповедует страшным и диким варварам-эрдам и обращает их в истинную веру, низвергнув языческих идолов. Вероятно, где-то там, среди варварских вождей, внимавших проповеднику, примостились и мои предки. Надо признать, с ними он недоработал…