Танат цыкнул на близнеца. У него был такой вид, будто он крупно сожалеет, что у него вообще есть близнец.
– Рано или поздно, – пробормотал Убийца, – они явятся.
Одних приведет любопытство. Другие не замедлят разведать, опасный ли перед ними противник. Испытать мою решимость. Третьи постараются урвать для себя часть милостей – на этих можно рассчитывать. Четвертые пойдут за третьими…
– А что говорят?
– А я не сплетник, – припечатал Гипнос, проливая несколько рубиновых капель на белый хитон. Белые перья встопорщил. – При мне и так уже никто и ничего… потому что я в вашу компанию по недосмотру влез… говорят… умные всегда молчат, это ты сам знаешь. А дураки не говорят – они кричат. «Да как же мы теперь будем существовать? – кричат – Мало того что в Тартар узников напихали, теперь вот прислали… царя. А вдруг он тут свои порядки наводить начнет? Сынок Крона, как же!» Ну, то есть, кричали.
– Кричали?
– Ага, кричали, – Гипнос лучился ярче колесницы Гелиоса. – А потом мы с ними посидели малость, поболтали… я тогда еще с поверхности вернулся, они меня про жребий выспрашивали – что да как… Ну я и говорю – мол, радуйтесь, что Аид. Мол, сам Громовержец хотел этот жребий. Прямо-таки видел себя – мол, назовусь Зевсом Подземным, царствовать буду… молниями непокорных шпынять. Да и Посейдон, мол, был не против – он же Колебатель Земли… А Аид что – он тут бывал, с Эребом и Нюктой беседовал, стало быть, почти здешний.
Судя по тому как хмурился Убийца – ему эта история была в новинку.
– И они поверили?
– Они же дураки, – хихикнул бог сна. – Да еще братец паре рапсодов тексты сочинил – так они, пока из Леты напились, все пальцы сбренчали – как разгневался Громовержец, когда узнал, что не быть ему Зевсом Подземным.
Тучеподобные брови, великий, насупив,
Молвил сурово: «Будь так, так решила Ананка»..
Дланию твердой потом, что метает перу́ны,
Вынул самою судьбою назначенный жребий,
Люто досадуя: то небеса – и всего-то!
Следом Морской Жеребец, Посейдон Черногривый,
Губы кусая глядит на решение судеб.
Море ему предназначено, штормы и рыбы,
Гневно свой ус теребит и не рад он нисколько.
Старший же брат…
Ну и так далее. Только вот порядок братику поменять пришлось – поставил тебя тянуть последним, а так – всем хорошие тексты.
Я покосился на Убийцу, которого менее всего можно было заподозрить в сочинении стихов.
– Другой брат, – буркнул Танат, отнимая от губ чашу.
Ах да, Мому-насмешнику только дай повод устроить очередную каверзу. Вот только каким образом он отыскал рапсодов, которым пора в подземный мир?
– А он их и прикончил, – развеселился Гипнос. – Сразу как тексты им сочинил. Сам его знаешь – ради своих розыгрышей что хочешь сделает. В общем, дураки стучат себя в грудь, вознося хвалу Ананке за то, что определила во Владыки тебя, а не Зевса. Наслышаны о его нраве. Они придут на поклон.
И добавил, глядя на что-то за моей спиной:
– В общем, Владыка, хоть для чего-то, но свита сыщется.
В следующую секунду на меня налетел чешуйчатый вихрь. Вихрь опрокинул на пол, заставив развернуть на себя вино и припечататься затылком о базальт. Вихрь заметался, то давя на грудь когтистыми лапами, то обдавая дыханием.
«Аид… бог… хозяин…»
– Гелло?!
Уродливая морда сына Ночи была перекошена гримасой искренней радости. Он то разевал пасть, чтобы меня лизнуть, передумывал – не собака все-таки – начинал победно галопировать на груди, а в мои мысли лился поток несвязных слов:
«Пришел. Слышал. Говорили – Владыка. Большой хозяин. Ждал. Давно. Не боишься. Пришел…»
И ругательства, от которых поперхнулись бы Циклопы. От большого, видимо, счастья.
«Началось», – подумал я, глядя в потолок.
***
Через неделю в глазах рябило от лиц.
Частично – морд.
Временами – харь.
