- Ты остаешься со мной, Роберт?
- Я был бы рад тебе служить не за повинность, а за совесть, но остаться сейчас в твоем отряде не могу. Такое приведет к окончательной конфронтации. Используя мое присутствие как повод, начнут нападать на тебя. Ну а меня-то постараются убрать в любом случае.
- Со мной верные люди.
- Луи, поверь, на свете существуют наемные убийцы, перед которыми не устоят ни какие стены. Раньше, до того как мы повидали другие страны и обычаи, я бы тоже понадеялся на хорошую охрану, да на меч друга. Теперь я точно знаю, что смерть, купленная за золото, может просочиться в любую щель. Убийца прикинется агнцем и совьется змеей под подушкой. Из Святой земли мы привезли не только победу и золото. Оттуда идет другая мораль. И хотим мы того или нет, она будет вплетаться, уже вплетается в нашу жизнь.
- Что же, не осталось ничего незыблемого, постоянного, благородного?
- Осталось, конечно. Один умный человек, сарацин, между прочим, назвал это нравственностью, законом внутри тебя. Прости, что туманно выражаюсь. Всю жизнь махал железом и только сейчас начал задумываться над такими простыми вещами.
На некоторое время над столом повисла тишина. Наследник франкского престола обдумывал сказанное. Роберт не торопил.
- Куда ты направишься?
- Сначала найду своих друзей. К востоку от Нормандии, ближе к побережью стоит маленькое баронство Барн. Мне придется туда наведаться. А дальше видно будет.
- А ты… Ты принесешь мне клятву верности? - наследник, уткнувшись взглядом в столешницу, поджал губы, от чего стал походить на разволновавшегося мальчишку.
- Конечно, Луи. Я приношу ее тебе сейчас.
- Спасибо, Роберт.
- Не стоит. Береги себя. Да, еще, если тебе не трудно, забери с собой из обители брата Базиля. Не думаю, что ему дадут долго прожить после нашего отъезда.
- Скандал с епископом Парижским Годфруа мне обеспечен.
- Я обязан жизнью этому монаху.
- Хорошо, Роберт. Я позабочусь о нем.
- Спасибо.
- Ты поедешь прямо сейчас? - спросил принц.
- На рассвете. Надо немного отдохнуть. Доспехи и оружие мне вернули. Не стоит задерживаться.
- С Богом.
- С Богом.
***Октябрь догорал последними погожими деньками: бликами прохладного, подернутого туманной дымкой солнца, сверканьем зацепившейся паутинки. Птицы тянулись к югу беспорядочными стаями, пунктирными линиями и косыми клиньями. В воздухе разлилось ожидание.
Четвертые сутки Роберт по переменке с Гаретом сторожили Анну. Бина носила с поварни кое-какую еду. Жажду утоляли водой. Вина им давать было не велено.
Давило напряжение. Под дверями, на которых Гарет подправил сломанный засов, постоянно кто-то крутился. По десять раз на дню по коридору, крича и топая, пробегала пьяная ватага. Грозились, конечно. Но что-то их сдерживало.
Полудобровольное заточение в четырех стенах доводило до иступления. Злость на бандитов мешалась со злостью на собственное бессилье. Расчет на помощь Катлы не оправдался. Слава Богу, что женщина осталась жива, ушла. Только вот, как теперь послать весточку о себе друзьям? Как предупредить, что золото, которое заботливо сохраняли всю дорогу, может понадобиться в любой момент?
Дотянувшись до высокого подоконника, можно было рассмотреть крохотный уголок сада. Когда-то, наверное, ухоженный и чистенький, сейчас он представлял собой нагромождение камней, срубленных деревьев и грязи. Из этого хаоса тянулись поздние, блеклые, одичавшие за лето цветы. На кустике шиповника остались последние, похожие на капли запекшейся крови, ягоды. В дальнем углу багряным столбом светилась осина.
Бина вбежала в комнату, еле переводя дух.
- Гнались за тобой что ли? - насторожился Гарет.
- Лупо вернулся. Коней расседлывают. Говорят, маленького Филиппа с собой привезли.
- Сама видела?
- Куда мне. По пятам ходят, шаг в сторону сделать нельзя. Что на поварне услышала, то и донесла.
