Он был прав. Но...
- Я не могу ее отдать.
Риддл встал, расправив плечи, и твердо сказал:
– Тогда не делай этого. Переезжай вместе с ней, Фитц. Возьми себе новое имя и возвращайся в Баккип. Пчелка принадлежит этому месту. Как и ты. И ты знаешь это.
Я уставился в пол. Некоторое время он ждал моего ответа, и когда его не последовало, мягко сказал:
– Мне жаль, Фитц, Но ты знаешь, что мы правы.
Он тихо вышел, и как только за ним закрылась дверь, я подумал, как это должно быть тяжело для него. Мы знали друг друга в течение многих лет. Он начинал в качестве шпиона Чейда и охранника, страхующего мою спину. Он стал моим товарищем и тем, кому я доверял, потому что вместе мы прошли через ужасные вещи. А потом каким-то образом он стал человеком, который ухаживал за моей дочерью. Риддл будет отцом моего внука или внучки. Странно. Я не раз доверял ему свою жизнь. Сейчас у меня не выбора, я должен был доверить ему не только сердце своей дочери, но и судьбу ребенка, который у них родится. Я сглотнул. И Пчелку тоже? Потому что я подвел ее.
Если я отдам Пчелку Риддлу и Неттл, я смогу помочь Шуту в его отмщении.
От этой предательской мысли меня стало подташнивать.
Я резко встал. Я не мог думать об этом сейчас. Я очень старался, но у меня было недостаточно времени или недостаточно сил. И стараться - не значит делать.
– О, Молли, - сказал я вслух и стиснул челюсти. Ответ должен был существовать, но я не видел его. Не сейчас.
Надо было сходить проведать Шута. Я подошел к окну и выглянул. Мне казалось, что сейчас уже должен был быть день, переходящий в вечер. Слишком многое случилось сегодня. У Кетриккен был Уит. Ей нужна Пчелка. Уэб хотел, чтобы я взял к себе ворону. Я стану дедом, и, возможно, дедом нарчески. И Риддл считал, что из меня плохой отец, и хотел забрать моего ребенка. Когда я повернулся к лестнице, Неттл ворвалась в мои мысли.
Риддл сказал мне.
Не имеет смысла делать вид, что я не знаю. Она почувствует беспокойство в моих мыслях.
Я знала, что он сделает это, хотя я бы предпочла, чтобы он оставил это мне. Что-то там насчет мужской чести. Ты кричал на него? Сказал ему, что опозорил меня, а значит, и тебя?
Конечно, нет! - ее колючий сарказм задел меня. - Стоит ли мне напомнить тебе, что я бастард, и знаю, что значит, когда на тебя смотрят, как на позор твоего отца?
Так вот почему ты всегда отстранялся от меня?
Я... что? Я никогда не отстранялся от тебя. - неужели она была права? Неуверенность заполнила мои мысли. Нахлынули воспоминания. Я действительно делал это. О, да, я это делал. - Только чтобы защитить тебя, - поправил я ее. - Те времена были более суровыми. Быть не только ребенком бастарда, но и дочерью наделенного Уитом Бастарда, которая, возможно, сама владеет грязной магией... некоторые люди сочли бы необходимым убить тебя.
И ты позволил Барричу забрать меня.
Он бы защитил тебя.
Он защитил. - ее слова были безжалостными. -И это также спасло тебя, когда ты решил притвориться мертвым. И еще это спасло репутацию Видящих. Никаких неудобных бастардов, которые бы внесли путаницу в линию престолонаследия. Защита. Будто защита важнее всего.
Я прочно окружил свои мысли стеной, скрыв их от нее. Я точно не знал - что она пыталась мне сказать, но я был уверен в одном. Я не хотел это слышать.
Что ж, мой ребенок будет знать, кто ее родители! И она узнает, кем были ее дед и бабушка! Я прослежу за этим, я дам ей это, и никто никогда этого у нее не отнимет!
Неттл, я...
Но она исчезла. Я не последовал за ней. Была еще одна дочь, которую я подвел. Я позволил ей расти и верить, что ее отцом был другой человек. Я позволил ее матери и Барричу верить, что я был мертв. Все эти годы я говорил себе, что защищал ее. Но она чувствовала себя брошенной. И отвергнутой.
Я подумал о собственном отце, что делал довольно редко. Я никогда в жизни не смотрел ему в глаза. Что я почувствовал, когда он оставил меня в Баккипе, вверив заботе его конюха? Я смотрел в пустоту. Почему я сделал то же с моей старшей дочерью?