Являться к трону (которого не было!) начали с первого дня, сперва понемногу, потом волной. От большинства я откупался малозначащими фразами («Да, да, Владыка рад вас приветствовать, обращайтесь, если вдруг вопросы, а пока идите в Тартар»). Если появлялся кто-то значительный – наготове были Гипнос, Гелло… и Ананка.
Почему Ананка – было непонятно, но она включилась в игру с азартом и почти не умолкала.
– Открой глаза пошире, невидимка. Перед тобой сама Трехтелая Геката, богиня колдовства!
Что там глаза пошире – я видел чаровницу раньше. Три тела – одно видимое и два призрачных. Три лица укутаны прозрачной тканью. Скалятся острые зубки из-за опасно-алых губ, глаза горят ярче ее факелов – призрачным, колдовским светом. Из-за красных сандалий ноги чаровницы кажутся облитыми кровью. Стелятся, шуршат крыльями крылатые собаки, лица мормолик[2] из свиты суровы.
– Радуйся, о великий сын Крона! К ногам твоим…
«Владыкой» меня назвать – язык отсохнет, а, Геката? Не прячь глаза, богиня колдовства, тебя выдают не только они. Два твоих призрачных лица под вуалями скривлены в презрительных ухмылках: «Явился… выскочка, Кронов сынок! Ничего, посмотрим, надолго ли».
– Будь обходителен с нею, маленький Кронид. Геката, дочь Астерии и Перса, живет здесь много столетий и имеет немалое влияние, особенно среди обитателей Стигийских болот. Чудовища прислушиваются к ней – ее коварство родственно им.
– Аха-ха, – это в другое ухо, шепот Гипноса. – Вы с ней друг друга поймете. Рассказать, как она отравила своего отца?
Мнется с ноги на ногу суровый с виду, одетый в давно не стираный хитон титан. Озадаченно чешет затылок. Борода клочковатая, аж до бровей зарос. Жену приволок – полноватую, сонно моргающую одним глазом (второй заплыл лиловато-зеленым фингалом).
– Ахерон, – свистит Гелло из-за кресла, которое заменяет мне трон. – Река. Жена – Горгира. Лупит. Очень лупит.
Как же, знаю, встречался я с Ахероном, пока прогуливался по берегам его же речки. Вот он и мнется, не знает, как себя вести. И что жену лупит – только глухой в Эребе не знает, побоище он устраивает аккуратно раз в пять дней, а звука – на полмира.
Перемигиваются озорные юноши с разноцветными крыльями – четыре… десять… рой! Ни секунды на месте не постоят – надо ж на другое перепорхнуть! Глазами по сторонам стреляют, жезлами меряются.
– Аид, тьфу ты, то есть, Владыка. А это вот мои. А ну кому сказал, смирно стоять! – Гипнос трясет кулаком, угрожающе топорщит перья. – Боги сновидений. Вон тот, в черной одежке со звездами, крылья черно-белые – это Морфей, старшенький, он сны насылает… куда порхать?! Этот вот, с рыжими крыльями – Фантаз, он явлениям природы подражает, этот, который блеет и крылья как у совы – Фобетор, по животным и птицам… Ах, чтоб вас! Онир, лети сюда, что ли. Вот, полюбуйся, Владыка. Откуда такой взялся – непонятно, лживые и вещие сны под себя подмял. Видишь, рожа мрачная, а крылья черные? Ты б, Владыка, поговорил с Танатом, а то есть у меня тут подозрения…
Худющий, желчный Онир зыркает исподлобья, вместо почтения – коварная усмешка. Только выпустите, а там уж Владыку можно и со скипетром, насылающим лживые сны, познакомить…
– Смотри, невидимка! А это…
Дворец оживает, отогревается – по крупице, по комнате. Во дворце – вездесущий Эвклей: только он из моего войска и последовал за мной под землю. Остальных я не спрашивал: закончилась война – рассеялись по городам и селениям, из которых пришли, лезть в подземный мир при жизни не пожелал никто. Слуги и рабы, которые числились за мной на Олимпе, перешли к Зевсу.
А Эвклей пришел.
Явился в заляпанном хитоне то ли на седьмой день моего царствования, то ли на восьмой. Тут же где-то отыскал пожрать (хотя где тут что можно отыскать-то) и всех, решительно всех привел в трепет.
– А ну! – заревел так, что до Тартара долетело. – Телеги разгружать – у меня у входа поставлены!