Время закручивалось в тугую смертельно сжатую пружину. Дело вплотную подошло к развязке.
- Я тебя одного не отпущу, - наступал Гарет.
- Женщины…
- Закроются.
- До первого удара. Налягут с той стороны, и слетит с петель твоя дверь.
- Может, они и не придут…
- Не спорь, рыцарь де Гильен. Сиди здесь и сторожи. Если станет вовсе туго, пробирайтесь к подземному ходу. Помнишь, как девчонка учила, поворачивать камень?
Не забыл?
- Помню. Только…
- Все!
- Я хотел сказать, не пойдет Анна без сына. Бина, вертихвостка, уже разболтала.
- Я бы ей и сам сказал. Но ты прав. Сделаем так: сиди и посматривай. Если удастся, уговорить Анну двигайся к подземелью. А я уж, так и быть, постараюсь вернуться живым.
В коридоре, ведущем к галерее, против обыкновения никто не околачивался.
Беспрепятственно добравшись до балюстрады, Роберт осторожно выглянул. По залу слонялись люди, у приоткрытой двери, сунув нос в щель, стоял Брат Петр и наблюдал, происходящее во дворе.
Роберт уже собрался по стеночке, в обход зала пробраться к лестнице в хозяйственное крыло, когда услыхал осторожные шаги.
Герик шел точно так, как только что Роберт: мягко ступая и прижимаясь к стене.
Как ни старался капитан, шуму все же создавал достаточно: позванивала кольчуга, меч нет-нет да цеплял плиты пола. Роберт затаился, ожидая, что капитан будет делать, увидев залетного рыцаря в неподобающем месте. Но, наткнувшись на Роберта, Герик не смутился, наоборот, подошел вплотную и зашептал:
- Надо переговорить.
Они отодвинулись в коридор.
- Ты думаешь, страху здесь нагнал? - без обиняков начал Герик.
- Что я думаю, не твоя забота.
- Никто тебя не боится. Прикажет Петр или его подстилка, от тебя только перья полетят.
- Посмотрим.
- Ничего ты один тут не сделаешь.
- Хочешь ко мне присоединиться?
- Нет уж. Лучше - ты к нам. С ними можно справиться, если не мешать друг другу.
Я замок знаю как свою ладонь. Переловим по одному.
- А дальше?
- Уйдешь со своим вассалом, - Герик даже голос повысил. Прозвучало твердо. Но ему все равно не поверили, хуже, показная твердость кольнула и проухабила. Врет, конечно, - решил Роберт, - но шанс упускать нельзя.
- Когда?
- Завтра.
- Почему не сейчас?
- Вернулся итальянец. Сегодня будут пить и гулять. Завтра поутру разбредутся похмельные.
- У тебя люди надежные?
- Всякие. Только им и знать ничего не нужно заранее. Завтра на рассвете шепну тихонько, кому надо.
И не прощаясь, на цыпочках ушел в темноту коридора.
Один есть. Ненадежный, продажный, жадный и возможно трусливый, но знает тут все ходы-выходы. К тому же, как ни крути - не виллан, а воин, всю жизнь при оружии, что немаловажно.
Прятаться Роберт не стал: протопал по галерее, спустился вниз, миновал зал и толкнул дверь. Монаха уже не было - испарился. На ступенях крыльца бывший граф Парижский задержался. После сырого пропитанного каминным угаром помещения, дышалось по-особому. Он с удовольствие вдохнул чистый, прохладный осенний воздух.
Коней на коновязи прибавилось. Особо выделялся тонконогий каурый жеребец небольшого роста с изящной сухой головой и коротким крупом. Нездешняя лошадка.
Местные, все больше гнедые, тяжело переступали рядом мускулистыми ногами.
Вилланы и рабы суетились во дворе: один сбрасывал сено с воза. Двое других ладили что-то деревянное, в сумерках не разглядеть. Не виселица - и то ладно.
Между амбарами сновали женщины.
Когда те трое показались из-за угла здания, Роберт не заметил, был занят изучением надвратных башенок, а главным образом подсчетом стражи на них. Но стоило ему повернуть голову, средний крутанулся на пятках, и, крикнув что-то товарищам, исчез за углом. Только короткий плащ натянутый на одно плечо мелькнул в воздухе нездешним, алым языком. Двое оставшихся прошли в дверь, недобро кося в сторону Роберта, но впрочем, молча.
