- Думаешь, Максимов нас подозревает всерьез? Но это смешно...
- Максимов подозревает всех. Он был здесь. Задавал разные вопросы. Он неплохо изучил мое досье... Но тебе бояться нечего, Варя. Тебе бояться нечего.
Как будто уговаривал сам себя.
Я вспомнила про гостинец - несколько яблок в сетчатой авоське. Оглянулась к двери - ну да! Вот они, на стуле. Зачем я положила их на стул? Надо было сразу отдать.
Пришлось вернуться к двери за авоськой. Сунула ему в руку - получилось неловко.
- Вот, это тебе!
Взял. Повертел в руках, положил на стол.
Стук яблок о столешницу прозвучал, как сигнал. Мгновенно что-то изменилось во мне, в мире вокруг. Словно кто-то приглушил освещение или перепутал бобины с кинопленкой.
Я внезапно почувствовала, что пора. Надо уходить, здесь мне совсем не место.
Но при этом продолжала стоять, как будто мне что-то еще нужно было услышать.
...высокое мрачноватое помещение, длинный обшарпанный стол, каталка в углу. У входа кривобокие стулья. Круглый динамик у самого окна. Закрытые высокие белые двери. Решетка в оконной раме. Мы здесь одни...
Каким-то образом оказалось, что мы стоим друг напротив друга, молчим и не смотрим в глаза. А между нами пропасть шириной в ладонь. Огромная, ничем не заполненная пустота. Вакуум.
- Когда ты рядом, почему-то кажется, что мы еще можем побороться. Все не так уж страшно, да Варь? Скажи уж это вслух.
- Все будет хорошо.
Рассмеялся. Коротко. Громко. Как-то неестественно. И я его обняла. Неловко, в первый раз - сама. Так было нельзя. Я как будто переступила странную ограничительную черту. Нельзя, нельзя. Беги отсюда!
Сильнее меня. Сильнее самой важной необходимости: надо идти. Бежать. Отсюда.
Я сказала:
- Вить, я пойду. Мне надо... пора идти...
Виктор крепко взял меня за плечи и заставил отстраниться. Уставился в глаза не то сочувственным, не то профессиональным взглядом. Контрмаг. Он военный контрмаг. Может, мне нужно бежать отсюда именно поэтому.
- Варька, главное, не делай глупостей. И никуда, слышишь, никуда не уходи с Татарской!
Я не поняла, о каких глупостях он говорит, но выскочила из Озерцовской больницы с огромным облегчением.
Домой...
Дом Фролова - мрачная развалюха в конце улицы. Выстуженное слепое строение, которое непременно снесут в ближайшие годы. По улице разбросаны редкие еловые ветки - кого-то сегодня хоронили. Подумалось, что я теперь часто вижу на улицах дорожки из еловых веток. Как будто в городе свирепствует тиф или холера. Надо было зайти на рынок, но странное возбуждение, охватившее меня в Озерцовской больнице, так и не проходило. Меня колотило не то от озноба, не то от тревоги, и надо было непременно что-то сделать прямо сейчас... Но я никак не могла придумать, что именно.
Было ли со мной когда-нибудь так раньше? В прошлом? Почему я так редко задумываюсь о том, что было?
Смутное, далекое воспоминание: «Кажется, у ребенка жар. Ложись в постель, детка. Мишку возьми с собой». Красивая русая женщина и доктор в белом халате разговаривают у окна. Чьи-то голоса: «Только бы не ангина!». «Не нужно задергивать шторы, пусть будет светло. Не плачь, милая. Вот тебе лакричная палочка!». «Да-да, подарки завтра распечатаем вместе! Дайте ей воды, у нее жар... Надо закрыть форточку, ребенок болен...».
Я тряхнула головой: это не про меня. Это чья-то чужая история. Какое-то чужое детство... или даже, несколько историй. Может, среди десятка стремительных видений было и то, что действительно связано со мной. Но как его найти? Как его выцарапать, выделить из хоровода таких похожих - но чужих?
Подсказка должна быть дома. Не может быть, чтобы приехав в Энск, я не привезла с собой хоть что-то. Хоть какую-то памятку о себе настоящей?
