Бочка доходила девице до груди. Бойкие руки засновали по плечам мужчины, рубашка девушки тут же пропиталась водой. Прямо у носа Роберта заколыхалась пышная облепленная мокрой тканью грудь.
По тому, как девушка тихо посмеивалась, как наклонялась над ним, норовя прижаться, Роберт понял нехитрую игру румяной веснушчатой помощницы. Прежде чем отдаться на волю закипавшему возбуждению, он покосился на ее голову - слава Богу, не рыжая.
Потом она его вытирала. А потом… приняла все как должное. Может, и удивилась маленько, когда вместо того чтобы повалить на кровать, мужчина, развернув ее спиной, наклонил над лавкой и, задрав юбки на голову, приподнял руками тяжелые ягодицы.
После трехмесячного воздержания, разрядка наступило быстро. Роберт отошел, плеснул на себя воды из бочки, потянул из кучи одежды свежую тунику.
- Меня Нидой зовут. Если господин спросит - меня тут все знают, - раскрасневшаяся девица, опустив глаза долу, стала помогать Роберту, одеваться. - Если что надо, только кликните.
- А барон?
- А что барон? Не понимает разве? Сказал: 'Иди, помоги графу'.
- Так это он тебя послал?
- Я же говорю.
- Ладно, иди, Нида, - вытащив из кошеля серебрушку, Роберт сунул ее девушке. Та ойкнула от радости и, зажав монетку в кулаке, выскочила в дверь.
Трапеза была позади. Вымытые, переодетые в чистое соратники начали клевать носами еще за столом. Этикет, однако, не позволял вставать раньше хозяина и они, как могли, старались поддерживать разговор. Барон Критьен после трех кубков кислого местного вина, порозовел и только морщился, когда приходилось поворачиваться. Лерна и Хагена он встречал в Палестине. С Солем познакомился только сейчас.
Первым сдался Дени: уронил голову на руки и тут же за столом уснул. Гарет, который перед едой заставил мальчишку отмыться до хруста, а потом раздобыл ему новую, по росту рубашку, покосился на барона и Роберта: как-то отнесутся к такому непочтению.
Бенедикт заметил, усмехнулся:
- Отнесите в дальний угол, туда сегодня свежей соломы натаскали. Пусть спит. Я смотрю, вы все устали. Этальбер, Адель разведите гостей по комнатам. Нида, чертова девка, помоги барону Рено, а то он сам дорогу не найдет.
Девица стрельнула в сторону Роберта глазами, но, не встретив отклика, и слегка все же покраснев, повела Лерна к лестнице на второй этаж.
- Или она тебе дорогу укажет? - спохватился Бенедикт.
- Мне уже… в смысле - сам дорогу найду, - чуть улыбнулся Роберт такой заботе старого друга.
- Тогда давай еще посидим. Или спать пойдешь? - В голосе Бенедикта не чувствовалось радости.
Не о Палестине, надо думать, речь пойдет. Как ни муторно было Роберту разбираться в местных распрях, отказать хозяину он не мог.
Рассказ барона, однако, не то что заинтересовал - сильно встревожил.
Около месяца назад в замок прискакал мальчишка из дальнего аллода. Мелкие вольные хозяйства еще сохранились в этих краях, примыкая к владениям барона на севере. С ними Бенедикт не очень и общался, но и не ссорился, полагая - пусть останутся буфером между ним и более могущественными соседями.
Мальчишка прискакал весь в крови, без седла, на отцовский лошади. Какие-то люди, по виду крестоносцы, напали к исходу ночи на усадьбу. Хозяева свободных аллодов испокон веку умели защищать свое добро от непрошеных гостей. Но крестьянин, даже хорошо вооруженный, не соперник обученному воину. Разбойники перебили всех, включая детей. Малец потерял сознание, когда его огрели по голове. Кровь залила лицо - приняли за мертвого.
В сутолоке грабежа, никто не заметил, как очнувшийся паренек выбрался из кучи трупов и уполз в кусты. Конь отца, отбившийся от остального скота, прибежал к нему на тихий свист…
- Много аллодов пострадало?
- Три.
- Что за ними?
- Если прямо на север - узкая полоса каменистой пустоши. К ней примыкают мелкие баронские поместья. Вольные как Барн. На северо-запад - норманны, на восток - Вермандуа.
- Еще где-нибудь остались вольные аллоды?