Ворота по вечернему времени закрывали. Створки стискивали пурпурный закат, пока от него ни осталась тоненькая горящая полоска, потом волосок, потом… тьма. За воротами вместе с холодной вечерней зарей остался мир.
Роберту остро захотелось туда: на волю, в свободные, наполненные ветром поля; в лес, устланный разноцветным ковром палых листьев; от испитых злобных лиц, от интриги, которая может привести к концу совсем не героическому, и, конечно, очень страшному; от слез Анны; от надежды, которая нет-нет да начинала теплиться в обведенных темными кругами, дымчато-синих глазах.
Кресты с распятыми на них рабами вдоль дороги… Когда он собирался бежать из сирийской каменоломни, не пустили именно эти кресты. Обречь другого на смерть, в сущности, просто… но невозможно. Для него во всяком случае. Плохо или хорошо, но изменить собственным понятиям чести он не мог. Даже там, в толпе грязных, отупевших, чужих до последнего вздоха людей.
Роберт в последний раз посмотрел на глухие черные створки, отгородившие его от заката.
- Наш друг решил отказаться от добровольного затворничества? - раздался за спиной насмешливый голос монаха.
- Дозор, посланный по окрестностям, прибыл ни с чем? Я не привел с собой отряд спрятанный до поры в кустах? - вопросом на вопрос ответил Роберт.
- Кто сказал, что дозор искал отряд? - насмешка из голоса доброго брата исчезла.
- Люди ездили по своим делам.
Ах, какие мы высокомерные и уверенные в себе! Роберту захотелось влепить этой сволочи хорошую оплеуху, чтобы и спесь сбить, и напомнить, кто есть кто.
Сдержался, конечно.
- Не кажется ли тебе, преподобный, что нам стоит поговорить начистоту?
- Может быть, может быть. Но чтобы я убедился в искренности твоих намерений, сын мой, ответь, что было в письме мужа к Анне?
Роберт шагнул вплотную к коричневой рясе и сгреб монаха за грудки:
- Пес шелудивый тебе сын! Запомнил?
Монах молчал. Роберт разжал хватку и продолжил, будто и не прерывался:
- В письме не было ничего, хоть сколько-то для тебя интересного. Последнее прости, если хочешь, родной душе.
- Тогда почему, сы… рыцарь, она кинула пергамент в огонь?
- Ты не понимаешь?
- Презрение? Наши грязные пальцы не должны коснуться святого. Не в ее положении заноситься, - из-под капюшона опять послышалась насмешка.
- Ты и твоя подруга не раз указывали мне на ее беременность. Поверь, не намекни вы, я бы и сам это заметил и сопоставил. И давай закончим на том разговор о морали. Она, как мне кажется, интересует тебя еще в меньшей степени, нежели меня.
- Как сказать, как сказать. Я бы с удовольствием устроил диспут на такую животрепещущую тему. Кроме тебя пригласил бы еще сумасшедшего капеллана, который сидит взаперти в своей келье. Это было бы замечательно…
- Ты отвлекся.
- Что ты можешь предложить за жизнь своей беременной подружки?
Роберт в очередной раз пропустил подначку мимо ушей:
- Золото.
- Его у тебя нет.
- Оно зарыто в лесу.
- Значит обмен?
- Да.
- Анна против монет?
- Анна и Филипп.
- Его нет в замке.
- Анна и Филипп.
- А не проще ли растянуть тебя на каминной решетке и слегка поджарить? В таком положении люди обычно легко сознаются где, что зарыто. Даже если зарыли не они, и никакого клада вообще нет.
- Вот и будешь до конца дней мотыжить округу. То-то вилланы посмеются.
Монах дернулся.
- Еще проще, - прошипел он из-под капюшона, - растянуть над огнем беременную хозяйку замка или ее сына.
- А теперь представь, как я стану тебе объяснять: десять шагов от старой осины, копать у черного камня…
Брат Петр замолчал на некоторое время: должно быть, сообразил, что такие вещи можно показать только на месте. Искать по окрестным лесам черный камень у осины - всей жизни не хватит.
- Мне надо подумать.
- Конечно, только помни: давить на меня или пугать бесполезно.