Дома я первым делом принялась искать паспорт. Был ведь он у меня. Еще два дня назад был! Я показывала его следователю Максимову, а еще раньше, давно - Евдокии Леонтьевне. И она решила называть меня Варей. Но ни в сумке, ни в шкафу, ни на подоконнике паспорта не оказалось. Я села на постель и обвела комнату отстраненным взглядом. Если хочешь что-то найти, самый лучший способ - представить, что вокруг тебя не твои, а чьи-то чужие вещи.
И вдруг мне стало страшно. Раньше я не думала, что могу так испугаться. Потому что вокруг меня в комнате, в которой я провела почти полгода, не было моих вещей.
Эшелон шел на восток, был авианалет...
Кому-то я об этом говорила. Да я, кажется, всем говорила именно это, если кому-то приходило в голову спрашивать. Но было ли это правдой?
Заколку мне подарила Маруся. Расческа досталась от прежних жильцов... Старое трюмо покрыто пылью и паутиной - ни разу я к нему не подходила, предпочитая пользоваться маленьким зеркалом на первом этаже.
Одежда... Всю приходилось подгонять по фигуре. Чашка... Подарок Евдокии Леонтьевны. Даже постельное белье мне оставили, уезжая, ленинградцы.
Я снова распахнула шкаф и принялась лихорадочно искать саму себя. Хоть что-то из прошлой жизни, хоть намек на воспоминание.
Тщетно.
Я как будто не приехала сюда, а возникла - непонятно откуда, одна, без вещей.
Может, я читала когда-то что-то похожее. Может, еще до войны видела в кино.
Что со мной? Я заболела?
Перебрала шкатулку со всякой мелочью. Нитки, ножницы. Письмо от соседей - «Благополучно вернулись в Ленинград, Варюша, все у нас хорошо, дом почти уцелел, только стекла вставить»...
Записка от Евдокии со списком покупок. Несколько плакатных перьев и чистая промокашка.
Во всем доме, во всем огромном городе нет ни кусочка моего прошлого. Моего настоящего прошлого...
Еще можно расспросить моих подопечных. Они могут что-то помнить. Старики - люди дотошные.
Из радиоточки на улице Красных Коммунаров долетали звуки «Каховки». В уме я перебирала все, что знала о себе, и с каждым шагом все больше понимала - самые четкие воспоминания мои связаны с Энском. С Татарской улицей и ее обитателями.
Но и тут мои надежды не оправдались.
- Варечка, ну что ты? Конечно, я не стала бы тебя расспрашивать. Ты такая была... растерянная. Города не знала.
- Да, Варюша, я помню. Смотрела паспорт. Только это не паспорт, кажется, был, а партийный билет. Или нет?
- Ну, приехала ты к Евдокии. Во всяком случае, первой ты навестила ее...
- Одета? Что-то серое такое. Строгое. Не вспомню, какие туфли. Больше я у тебя этого платья не видела, а оно, кстати, тебе шло. Хотя, красивой девушке все к лицу.
6
Я сидела у Евдокии над чашкой индийского чая. Она как раз распечатала новую пачку. Ленточка этикетки еще лежала на кухонном столе - красные буквы по зеленому узорному фону. Руки у меня дрожали, и я прижала пальцы к чашке, чтобы это не было заметно.
- Ты не простудилась ли, Варюша? Давай-ка я варенье малиновое достану. Замечательное варенье, Клавдия дала. Из деревни. Лучшее средство от простуды.
Я только улыбнулась. С тех пор как я ушла из больницы, кто-то как будто ножом отрезал от моих воспоминаний, от прошлого и настоящего, а может, от будущего тоже. Кто-то торопился, кому-то было важно откромсать как можно больше и поставить меня лицом к лицу с тем, что в конце концов останется - с черной, глухой, ватной тишиной. С безвременьем.
Баночка с вареньем уже стояла на столе. И чайная ложка оказалось рядом: «Не стесняйся, ешь!»
Я попробовала варенье. Сладкое, душистое. В нем было словно заперто минувшее лето...
Чай закончился, я понесла чашку к рукомойнику - сполоснуть. На полочке для мыла и зубного порошка лежал кулон Евдокии Леонтьевны. Как будто нарочно, чтобы я его увидела.
- Варюша, поставь чашку, я сама помою...
- Вы подвеску оставили...
- Ах, да, хотела цепочку почистить. И отвлеклась. Если серебро темнеет, его чистить лучше всего зубным порошком.
