– Чтоб тебе смерть твоя приснилась, колдун треклятый! – пользуясь возможностью, Деян в голос обругал чародея на все лады – что было, конечно, сущим ребячеством, но отчего стало чуть полегче – и принялся разгребать хвою, чтобы освободить место для костра; затем вытащил из-за пояса великана топор и занялся дровами.
Котелок забурчал. Деян палкой переставил его в сторону от огня и засыпал в воду мятных листьев. Где-то в лесу беспрестанно ухала сова.
«Столько лет прошло! Кто бы мне сказал, что так будет, – я бы скорее поверил, что небо и земля поменяются местами».
Деян осторожно погладил топорище, словно пытался сдружиться с диковатым псом. Тот самый топор, что когда-то спас жизнь, но изувечил, чье лезвие мерещилось в кошмарах, сегодня служил инструментом ему самому; а прежний хозяин был мертв. Как и Мажел. И Нарех. Как и многие другие, кого он любил и знал, к кому был привязан…
Чем усерднее Деян старался думать о чем-нибудь сегодняшнем – да хоть бы о том, почему шумит глупая птица, что таят в себе ночные скрипы и шорохи, – тем навязчивей в мысли вторгалось прошлое. И, точно огонь – воду, оно подогревало горечь, обиду и тревогу.
В дорожном мешке, кроме старого котелка Петера Догжона и мятных листьев, нашлось еще множесто вещей, которых Деян туда не клал: остатки сала, проволока для ловушек, маленький сверток с лекарствами… Чувствовалась рука Эльмы, хотя когда девушка успела это проделать, он не понимал. Впрочем, «когда» – его и не особо интересовало.
От этой нежданной заботы аппетит пропал совершенно; хотелось лечь и забыться. Но поесть было нужно; поесть, просушиться, отогреться. Потому он старательно пережевывал завернутое в тонкую лепешку сало и думал, думал, думал.
Хотя думать было, в сущности, не о чем и незачем.
«Потерявши голову, по волосам не плачут».
Деян зачерпнул деревянной кружкой заварки: считая, что груз придется тащить самому, кружку он тоже, конечно, не брал… С отвращением откусил от лепешки, запил. Кусок не лез в горло.
Еще вчера он бежал из Орыжи сломя голову, но теперь эта поспешность представлялась ему страшной, непростительной ошибкой. По какой бы причине Эльма ни гнала его прочь – он не должен был поддаваться обиде, не должен был уходить, не разобравшись… А он ушел. Бросил ставшую родной семью; оставил женщину, которую любил, именно тогда, когда она – что бы ни говорила, – возможно, нуждалась в нем.
Почему он не отыскал способа задержаться? Задержаться – и настаивать на своем, расспрашивать ее до тех пор, пока не отсохнет язык, обнять и не разжимать рук; да хоть бы окатить водой, как сама Эльма, случалось, проделывала с Малухой; возможно, тогда она вновь стала бы самой собой или хотя бы объяснила, в чем дело…
Но едва лишь Деян пытался вообразить этот возможный разговор, в ушах звенел ее усталый равнодушный голос: «Что еще?»
Он не мог вспомнить в точности ее лица тогда, в те последние мгновения, которые они провели вместе. Сейчас в равнодушии чудилось скрытое нетерпение, предвкушение: еще немного – и все, наконец-то все закончится. Если так… Но даже если так, и даже если Эльма хотела видеть рядом Кенека, Кенек – будь он проклят! – сидел в сарае и ничем и ни в чем помочь ей не мог. А он, если бы остался, – мог. Или нет?
Он – Господь свидетель! – хотел как лучше. Но не знал – как это, лучше; слишком мало знал, а понимал еше меньше.
«Пустые мысли! Все равно сделанного не вернешь. И я вернуться не могу. Или?..»
Деян замер. Взгляд его метнулся к топору.
Голем без движения лежал на земле, подтянув колени к локтям. Он, очевидно, мерз, но не проснулся, чтобы укрыться или перелечь ближе к огню: можно было понадеяться на то, что не проснется он и ни от чего другого. Что вместе с гибелью чародея его колдовство развеется, и Джибанд без «мастера» останется неживой куклой. И что хватит сил и сноровки на одной ноге доковылять обратно в Орыжь…
Старик Киан был бы, безусловно, доволен, если б его обожаемый топор все-таки нашел Големов затылок.