Пчелка. Было еще не поздно стать хорошим отцом для нее. Я знал, где я должен был быть прямо сейчас, и если воспользуюсь Скилл-колонной, то буду там еще до ночи. Это немного опасно, но разве я не рискнул большим, когда провел сквозь нее Шута? Пройдут дни, прежде чем я снова рискну лечить его. Мне нужно отправиться домой, забрать Пчелку и привезти ее обратно в Баккип. Не отдать ее Неттл, не остаться здесь с ней насовсем, но держать ее рядом с собой, пока я должен буду заботиться о Шуте. Это имело смысл. Именно это мне и нужно было сделать.
В верхней комнате было совсем темно, не считая рыжеватых отблесков огня. Шут сидел в кресле напротив него. Я успел прикусить язык, прежде чем спросить его, почему он сидит в темноте. Он повернул голову в мою сторону, услышав мои шаги.
– Тебе принесли сообщение. Оно на столе.
– Спасибо.
– Его принес молодой человек. Боюсь, когда он вошел, я немного уснул. Я закричал. Не знаю, кто из нас больше испугался. - Его голос иронически поднялся и тут же упал.
– Мне жаль, - сказал я, пытаясь сдержать свои рвущиеся мысли. Не было смысла делиться с ним моими страданиями. Он ничем не мог помочь мне и только почувствовал бы стыд из-за того, что оторвал меня от моего ребенка.
Я заставил себя сосредоточиться на его словах и звучавшей в них тревоге.
– И сейчас я боюсь засыпать снова. Я не думал о других людях, которые могут входить или выходить отсюда. Не знаю, чем бы мне это помогло, если бы я подумал о них. Знаю, что сюда должен заходить кто-то еще. Но я не могу перестать думать о них. Что, если эти люди поговорят с другими? Кто-то еще узнает, что я прячусь здесь. Это небезопасно.
– Я собираюсь зажечь несколько свечей, – сказал я ему. Я не стал говорить, что мне нужно видеть его лицо, чтобы понять, насколько он серьезен. Зажигая первую свечу, я спросил:
– Как ты себя чувствуешь? Лучше, чем вчера?
– Я не могу сказать, Фитц. Я не могу отличить вчера от сегодняшнего раннего утра. Я не могу отличить раннее утро от полуночи. Здесь, в темноте, все кажется мне одинаковым. Ты приходишь и уходишь. Я принимаю пищу, хожу в туалет и сплю. И я боюсь. Я полагаю, это значит, что мне лучше. Я помню время, когда единственное, о чем я мог думать, - как сильно болит каждая часть моего тела. Теперь боль отступила настолько, что я могу думать о том, как я напуган.
Я зажег вторую свечу от первой и установил их в подсвечники на столе.
– Ты не знаешь, что сказать, - заметил он.
– Да, - признался я. Я попытался отодвинуть собственные страхи, чтобы разобраться с его. – Я знаю, что здесь ты в безопасности. Но я также знаю, что независимо от того, насколько часто я это говорю, это не изменит твоего самочувствия. Шут, что я могу сделать? Что поможет тебе чувствовать себя лучше?
Он отвернулся от меня. После долгого молчания он сказал:
– Тебе следует прочитать твое послание. Прежде чем убежать, мальчишка сказал, что это важно.
Я взял маленький свиток со стола. На нем была тайная печать Чейда. Я сломал воск и развернул послание.
– Фитц. Я действительно так пугающе выгляжу? Когда я сидел в своем кресле и кричал, мальчишка кричал тоже. Словно он увидел тело, восставшее из могилы и вопящее на него.
Я отложил свиток.
– Ты выглядишь как очень больной человек, которого морили голодом и пытали. И у тебя... странный цвет. Не смуглый, как во времена, когда ты был лордом Голденом, не белый, как во времена, когда ты был шутом короля Шрюда. Ты серый. Это не тот цвет, которой люди ожидают увидеть на живом человеке.
Он молчал так долго, что я вернулся к своему свитку. Сегодня вечером должны были состояться очередные празднества, последние за период этого Зимнего Праздника; после знать вновь разъедется по своим герцогствам. Королева Эллиана призывала всех посетить праздник и надеть самые лучшие наряды, чтобы отметить поворотный день в году, когда сутки начинают расти, а ночь сокращаться. Чейд предположил, что лорду Фелдспару, возможно, следует отправиться в город и купить соответствующую случаю одежду. Он предложил мне пойти в магазин портного, и из этого можно было заключить, что одежда уже заказана и ждет примерки.