Меня словно магнитом тянуло к кулону. Смутная, в голове бродила мысль: а вдруг? Как в тот раз, седьмого, когда я провожала Евдокию из гостей. Повинен ли в том моем видении именно кулон? Или я все придумала?
Серебро показалось горячим, я отдернула руку.
Евдокия держала в руках заварочный чайник. Надеялась, что я еще задержусь.
- Как хочешь, Варя, а одну я тебя сейчас на улицу не выпущу.
- Нет-нет, я все-таки пойду. Домой. Мне надо домой.
Как будто кто-то звал меня, или ждал, или я сама что-то забыла сделать.
Домой - это почему-то не значило вернуться в дом Фролова. Видимо, болезнь спутала мои мысли. Евдокия озабоченно пощупала мне лоб и покачала головой:
- Холодный совсем. Надо бы тебе к врачу...
- Да-да. - Важно было выбраться из дому. - Да, я к врачу. Все хорошо, просто устала немного.
Пальцы продолжало обжигать в том месте, где я притронулась к кулону. Что же это за магия, которую я не могу разглядеть? Раньше такого со мной не бывало. Да и сейчас все как всегда. Вещи словно кидают вокруг слабый мерцающий отсвет: вот на подоконнике - термометр переливается синим; вот подсвечник, на нем заговор от хворей; от иконки - слабый желтый свет. Намоленная.
Все. Не похоже, чтобы кулон был наделен магией.
Я торопливо попрощалась, затворила дверь и побрела по улице.
В воздухе кружился слабый снег.
Из-за спины посигналил автомобиль.
Я обернулась, и ни капли не удивилась, увидев черную «Эмку» Максимова.
Сегодня за рулем был он сам - я чуть поклонилась, показывая, что узнала. Он открыл дверцу:
- Варвара Кузьминична! Давайте подвезу!
Садиться в красивый автомобиль с салоном, обитым светлой кожей, было боязно. Но Максимов нетерпеливо похлопал по сидению: «Садись!»
- Похолодало, - издалека начал он. - Пальто у вас тоненькое совсем.
- Ничего. Завтра опять все растает.
В машине пахло бензином и табаком. Но теплый воздух позволил немного расслабиться.
Голова у меня кружилась. Я старалась поддерживать разговор, но временами казалось, что это не я разговариваю со следователем в его дорогой машине. На самом деле я где-то далеко. Рассеянная кутерьма снежинок за окном - это я. И печной дым над улицей - тоже я...
И все же надо было его выслушать. Понять, что он хочет.
- Далеко вам?
- Проезд Текстильщиков, дом шестьдесят один. Это крайний дом, его еще называют «Домом Фролова».
- Скажите, Варвара Кузьминична. Ваш друг, Цветков. Он не говорил вам, когда точно он приехал в Энск? И с какой целью?
- Вы в чем-то его подозреваете?
- Подождите сердиться. Поймите, дело серьезное. Погибли люди... и продолжают гибнуть, пока мы тут с вами разводим демократию. Вы советский человек, честная труженица, и должны понимать, что в ситуации, когда разнообразная контра пытается всеми силами разрушить плоды многолетних завоеваний нашей Родины, когда всякая шваль повылезала из своих нор и пытается ловить рыбу в мутной воде...
Внезапно он сбился с речи и договорил просто:
- Я должен поймать этого гада. А времени почти не осталось.
- Так вы считаете, что этот «гад» - Цветков? В чем вы его обвиняете?
- Вы наверняка... Он рассказывал вам о самоубийцах?
- О них весь город знает, - осторожно ответила я.
Максимов кивнул.
- В сентябре врачи впервые забили тревогу. К концу месяца стало понятно, что дело серьезное, но местные боялись доводить дело до Москвы, надеялись решить проблему сами. Цветков появился в городе в июле. Времени как раз достаточно, чтобы все подготовить...
- Но он лечиться приехал. Доктор говорит...
- Это может быть легенда. - Он покосился на меня, и пояснил: - Легендой преступники называют ложное алиби, оправдание невиновности. И доктор, кстати, может быть сообщником...
Было видно, как следователю нравится его стройная версия.