Спасения не было никому – запряг всех, кого увидел: даймонов, чудовищ, крылатых собак, кого-то еще из свиты Гекаты, даже сыновей Гипноса! Легкокрылый, икая от смеха, потом в ролях показывал, как Ехидна на себе тюки таскала.
– Главное, жмурится от солнца, орет, мол: да я! Я дочка ночных первобогов! А этот распорядитель ей: а хоть ты из самого Хаоса вылезла – не забудь еще вон тот сундучок захватить!
За день хозяйственный божок переволок в кладовые все мои трофеи с Титаномахии («а то что их, твоему братцу оставлять, ага, пусть подавится!») и потом только явился к своему Владыке.
– Ах ты ж, тварь белокрылая, – проникновенно сказал он вместо приветствия, но не мне, а Гипносу. – У тебя царь в пустом дворце и без свиты сидит, а ты со своей чашечкой маешься?
Потом подошел, тяжко сопя, поглядел на меня. Поскреб лысую, блестящую от жира макушку.
– Тебя, дурень, кто учил по-царски одеваться? А? Хламис нацепил – да ты б еще в мегарон своих лошадей припер!
– Я ведь могу и в зубы, – отозвался я, душевно радуясь тому, что свидетелей этому разговора, кроме Гипноса, нет.
– В зубы – это ты можешь, проверено. Иди, я там тебе фарос багряный приготовил, сандалии и хитон поприличнее. Хоть выглядеть будешь Владыкой.
Я стал выглядеть Владыкой, а Эвклей унесся распоряжаться, и дворец ожил в одночасье. Засветились пустые и жалобные окна, наполнились топотом спорых ног, шелестом крыльев, стуком, грохотом роняемой второпях мебели…
– Кресло туды! Туды, я сказал!!
– Тюки с тканями в нижнюю кладовую! В третью! В третью слева!
– Где там Гефест? Пусть глянет мегарон – там же помереть со стыда можно!
– Чаши расставишь по столу, да гляди – все посчитано!
Эвклей пирожком катался по всему миру. Жуя и отплевывая кости, ухитрился набрать какой-то прислуги из дриад, живущих в ивах по берегам Коцита, с Ахероном договорился, поставил над дриадами поколоченную в очередной раз Горгиру…
Дворец бурлил котлом над вулканом, и в котел чья-то мощная рука все подкидывала новых специй для царственной похлебки, и Ананка все не умолкала.
– Харон себе на уме, невидимка. Он не признает Владык и мнит себя чем-то вроде хранителя спокойствия в здешних подземельях, а ты для него нарушитель покоя.
Седобородый сын Эреба и Нюкты вместо приветствия выпалил мне в лицо все то же:
–Забыл тут что-то?
Я нахмурился и не ответил.
– А если не забыл – то ступал бы наверх к братцам, – заявил Харон, беспечно сплюнул мне под ноги и побрел к выходу из дворца.
– В Тартар, – с надеждой просвистел Гелло из угла.
– В Тартаре хватает дураков. Пусть себе. Вреда от него пока нет.
– Зря, – жарко дышит в затылок Ананка, а Тартар хихикает черным оскалом, теперь почти незаметным из-за высоких, окованных железом стен работы Гефеста. Черная туша небытия ворочается за смешной преградой, норовит надавить на плечи посильнее…
Эринии-карательницы являются к окончанию приема. С занятым видом и бичами наперевес: им, знаете ли, пора наказывать грешников за преступления, люди медного века вовне совсем распоясались, а что тут Владыка объявился… ха, Владыка, тоже. Кто еще знает, надолго он или нет.
Эриния Тизифона насмешливо оглядывает неотделанный мегарон, ее сестра Мегера цедит слова приветствия – сыплет двусмысленностями; младшая Алекто теребит кнут и бросает осторожные взгляды из-под зеленоватых прядей, кожистые крылья на спине беспокоятся.
– По вкусу, видно, царь, – заливается Гипнос-зараза (в мире сейчас, небось, недосып: бог сна как присох к моему креслу). – На меня так в жизнь не смотрела.
Оркус, бог лживых клятв – вот кто полон почтения. Расстилается услужливым ковром под ноги; готов подмести мегарон расшитыми одеждами; глазами с поволокой, кажется, сожрал бы – бездна обожания. И девический румянец в полную щеку – тьфу ты… ясно, почему Гипнос так хихикает.
– Врет, – шипит Гелло. – Гад. Друг Гекаты. Куснуть?