«Рискованно. И даже очень. Но моя смерть за его – неплохой ведь обмен?»
Деян взглянул на чародея: тот по-прежнему не шевелился. Страха не было. Но злость – поддерживавшая, направлявшая, придававшая сил и решимости – сейчас не спешила прийти на подмогу. Убить спящего; того, кому, пусть и невольно, обязан жизнью – слишком велика была подлость. И совсем уж ничем ее не заслужил Джибанд, «ненастоящий», но все же живой.
«Но другого шанса может не представиться. – Деян, забыв о еде, сжал кулак. Жир потек по пальцам, запахло горелым: кусок сала свалился в огонь. – На Кенека у тебя тогда, ночью, не поднялась рука – и к чему это едва не привело? Мрак!!!»
Он отшатнулся от огня: послышалось, будто рядом крошится кость. Но то лишь затрещало, плюнув искрами, полено.
«Нет, мрак небесный, все-таки это чересчур. – Деян вздохнул. – Но рано или поздно мы встретим людей, а колдун не в себе, он опасен. Если начнет буйствовать – что тогда делать? Тогда уже будет поздно: ты никак не сможешь его остановить…»
Чародей вдруг приподнялся на локте:
– Не надо пытаться меня убить. Не получится.
– VI –
Напряженный тон не оставлял сомнений: могло получиться.
– Ты ненавидишь меня. – Чародей не спрашивал, а утверждал. – За что?
– Я и не пытался. Пока, – хмыкнул Деян, чувствуя одновременно досаду и облегчение: теперь, когда шанс был упущен, не нужно было делать неприятный выбор самому. –За что ненавижу, спрашиваешь? А за что ты измордовал до полусмерти нашего старосту? Обрушился на мирных людей, которые не сделали тебе ничего дурного. Покалечил одного старика, унизил и обезоружил второго. – Деян кивнул на топор. – Киан мог бы остаться в живых. Все могло бы быть по-другому! Но это такая мелочь, что ты о том не помнишь даже: не того мы полета птицы, чтоб вашему колдовскому благородию голову из-за нас напрягать. – Деян сплюнул под ноги. – За что ненавижу? Мерзавец ты – вот за что.
Чародей подполз ближе к костру.
– Твои «мирные люди» весьма изобретательны в способах убийства. Они довольно хитроумно покушались на жизнь того, кто не сделал им ничего дурного, – чародей указал взглядом на Джибанда, – за одно то, что он пришел со мной вместе и защищал меня.
– Но они… – Деян запнулся. Хоть он и говорил Киану, что великан – кукла, тот не поверил. А остальные вовсе ничего не знали: для них Джибанд был человеком. Которому они собирались проломить голову, не испытывая по этому поводу никаких угрызений совести. – Они посчитали вас врагами. И не ошиблись: ты пришел как враг.
– Твои односельчане сами убили бы меня, если б я дал им такую возможность, – сказал чародей. – Ваш староста намеренно меня провоцировал, чтобы получить повод от нас избавиться и оправдать убийство в глазах людей. Я не виню его: нынче не подходящее время привечать чужаков; и признаю, что погорячился… Но если б твой дом назвали бы хлевом и предложили поискать родню среди свиней – ты бы сумел остаться невозмутимым? А, мирный и свободный человек?!
«Сумел бы, куда б я делся: на одной ноге невелик выбор», – с досадой подумал Деян, невольно отодвинувшись чуть назад: чародей смотрел на него не мигая, с таким внутренним напряжением, будто он сжимал в руке не кусок лепешки, а нож.
Доводы, которые не зазорно было высказать вслух, оказались исчерпаны: спор зашел в тупик. Невеликий запал, какой был, – и тот пропал. Даже продолжать ругаться не хотелось: в мокром, холодном лесу и без перебранки было достаточно паскудно.
– Надеюсь, покойникам полегчало с твоих оправданий. Есть будешь? – буркнул Деян. Чародей шумно втянул носом воздух и скривился:
– Воздержусь. Но благодарю за предложение.
Рядом ухнула сова.
– Тут не княжеский стол, разносолов не припасено, – зло сказал Деян.
– Не в том дело. Извини, не хотел тебя обидеть.