Темная фигура убрела к донжону. Роберт постоял еще немного, подышал холодным, смешанным со светом звезд воздухом и пошел к себе.
Зал тонул в полумраке. В камине вяло вскидывались и опадали бледные язычки пламени. Дым космами плавал в воздухе. На четвереньках у камина стоял истопник, и, что есть силы, раздувал огонь.
В темноте кто-то копошился, с поварни тянуло запахом несвежего вываренного мяса, пряностей и кислятины.
Полоска заката осталась в неимоверной дали.
Он уже сворачивал к лестнице, когда из темноты позвал тихий женский голос:
- Роберт.
В первый момент он решил, что померещилось, но из сумрака выступила знакомая фигура с распущенными волосами и бледным лицом.
- Я давно жду тебя здесь, - прошептала Герберга.
- Что угодно благородной даме?
- Поговорить.
- Говори.
- Здесь много чужих ушей. Пойдем ко мне, - может, она действительно волновалась, может, нет, но голос дрожал. Роберт не долго колебался:
- Веди.
Покои, куда женщина привела Роберта, разительно отличались от всех остальных в замке. Ярко полыхавший камин освещал уютную продолговатую комнату с гобеленами.
Нога ступала не по камню или привычному тростнику, на полу вплотную друг к другу лежали несколько восточных ковров. Звук шагов тонул в их мягком ворсе.
Сундуки, столики, поставцы, золоченый подсвечник, чеканное восточное блюдо…
Повидай Роберт меньше, глаза бы разбежались.
Но ковры кто-то безобразно извозил. Почти сплошь по ним расползлись жирные пятна.
Во многих местах к драгоценному ворсу пристали раздавленные засохшие куски и мусор. Клочья собачьей шерсти порхали по углам невесомыми клубками. Черепки разбитого кувшина, заметенные под ковер, противно хрустнули под подошвой.
Огромная кровать под балдахином, с наполовину оборванным бархатным пологом, больше походила на развороченную берлогу.
Надо было обобрать весь замок и стаскать все добро в одно место, чтобы загадить, поломать и осквернить? Впрочем, ничего другого он и не ожидал. Но одно дело предполагать, другое - видеть.
Женщина не торопилась. Сбросив теплый плащ прямо на грязный пол, она прошла к камину, встала лицом к пламени и, низко опустив голову, протянула к огню озябшие руки. Плечи вздрагивали, будто она давилась рыданиями.
Роберт молчал. Сама звала, сама пусть и начинает. А если и дальше намерена, изображать молчаливую скорбь в надежде, что заезжий рыцарь проникнется и присягнет слабой женщине, Роберт просто уйдет.
Стоять надоело, и он присел на сундук, выдвинутый почти на середину комнаты.
Крышка скрипнула. Женщина обернулась. В первое мгновение ей не удалось скрыть досады: как! мужчина, которого привели в альков, безмолвно наблюдает рыдания женщины? Он и пальцем не пошевелил, чтобы ее утешить? Но лицо тотчас приобрело страдальческое выражение, очи потупились,
- Рыцарь! Мне грозит страшная опасность.
- Какая? - тон у освободителя, будто курицу на рынке выбирает.
- Смерть!
- Она всем грозит. В смысле - все там будем.
- Не смейся, жестокий воин. Меня могут убить в любой момент.
- Кто?
- Монах, капитан, Лупо. Любой из них. Каждый только и думает, как получить деньги и разделаться с остальными. Увы, я самое слабое звено. Меня убьют первой.
- А я думал, меня.
- О, нет. Тебя будут беречь как зеницу ока. Никто не знает, где ты спрятал золото. А если покажешь, станут следить, вдруг часть утаил.
Тебе-то откуда известно, про якобы зарытые сокровища? - подумал Роберт. Я говорил об этом только с добрым братом Петром.
- Я предложил твоим людям обмен: Анна и маленький Филипп против золота.
- Несчастный! - она заломила руки. - Тебя обманут. Заберут все и лишат жизни. А потом, тот, кто заграбастает, козну разделается с остальными.
Что-то знакомое было в ее жестах, в картинной несколько позе, в низком звучном голосе. Роберт прикрыл глаза, делая вид, что обдумывает сказанное. … раскаленные за день камни мостовой. Факела по кругу. Сцена из двух сцепленных повозок… жонглеры.