За Оркусом – еще полсотни, детей его, что ли. Все с такими же обожающими взглядами, всех не перекусаешь…
Вплывает бледным подобием асфоделя закутанная в блекло-золотое Лета. Смотрит равнодушно-бездонными глазами. Рада приветствовать Владыку. Как там его. Сына… э, как там его. Брата… в общем, пришла на Владыку посмотреть. Добро пожаловать к речке, речка называется…
Умолкает Лета, бездумно перебирая кисточки на богатом плаще. Беспамятство во плоти…
Да сколько угодно – я скоро так сам свое имя забуду.
Эвклей настойчив и тверд – хоть на трон сажай. Таскает Владыку с собой, попробуй – отопрись. Где ставить конюшни? Ты хоть знаешь, сколько у тебя кузниц? А недра, полные богатств, видел? А вот, переходы на западе – что, и там не бывал? Дурень. Вот же – там золото, а там-то изумруды, а восточнее гранаты. Где сад разбить? Братьев своих в Тартар посылай, а мне дай делать мою работу.
И ведь жевать же еще успевает, – неустанно трудясь на мое благо. А может, на благо первородного Хаоса.
Хаос царствует во дворце, не желая допускать меня к правлению. Расписывают стены; Гефест снует с молотом то там, то здесь; в гинекее опять кто-то прячет вино; где-то визжит рубанок, а где-то предсмертно – хряк…
– Что, невидимка? Думал, царствовать легко?
Эвклей неотступен и убирается разве что с дороги Таната, так Убийца, как назло, в делах и почти не появляется. Отобьешься от желающих принести поклоны Владыке, запряжешь колесницу – тут же рядом объявляется сочно жующий распорядитель.
– Колесницу сам запрягал? Конюхов тебе мало?
И – дела, поток, пошире Стикса. Нужно замостить дорогу ко дворцу. Не «плевать», а замостить! Харон, скотина, путается под ногами – сунул бы ты его в Тартар, а? Темные Области надо бы куда-нибудь пристроить – портят весь вид рядом с дворцом. Помощничков бы сюда, есть на примете три-четыре гарпии… Ворота нужно бы поставить, а то ты их как снес тогда сгоряча… кто тебя так учил добром распоряжаться, а?! Эй, с тобой разговариваю! Ты где?! Сними свой проклятый хтоний! Кто тебя, заразу кронидскую, учил невидимкой со своей же колесницы сигать?! Э-э, ты колесницу-то останови, невидимка-а-а-а!
Из Стигийских болот являются, наконец, жильцы – шествие чудовищ растягивается то ли на два дня, то ли на три. Дышат огнем, слизью пачкают пол, грохочут копытами. Гелло доволен по уши – родня. Владыка сидит на заменяющем трон кресле. Рожа у Владыки страшнее, чем у Гелло: плотно стянута в маску неприветствия, Аид Ужасный как есть.
Чудовищам, вроде, нравится.
– Мелочь, – хмыкает Ананка. Через минуту снова: – И это мелочь. И на этих внимания обращать не стоит. А вот…
Обращать внимание стоит на Ламию, Эмпусу, Ехидну. Правда, царю все равно. Царь оперся щекой на кулак, упер взгляд в потолок и решительно не отличает одну тварь от другой.
– Ничего-ничего, – тарахтит над ухом легкокрылый Гипнос. – Я когда после пира в этих болотах проснусь, то тоже путаюсь. Видишь, вон копыта ослиные, а улыбка кокетливая? Это у нас Эмпуса, обычно себя в свиту Гекаты относит. Оборотень – хоть в корову, хоть в красивую девушку, хотя вот в красивую девушку она редко почему-то перекидывается, а жаль. Женщин пугает, из юношей кровь сосет – нормальная дрянь, стало быть. Вот у той тело как у змеи, а сверху как женщина – это Ехидна. Обиженная, ну, про тюки я тебе уже рассказывал. Все мужа себе никак не отыщет, ты гляди, Владыка, захомутает! Уж лучше б с Ламией, она хоть хорошенькая – видишь, позади Ехидны (ну конечно, за таким задом армию титанов спрятать можно!). Только у нее малость сдвиг – она, знаешь ли, была любовницей Громовержца, а Гера как-то прознала. Напустила на нее безумие – так она своих детей поубивала. Теперь вот чужих крадет. Украдет, сожрет, потом плачет. Нет, я понимаю, что каждый по-своему развлекается, но я бы все-таки…