Чародей протянул руки к огню. Взметнувшееся пламя высветило запачканное землей лицо и покрасневшие, воспаленные глаза.
«Постойте-ка. Действительно, что-то тут не то…».
Деян замер, не донеся лепешку до рта.
Джибанду пища была, очевидно, без надобности, но чародей был человеком. Однако Деян не мог припомнить, чтобы тот хоть раз за все время прикоснулся к еде. Только изредка пригублял воду – смочить горло – да прикладывался к своей маленькой фляжке.
Деян растерянно моргнул. Не верилось, чтобы древнего чародея что-то страшило, тем более какой-то пустяк: не могло такого быть! Однако взгляд Голема по-прежнему был прикован к нему, вернее сказать – к куску лепешки в его руке, и то выражение, которое Деян сперва принял за брезгливость, теперь казалось совсем иным. Так орыжские мальчишки когда-то смотрели на украденный из волковской «ресторации» бочонок крепкой браги – с вожделением и страхом.
– Ты что же это… – Деян замялся, не зная, как точнее спросить то, что хотел.
– Я слишком долго провел в смертном сне. – Чародей отвернулся. – Мне повезло уже в том, что тело хоть на что-то годится. Но если я дам себе волю, боюсь, без надзора целителей меня ждет очень паршивая смерть.
– Понимаю. – Деяну приходилось однажды наблюдать, как подыхает обожравшийся с голодухи пес. – Но разве колдуны могут жить вообще без пищи?
– Недолго – могут; даже должны, если принимают... лекарство. – Чародей нащупал флягу во внутреннем кармане, но доставать не стал. – Так что выбор у меня простой. Этого хватит, чтобы добраться до Венжара. Должно хватить.
– Зелье в твоей фляжке как-то поддерживает в тебе жизнь?
– Можно сказать и так. Забирает возможности будущего времени и передает их настоящему. – Чародей, нахмурившись, снова тронул флягу через тонкую кожу жилета. – Позволяет взять у самого себя взаймы.
– Но любой долг приходится отдавать, – заметил Деян. – Значит, со временем ты будешь слабеть все быстрее. А зелья нужно будет все больше.
Чародей кивнул, уставившись в огонь.
– Каррайер, или «Вдовьи слезы» – так оно называется; наследие первых войн с Островами. В мое время многие старались всегда держать при себе порцию… Если выпить все разом – умрешь меньше чем через полдня. Но перед тем горы свернешь и море высушишь. Обычно так каррайер и используют – весь разом, перед безнадежным боем… А я вынужден попытаться растянуть удовольствие. – Чародей поморщился.
– И что же ты будешь делать, когда зелье закончится? – спросил Деян.
– Надо полагать, умру, – без тени улыбки ответил чародей.
– Но тебя это, похоже, мало беспокоит?
– Если б не беспокоило, я бы забрал веревку у того несчастного старика и тоже перекинул через сук, – сказал чародей с неожиданной злостью в голосе. – Но у меня нет выбора.
– Почему же? Есть: оставь свою колдовскую отраву и помри по-людски. Или живи по-людски, если выдержишь все же, – добавил Деян. – Ты ведь не знаешь точно, как оно выйдет.
Лицо чародея исказила неподдельная мука; но через мгновение все закончилось.
– Нет. – Он, сглотнув, отвел взгляд. В борьбе голода и страха победил страх. – И не искушай меня впредь. Пожалуйста.
«Чушь какая-то».
Деян поспешно, пока чародей смотрел в сторону, затолкал остатки лепешки в рот. Все услышанное не складывалось в единую картину. Не хватало кусочка головоломки, маленького, быть может, но важного, – или же от всей головоломки у него в руках был лишь один-единственный кусок?
– Тот человек, которого ты упоминаешь… По имени Венжар, – попробовал Деян зайти с другого бока. – Думаешь, если ты его найдешь, он отыщет для тебя целителя?
Чародей неопределенно хмыкнул.
– Кто он тебе – друг или враг? – продолжал допытываться Деян.
– Стань он врагом – давно убил бы меня. Останься он другом – мой дом не лежал бы в руинах, а моя родина не превратилась бы в забытое миром захолустье. – Чародей помолчал немного. – Ты никогда не задумывался, почему до вашего края никому нет дела?
– Задумывался. Но причины не знаю.