- Как раз по их границам.
- Как ты думаешь, на могущественных соседей не похоже?
- Нет, похоже, кто-то прорубает ко мне коридор. Это шайка доходила до самых стен замка. Видел по дороге гарь? Запалили хутор, не думали, что мы быстро выйдем на подмогу. Убрались они тогда без боя. Даже скот угнать не успели. Но это - в первый раз.
- Был и второй?
- Четыре дня назад. Я собрал людей, расставил на дорогах. Сам понимаешь - это не войско. Крестьяне да замковый отряд, всего человек тридцать. Выехали вместе, а в лесу разделились. Задача была - сигнал подать, как только заметишь чужих.
- Ты на них первым нарвался?
- Правильно понимаешь. Только получилось - не я их, они меня врасплох застали.
Мы впятером - против пятнадцати. Вооружены они были очень хорошо. И знаешь, что самое паршивое? Воюют не по правилам, а как в Палестине - ни объявления, ни вызова. Обычная засада, будто зверей загоняют.
- Может, это залетная шайка из отребья? Они к благородному обращению не склонны.
- Черта-с-два! Прости меня Господи. Ты сможешь отличить в бою обученного воина от бродяги или вчерашнего крестьянина?
- Смогу, конечно.
- Эти - битые.
- В лицо, часом, никого не признал?
- Шлемы почти у всех с наносьем и нащечниками. У кого нет, лицо тряпкой обмотано.
Кольчуги хорошие - немецкие. У одного сарацинская. Мечи разные: и наши и сарацинские.
В общем - моих всех положили. Мы даже сигнал не успели подать.
- Ты-то как? Ускакал или отбился? - в первое верилось слабо. Невозможно было представить Бенедикта удирающим.
- Мальчишка, который из пожженного аллода прискакал, тихонько за нами увязался.
Я ему, понимаешь, не поверил тогда. Он все твердил, мол, рыцари на них напали.
Но не поверил! Чуть не прогнал. Потом, когда от других хуторов вести пришли - оставил. Так вот он сначала в кустах хоронился, а когда понял, что за остальными сбегать не успеет, прополз на поляну. У Мишо рог был. Мишо на самой опушке убили.
Парнишка рог вытащил и затрубил. Меня тогда уже в балку загнали. Болото. Стою в воде, мечом машу, чую, скоро руки отнимутся. Бедро разрубленное онемело, а эти все лезут. Загнали по пояс в воду, но уже сообразили, что на мечах меня не взять. Так что они сделали: двое вроде атакуют, там большим числом и не развернуться, а третий отбежал на пригорок, я мельком глянул - лук у него в руках. Был бы лук посерьезней, лежать бы мне в том болоте. Помнишь, как ты меня учил от стрелы уходить? Зацепить, конечно, зацепит, но не убьет. Сам знаешь - с тридцати шагов никакая броня не спасает. Словил, в общем, я стрелу под кольчугу.
Чувствую, вскользь прошла - возьми да и брыкнись в воду. Вроде - все. Думаю, сообразят, что на сигнал мои люди сбегутся. Так и получилось. Пока своих дожидался, нахлебался маленько, и на год вперед всех пиявок в округе накормил.
Когда меня Этальбер вытащил - веришь, нет - гроздьями висели.
- А мальчишка?
Бенедикт несколько раз тряхнул головой, разгоняя нехорошее, что встало перед глазами.
- Что от него осталось, в мешке несли. День я отлежался, по вассалам людей послал - предупредить, да самострелы на тропах насторожить.
- Думаешь, вернутся?
- Ох, не знаю! Там, где тати мальчишку рубили, земля плотная каменистая, травы почти нет. Между камней я и нашел… - Бенедикт завозился, поднимаясь, - пойдем, покажу.
Раскрасневшаяся от вина физиономия барона, вмиг покрылась испариной.
- Сейчас постою немного, привыкну.
- Может в другой раз? Тебе бы отлежаться.
- На том свете отдыхать будем, - обозлился барон на собственную слабость.
В спальне, со дна сундука, Бенедикт достал маленький резной ларец.
- На, смотри.
Под крышкой, завернутая в кусочек полотна, лежала женская подвеска. В полпяди примерно. В центре венчика из красно-фиолетовых на просвет рубиновых лепестков остро сиял крупный неровно ограненный алмаз. От него гроздью спускались мелкие чистые, оправленные в золото, камешки.