- Я кое-что разузнал об этом человеке. У него интересное досье. Но один факт настолько не вписывается в общую картину событий, что делает его одним из главных подозреваемых. Молчите? А я все-таки расскажу. Дело было неподалеку от Ржева. Там немцы еще в сорок втором, во время оккупации города, испытывали новейшее магическое оружие, часть из которого так и осталась в окрестных лесах. Что-то не было использовано, часть - ждала дезактивации, часть - добавила потерь среди саперских отрядов. Цветков был экспертом-контрмагом при саперском отряде. Именно он доставил в штаб целую коллекцию артефактов, среди которых был один... скажем так... не только не обезвреженный. Напротив, он был полностью готов к выполнению той задачи, ради которой создавался. Адская машина... А что в результате? Двадцать восемь трупов. Почти полкилометра - радиус поражения. Из всех, кто присутствовал в штабной палатке, выжил только один человек. Говорят, специалисты уровня Цветкова в состоянии обезопасить себя от воздействия большинства видов боевой магии. Что вы на это скажете?
Я пожала плечами. Наверное, будь я здорова, что-нибудь бы ответила, но голова кружилась все сильней, и пальцы мерзли. Мне все больше казалось, что я нахожусь не в автомобиле рядом со следователем, а в каком-то холодном небольшом помещении среди старинных вещей и старой, иногда совсем «вылинявшей» магии...
- Варвара Кузьминична. Вы должны понять, от того, что вы скажете, возможно, зависят жизни сотен людей. Честных людей, понимаете?
- Я понимаю, но я... почти ничего не могу сказать. Виктор родился в этом городе, он его хорошо знает. Он мне рассказывал. После войны был комиссован по здоровью и отправлен сюда, в Озерцовскую больницу. Верней, там какой-то военный санаторий. Он не различает магию, не может ее ощутить, но магических способностей не потерял... Я не знаю, как объяснить, если вы не маг.
- А вы - маг?
Вопрос оказался неожиданным. Я качнула головой. Никогда не задумывалась об этом. Кстати, почему?
- Я не пользуюсь магией, но всегда понимаю, если рядом есть что-то магическое. Может быть, я просто никогда не училась.
- Понятно. А здесь, в машине. Есть что-нибудь?
Это было легко.
- Ваша ручка. Это что-то, что касается честности того, кто ей пишет...
Максимов пожевал усы:
- И все?
- Кажется, все. Я кое-что вспомнила, Артем Мамедович! Про Цветкова. Профессор сказал, что в начале осени он сам вернулся в больницу, сказал, что верней всего на него наложено заклинание, подталкивающее к самоубийству.
Максимов хмуро кивнул. Потом притормозил:
- Кажется, приехали. Это ваш дом?
Дом казался еще более заброшенным, чем обычно. Я кивнула.
Мне нужно было домой.
Юзеф Маркевич третий день чувствовал спиной пристальный и недобрый взгляд. И настроение от этого у него портилось с каждым часом: ощущение, неприятное само по себе, имело вполне материальную и понятную причину. Так срабатывает кровавик Цезаря, амулет, изготовленный Юзефом лично, еще когда жив был наставник. Амулет однозначно говорил: жди, Юзеф. В ближайшие часы к тебе явятся. И не с добром.
Маркевич никогда не дожил бы до своих лет и не сохранил бы маленькое свое дело, если бы не умел прислушиваться как к голосам многочисленных амулетов, так и к голосу разума.
И наглядным примером тому был весь переулок Ткачей - небольшой темный отросток широкой Лейпцигской улицы, на котором со времен еще прапрадеда Маркевича держали лавки маги со, скажем так, не самой чистой деловой репутацией.
Было их много, и магазины себе они отстраивали на зависть честным торговцам из старого центра. Когда-то переулок Ткачей славился на весь Берлин. Полиция обходила его стороной, и даже опиумную курильню у перекрестка содержал не ставленник итальянских бандитов, а старый колдун-китаец Лю Хань, у которого всегда можно было прикупить некоторые экзотические ингредиенты, кроме как в Китае, нигде не производящиеся. Торговый дом сестер Крофт, специализирующихся на женской магии. Лавочка Миллера, источник самых качественных заготовок на все случаи колдовского нелегкого труда...
Где все это теперь?
Юзеф вытянул кровавик из кармана. Камень, обточенный только с одной грани, тускло блеснул в свете уличного фонаря. Нет, опасность - умеренная. Кто бы там сейчас не размышлял о нем, убивать хозяина лавки магических побрякушек пока не будут. Финансовыми неприятностями встреча, похоже, тоже не грозит. И тоже «пока».