– Я тоже не знаю. Но готов на что угодно спорить: без Венжара тут не обошлось. Как я – мастер по земле и камню, так Венжар ен’Гарбдад – мастер морочить людям головы. Выдающийся мастер: как-то раз он убедил городской совет Иразмара в том, что солнце восходит на юге. – Чародей слабо улыбнулся. – Думаю, он хорошо постарался, накладывая отводящие сети; только чары со временем ослабли…
– Зачем?
– Сам бы хотел знать. Уничтожить память обо мне, но не тронуть меня самого? Бессмыслица.
– Я не про то. Зачем убеждать кого-то, что солнце восходит на юге?
– А, это! – Чародей усмехнулся. – Ему позарез нужно было сбыть крупную партию мяса, пока оно не протухло. В Иразмаре есть поверье, что особенно хорош тот товар, который «приходит с солнцем», через восточные ворота. Поэтому на въезд с востока всегда очередь из торговцев, досмотра приходится ждать много дней. Венжара время поджимало, так что он заехал с юга и потолковал с советниками.
– Могущественный колдун сам развозил товар и жульничал, как простой купец?
– Что ты: он жульничал гораздо лучше! – Чародей хрипло рассмеялся. – Если крепко держишь в руках торговлю, то можешь вертеть любым правителем как душе угодно. А Венжар так любил свою власть, что не гнушался никакой работы: собственноручно проверял все расчеты, сам сопровождал караваны. Разве что землю сам не пахал и коров не пас. Даже когда добился кресла в императорском совете – все равно совал свой нос во все мелочи: все время ему казалось, что кто-нибудь его дурит или наживается за казенный счет… Во всей Нарьяжской Империи не было другого такого въедливого сановника.
– Нарьяжская Империя – где это? – с любопытством спросил Деян.
– Здесь. – Чародей постучал ладонью по земле. – На карте такого государства больше нет. Ваш священник неплохо образован, но считает Нарьяжский союз кратковременным военным соглашением и путается в датах. Нет больше города Иразмар, нет прежней имперской столицы, Радора. А Нарьяжский хребет теперь пишут как «Выйский». Даже звезды не те, что прежде! Одни погасли, другие зажглись… Однако Венжар по-прежнему на коне.
Деян решительно не знал, что на это можно сказать. Что-то в голосе чародея предостерегало от дальнейших расспросов о цели их пути и о Венжаре ен’Гарбдаде в особенности. Трещал костер; снова расшумелась сова.
– Скверный знак, – мрачно заметил чародей
– Что он предвещает?
– Он указывает на уже свершившееся. В эту пору разве всегда так дождливо и холодно?
– Нет, – сказал Деян; по правде, он вообще не помнил, чтобы холода хоть когда-нибудь приходили так рано. – Но как это связано с совами?
– Совы чувствуют чары, – объяснил Голем. – Это не обычные дожди: кто-то торопит зиму. Стоит скоро ждать снега.
– Но как… Зачем?!
– Надо думать, чтобы замедлить армию неприятеля.
– Такое возможно?! Изменить вот так вот погоду… – Деян недоверчиво взглянул на чародея.
– Что-то в мире совсем неладное творится. Я видел ваши поля: начало осени сейчас, да?
– Да.
– Сам понимаешь: зима намного раньше срока – большая беда. Мало людям войны – быть в будущем году голоду, – сказал Голем; болезненно скривившись, потер виски. – Круг чародеев не должен был допустить подобного! Но, по-видимому, он тоже переживает не лучшие времена. Если вообще еще существует.
– Преподобный Терош, когда рассказывал о большом мире, не упоминал никаких кругов.
– О большом мире?
– Так мы называем все, что лежит по эту сторону тракта, – объяснил Деян.
– Ясно.
Разговор прервался. Деян развернул одеяло и устроился на куче нарубленного лапника. Подумав, переложил топор под руку, чтоб сразу пустить в ход при необходимости.
– Хочешь верь, хочешь нет, но мне жаль. Что так вышло с твоим старостой и его другом. – Чародей говорил, глядя в пламя. В слабом свете костра кожа на его лице казалась алракцитово-рыжей, что придавало ему вид больной и жуткий.
Деян предпочел промолчать, притворившись спящим.
Но сон все не шел. Небо прояснилось: сквозь густую хвою проглядывали белесые огоньки звезд.