- Оттуда, - Роберт так и эдак поворачивал подвеску. - Ни у кого раньше такой не видел?
- Нет.
- Ты прав, такая вещь не могла заваляться в сумке у бродяги с большой дороги, - Роберт бережно завернул украшение в тряпицу и опустил на дно ящичка.
- Прости, Бенедикт, но я так и не понял… ну 'прорубили' к тебе коридор, вольных положили, вассалов припугнули. Но зачем? Почему именно ты?
- Тебя в детстве математике обучали?
Роберт с новым интересом посмотрел на Бенедикта. Трудно было предположить, что рыжий рубака знает такие слова.
- Было что-то такое.
- Я - точка равновесия.
- Это как?
- Смотри, - толстый с поломанным плоским ногтем палец барона стал рисовать на лавке рекогнацию. - С северо-запада и запада у нас Нормандское герцогство, туда не суйся, ладно, если ноги унесешь. На востоке - графство Вермандуа - пожиже, но и они спуску не дадут. По границе с теми и другими мелкие поместья, которые, ясное дело, тяготеют к могущественным соседям. Их тревожить опасно. А я - в середине. Сижу мирно, ни с кем не ссорюсь. Свои порядки соблюдаю.
А теперь сообрази, что будет, поселись тут, лихой приблуда, принципами не обремененный?
Нацепит такой хват графскую орифламу на палку, и пошел грабить нормандское приграничье. Потом - наоборот - рогатый нормандский шлем, чтобы всем понятно было, кто тут воюет - и в порубежье к Вермандуа. Пока те и другие между собой разберутся, если вообще разберутся, знаешь, сколько добра можно нащипать?
А на стороне правду искать вряд ли кто станет: до Парижа далеко, до Папы еще дальше. Так что удар по мне этому злоумнику очень даже выгоден. И, ведь, почти удалось! Адель с ополчением долго бы не продержались. Дети малы еще воевать.
- Этальбер?
- А что Этальбер? Я еще мальчишкой был, отроком, когда его мать - такая же сопливая как я - в замок в подоле принесла. Отец ее родителям виру заплатил, на меня покричал, не сильно правда - у самого ватага таких же рыжих под ногами вертелась.
Но мать покойная девчонку не прогнала, к делу приставила, сама ребенку имя выбрала, учила сама. Я и не видел, как он вырос, все больше в странствиях, да на турнирах пропадал. Женился перед самым Походом. И с тех пор на сторону больше ни-ни, так, разве иногда, только.
Улыбка смягчила грубые черты баронского лица, под толстыми веками хитро скосились зрачки.
Жил человек, не тужил. Сам себе хозяин. Ни перед кем не гнулся. Мир посмотрел, детей народил, людей своих берег, хоть и спуску в случае чего не давал, с соседями не ссорился. И вот - поди ж ты…
Случись обычная междоусобица, Роберт ни за что не стал бы вмешиваться. Подерутся - перенесут межу. Помирятся - детей поженят. Такова жизнь.
А тут даже его, измотанного восьмью годами войны и плена, а потом поставленного перед невозможным для себя выбором, озленного и почти безучастного к тому, что его непосредственно не касалось, поняло.
Он так задумался, что очнулся только после короткого тычка. Барон Критьен для верности еще раз толкнул его в плечо. -… спрашиваю, как ты? Когда вернулся? Почему сам к вдове Филиппа едешь? Конечно, если обещал лично послание отвезти, тогда - да. Только ведь не с руки самому графу Парижскому по лесам шататься. Отправил бы людей.
- Я уже не граф.
Роберт смотрел в лицо старого знакомого, ожидая, когда размягченная вином, воспоминаниями и присутствием сиятельного нобиля, физиономия прихмурится, а в глазах вспыхнет настороженность с искрой презрения.
- Не может быть! - Бенедикт резко выпрямился и тут же охнул, схватившись, за бок.
- Еще как может! Только давай без подробностей. Ладно?
Роберт ничего не хотел объяснять. Не хотел, чтобы доверительный разговор старых друзей, связанных общей войной и общим миром, перешел в другое, возможно подлое качество. Он поднялся и, не глядя на барона, сделал шаг к двери.
- Сядь Роберт! - Критьен ни мало не озаботился тем, что свом ревом перебудит половину замка.
- Орешь, как олень на гону, - Роберт обернулся к Бенедикту. Суровое, обрамленное, тронутыми сединой длинными, темными волосами, лицо было печально.