– Ты честный человек, Фитц, – безжизненным голосом сказал Шут.
Я вздохнул. Был ли я слишком честным?
– Какой смысл лгать тебе? Шут, ты выглядишь ужасно. Это разбивает мне сердце, видеть тебя таким. Единственное, что я могу предложить в утешение себе и тебе, - это то, что если ты будешь хорошо питаться, отдыхать и накапливать силы, твое здоровье пойдет на поправку. Когда ты станешь сильнее, я надеюсь при помощи Скилла подтолкнуть твое тело к самоисцелению. Это наше единственное успокоение. Но это потребует времени. И нашего терпения. Спешка не принесет нам ничего хорошего.
– У меня нет времени, Фитц. Точнее, есть. У меня есть время для того, чтобы поправиться, или время для того, умереть. Но где-то, я уверен, есть сын, которого нужно найти, прежде чем его обнаружат Служители Белых. Каждый день, каждый час я боюсь, что они уже завладели им. И каждый день и каждый час я помню о том, что далеко отсюда сотни душ по-прежнему находятся в плену. Может показаться, что это никак не связано с нами, Баккипом и Шестью Герцогствами, но это не так. Когда Служители используют их, они думают об этом не больше, чем мы, когда запираем кур или сворачиваем шеи кроликам. Они плодят их, чтобы получить новые пророчества, и потом используют эти пророчества, чтобы стать всеведущими. Если рождается ребенок, который не может ходить или почти слепой, их это совершенно не беспокоит. Если они бледные и видят пророческие сны, это все, что волнует Служителей. Они распространяют свою власть даже сюда, провоцируя события, которые покоряют время и целый мир их воле. Их нужно остановить, Фитц. Мы должны вернуться в Клеррес и убить их. Мы должны сделать это.
Я сказал то, что считал правильным:
– Нам нужно решать проблемы по мере их поступления, друг мой. Не стоит браться за все сразу.
Он уставился на меня невидящим взглядом, словно я сказал ему самую жестокую вещь в мире. Потом его подбородок задрожал, он уронил голову на свои больные руки и заплакал.
Я ощутил острое раздражение, а затем, тут же, глубокую вину за это чувство. Он сильно страдал. Я знал это. Как я мог чувствовать раздражение по отношению к нему, если я точно знал, что он испытывал? Разве я не проходил через это? Неужели я забыл о том времени, когда пережитое в темницах Регала накрывало меня словно волной, стирающей все, что было хорошего и безопасного в моей жизни, и отбрасывало меня в объятия хаоса и боли?
Нет. Я пытался забыть это, и в последние годы мне почти удалось. И моя досада на Шута на самом деле была не досадой, а сильной тревогой.
– Пожалуйста. Не заставляй меня вспоминать это.
Я вдруг понял, что сказал предательские слова вслух. Его единственным ответом был еще более горький плач, похожий на безнадежный плач ребенка, который никак не может найти для себя утешение и успокоиться. И нельзя было утолить эти страдания, потому что он горевал о тех временах, которые он не мог вернуть, и о себе – таком, каким он не будет больше никогда.
– Слезами ничего не изменишь, - сказал я и тут же подумал, зачем надо было произносить эти бесполезные слова. Я и хотел обнять его, и боялся. Боялся, того, что прикосновения напугают его, и, еще сильнее, того, что это приблизит меня к его страданиям и заставит вспомнить о собственных. Но все же я сделал три шага вокруг стола. – Шут. Здесь ты в безопасности. Я знаю, что сейчас ты не можешь поверить в это, но все кончено. И ты в безопасности. – Я погладил его волосы, грубые и неровные, словно шкура больной собаки, и притянул его ближе, прислонив его голову к своей груди. Его руки, похожие на птичьи лапки, поднялись и стиснули мое запястье, и он прижался ко мне еще теснее. Я дал ему время поплакать. Это было единственное, чем я мог сейчас ему помочь. Я вспомнил, что хотел сказать ему, что мне придется оставить его на несколько дней, чтобы забрать Пчелку.
Я не мог. Не сейчас.
Постепенно он успокоился, слезы иссякли, лишь дыхание оставалось дрожащим. Через некоторое время он нерешительно погладил мою руку и сказал:
– Думаю, я в порядке.