- Я от того ору, что ты меня не в ту армию записал. Сам сказал, а сам смотришь, да ждешь, когда я тебя начну выпроваживать, да делать вид, что того графа в глаза не видел, а тебя вообще знать не знаю.
Если бы мы с тобой ТАМ не побывали, я, может, и остался бы недоумком. Только я еще до Иерусалима своими глазами видел, как одни по такырам шальные стрелы ловили, а другие в это время сумки набивали. После штурма вообще началось! Тебе то, что рассказывать! Сам помнишь, какой дележ шел, до смертного боя, до резни.
Если бы тогда все не передрались…
А ты отказался. Сказал, мол, не затем сюда пришел. Взял только военную добычу и - опять служить, границу христианского королевства, блюсти. Веришь, нет? Если бы ты тогда ввязался в дележку, думаю, еще хуже было бы. А ведь глядя на тебя, устыдились некоторые. Я, например. По сторонам посмотрел: на город этот пыльный, нами и солнцем пожженный, на сарацин, тех, кто жив остался, на купцов итальянских да местных, которые на свежих костях торговать пустились - тоже свою долю забрал и - домой, домой. Спасаться, пока не озверел окончательно.
Барон выдохся. Сидел, ссутулясь на своей лавке, глядя в пол. Роберту стало неловко:
- Прости, Бенедикт. Я и, правда, нехорошо подумал. Только за последние полгода…
Восемь лет всего прошло, а я будто в другую страну вернулся. И места для меня в ней не нашлось. Прости еще раз. Завтра договорим, если захочешь.
Он легко нашел нужную дверь. Камин погас, но в комнате еще держалось уютное тепло, приправленное запахом древесного дыма. Несмотря на тяжелый день и трудный этот разговор, Роберт с удивлением отметил, как до предела скрученная внутри пружина - отпускает. И хотя трезвый и циничный внутренний голос предостерегал: подожди радоваться, что не оказался Бенедикт Критьенский сволочью, на душе стало легче.
Что маленький, даже хорошо вооруженный отряд попробует напасть на укрепленный замок, вероятность все же была небольшая. Если только они не были разведкой, вслед за которой грянет настоящая сила. А потому барон всемерно укреплялся.
Из кузницы доносилось размеренное буханье, перемежающееся пристукиванием молоточков, на стены затаскивали камни и корчаги со смолой.
Хаген обнаружился на самом верху - помогал людям разобраться со старой, лет пятьдесят, наверное, не используемой катапультой. Раздевшись по пояс, и обвязав голову рубашкой, работал с видимым удовольствием. Столпившиеся вокруг помощники были мало не на голову ниже седого гиганта. Соль у баронской коновязи придирчиво осматривал животных. Лерн, надо полагать, тоже пребывал где-то тут. Рачительный Гарет вытащил на солнышко седла и, не обращая внимания на тревожную суету, старался просушить и починить поизносившуюся за дорогу конскую амуницию. Не видно было только Дени. Но за него Роберт не беспокоился. В пути не пропал, не заблудился, в укрепленном замке подавно ничего с ним не случится.
У пустых возов, Бенедикт что-то объяснял столпившимся вокруг вилланам. Те собрались за травой для скота. Одних их за ворота барон не отпускал, только в сопровождении оружных.
Хорошо было хоть ненадолго сбросить постоянное бремя настороженности. Сев у стены донжона на солнышке, Роберт прислонился спиной к теплым камням и прикрыл глаза.
Все вокруг крутилось и творилось без его участия.
И, слава Богу.
ALLIOSГраф Парижский брел по мертвому Иерусалиму.
Наполнившая воздух в начале штурма, сизая пыль не оседала, наоборот, становилась плотнее. Тут и там раздавались удары, звон, скрежет, крики, хохот…
Но город все равно оставался мертвым. Все жившее здесь вчера, горевавшее человеческим горем, и радовавшееся человеческой радостью сегодня либо вырезали, либо загнали в подвалы и катакомбы.
Улицы разбегались и пресекались, жуткой головоломкой уходя вверх и вниз, обрываясь из-под ног лестницами. На пыльных, засыпанных мелкой каменной крошкой, плитах валялись трупы и части трупов. Чем ближе Роберт подходил к Храму, тем больше их было. Похоронные команды еще не начали свою работу.