– Нет. Но ты будешь в порядке.
– О, Фитц, - сказал он, отстраняясь от меня. Он сел по возможности прямо, закашлялся, потом хрипло спросил. – Что с твоим сообщением? Слуга сказал, что оно важное.
- О, и важное, и нет. Королева выразила желание, чтобы мы нарядились в лучшее платье для последнего вечера Зимнего Праздника, и это значит, мне нужно съездить в Баккип кое-что прикупить.
Я нахмурился, осознав, что мне придется ехать как лорду Фелдспару в его ужасающем одеянии. Но только не в тех туфлях. О, нет. Я не пойду по ледяным булыжникам в этих туфлях.
- Что ж. Тогда тебе стоит уже идти.
- Пожалуй, - неохотно согласился я. Я не хотел оставлять его одного в его темноте. В то же время я не хотел оставаться там, где его отчаяние могло заразить меня. Я поднимался вверх по ступенькам, предполагая, что смогу безопасно доверить ему новости Неттл. На мгновение я увидел в нем друга и советчика, каким он был в дни нашей молодости. Теперь новости пеплом лежали на моем языке. Еще один Видящий, которого он не смог предсказать. Его рассказ о деформированных детях расхолодил меня; как мог я поведать ему, что скоро появится мой первый внук? Это может подтолкнуть его к еще одному витку мрачных мыслей. Еще хуже было бы сообщить, что меня не будет от шести до восьми дней. Я не мог оставить его, чтобы съездить за Пчелкой. Но я мог согласиться, чтобы ее привезли сюда. Надо будет поговорить с Кетриккен завтра. Вместе мы это организуем.
Ты выполняешь свой долг перед друзьями. Как часто Ночной Волк сидел подле меня, пока я стремился потерять себя в бесплодных попытках Скилла? Как часто Нед притаскивал меня обратно в домик и нарочно давал мне меньше оглушающих средств, чем я наказывал ему принести? Я не хотел даже думать о неделях, а затем месяцах, которые Баррич проводил, пытаясь помочь мне вернуться из волка в человека. Мои друзья не покинули меня, и я не покину Шута.
Но он все еще мог покинуть меня. И так и сделал. С трудом он поднялся из-за стола.
- Тебе следует идти и выполнить свое поручение, Фитц, - вымолвил он.
Он повернулся и дошел до кровати почти твердо, будто снова мог видеть.
Пока он забирался в постель и укрывался одеялами, я спросил его:
- Ты уверен, что хочешь побыть один?
Он не ответил. Спустя некоторое время я понял, что он и не собирается. Необоснованно, но мне стало больно от этого. Дюжина язвительных комментариев остались непроизнесенными мной. Он не представлял, как много я отдал ради него. Затем злость прошла, и я был благодарен себе, что ничего не сказал. Мне совсем не хотелось, чтобы он узнал, сколь многим я пожертвовал ради него.
Мне ничего не оставалось, кроме как выполнить свой долг. Я спустился по лестнице, освежил свой костюм лорда Фелдспара и демонстративно надел обратно свои ботинки.
Зимний Праздник мог отмечать удлинение дней, но это не значило, что мы были на пути к весне. Вчерашние облака просыпались снегом и растворились. Небо над головой было такой глубокой и чистой синевы, будто как юбки леди из Бакка, но новые облака теснились на горизонте. Иней укрыл праздничные гирлянды, украшавшие фасады лавок. Слежавшийся на улице снег поскрипывал под моими ботинками. Мороз ослабил праздничный дух, но разрозненные торговцы зимних сладостей и игрушек все еще выкрикивали свои предложения спешащим прохожим. Я миновал несчастного ослика с ледяными усами и торговца горячими каштанами, с трудом удерживавшего свою жаровню зажженной. Он грел руки над жаровней, и я купил дюжину каштанов, чтобы просто понести их в озябших пальцах. Над головой чайки описывали круги и кричали, как всегда. Вороны шумно преследовали запоздавшую сову, которую случайно нашли. К тому времени, когда я достиг улицы портных, мой нос пьяницы пламенел от холода так, как Чейд не мог и мечтать. Щеки стали жесткими, а ресницы ненадолго слипались каждый раз, когда я моргал. Я запахнул пальто поплотнее вокруг себя и надеялся, что новый костюм, ждавший меня, будет выглядеть не так глупо, как тот, что был на мне.