- Здорово, - говорит, - чего разорался, с утра пораньше?
Ничего себе - с утра. Солнышко уж за полдень...
Глядит Хорт на Алешку - а тот, видать, вполне сам собою довольный, даже и не ведает, какую грозу на Киев навлек.
- Как там, в городе? - Алешка спрашивает. - По здорову ли гость дорогой?.. - И смеется. - А ты говорил, нет никакой обдерихи, сказки, мол... Как же нету, когда меня самого чуть не ободрали?..
- Может, оно и к лучшему было бы, коли б тебя ободрали, - в сердцах буркнул Хорт. - Понатворил ты делов-от...
- Погоди, погоди, - нахмурился Алешка. - Ты чего это на меня лаешься?.. Я ж не для себя старался, для всех... Степняка утихомирить...
- Для всех... Утихомирить... - бормочет Хорт. - А то случилось, что только пуще раззадорил. Он теперь за тебя всему Киеву гибелью грозит... Того желает, чтоб тебя к нему живого или мертвого доставили.
- Руки коротки, - буркнул Алешка. - Ты, давай, сказывай, что там, в городе...
Только было Хорт рот раскрыл, как охнул и оседать начал. Перекосилось лицо мукой, пошатнулся, упал. Глядит Алешка, а у него из спины две стрелы торчит. Одна в плечо вонзилась, другая - пониже. Поднял голову, увидел невдалеке Тугоркана с его свитой. Все ухмыляются, один лук в руке держит.
Не дурнее Хорта оказались. Послушали, что в городе говорят, а то, может, узнали еще, к кому Алешка из княжеского терема отлучался, вот и выследили. Они там, в Степи у себя, к этому делу привычные.
Особливо Тугоркан ухмыляется. Он, понятное дело, не велел Алешку из лука целить. Сам, своими руками, небось, кожу с него содрать собирается, как тот ему от баенника прочил. А уж с живого ли, с мертвого, это как получится.
Махнул рукой своим, чтоб на месте оставались, сам с толмачом вперед едет. Саженей пять не доехал, остановился. Морда злобой лютой перекошена, в глазах молоньи сверкают. Прорычал что-то толмачу.
- Спрашивает тебя богатырь великий Тугоркан, какую смерть себе выбираешь? Хочешь - конем стопчет, а хочешь - наполы развалит? Еще то говорит, что все одно - разрубит тебя на мелкие кусочки да псам скормит. Только поначалу шкуру сдерет.
- Где ему, - Алешка отвечает, а у самого сердце кровью обливается, не за себя - за товарища своего, в спину устрелянного. - Он с лосем - и то не справился. В сказках наших говорится: не уловивши бела лебедя, да и кушаешь... Я же, чай, не лебедь белая. О псах заговорил? Был у моего батюшки пес старый, еле по двору таскался, так он костью подавился - не по себе кусок ухватил. Корова вот тоже была... Сунулась случаем в чан с брагою, так опилась, что лопнула... Видал я, как твой хозяин жрет и пьет, - куда там до него псу с коровою...
Не было у отца Алешкиного ни пса подавившегося, ни коровы опившейся, - это он для красного словца призагнул. От того и не уразумел его толмач. Глядит, глаза вылупив, не знает, чего хозяину сказать.
Понял Алешка.
- Не по себе дерево рубить вздумал, - говорит.
Опять толмач не уразумел. Какое-такое дерево? Не за деревом хозяин его в путь пустился, - за добрым молодцем...
Посуровел Алешка.
- Загостился хозяин твой в Киеве. А может так статься, что и на свете белом. Прежде я б его за слово отпустил, - повинился б перед киевлянами да князем, дал зарок забыть дорогу в землю нашу, но коли товарища моего бесчестно в спину стрелил, так и нет ему ни прощения, ни пощады.
Взревел Тугоркан, как ему речь Алешкина перетолмачена была, ровно медведь-подранок. Эдакой мозгляк угрожать вздумал! Со стороны глянуть - Алешка супротив него, что оса супротив медведя. Однако, сколь ни страшны у косолапого когти, сколь ни велика сила, - оса тоже жалить умеет. Толмач едва в сторону метнуться успел, - бросился великан на Алешку, взмахнув своим кривым мечом. Только и тот не лыком шит, не из дерева делан. Не впервой ему с эдакими орясинами сходиться. Помнит, в чем его превосходство - в увертливости. Ну, и научился кое-чему, помимо уроков Екимовых.
Коли обрушится на него всею силою удар Тугорканов - наполы вместе с конем распластает. От того так щит и меч подставляет, чтоб скользнуло по ним оружие степняка, да ушло в сторону. Опять же, конь чудный к битвам приучен. Знает, когда на дыбы встать, когда в сторону порскнуть. И так выходит - сыплются на Алешку удары грозные, пластает его Тугоркан по чем ни попадя, а молодцу до поры все как с гуся вода. Вот-вот кажется, конец поединку, ан, гляди ж ты, опять вывернулся. Сам не нападает, приглядывается, как ловчее управиться. У степняка меч изогнут, им наотмашь рубить способнее, у Алешки же - прямой, колоть можно. И впрямь получается, - один, подобно медведю, лапами размахивает, а другой времени осой ужалить поджидает...
Сколько бьются, не ведомо. А только приметил Алешка краем глаза, степняки, что на прежнем месте остались, луки изготовили. Тоже времени подходящего выжидают. Вот тебе и честный поединок. О какой чести речь, коли все средства хороши?.. Вот уже и первая стрелка по шелому шваркнула... Дернулся Алешка, и только чудом меча Тугаринова избежал. Вон оно что... Они, небось, так стрелять станут, чтоб хозяина своего победы не лишить. Не на убой, а на отвлечение. Тугоркан же так Алешку разворачивает, чтоб им удобнее целить было, и в него не угодить. Попал, Алешенька, как кур в ощип...
Не только попал, ан и пропал бы молодец, кабы не вынесло из-за поворота на степняков витязя неведомого. Два раза меч взлетел, два раза опустился, повалились двое в пыль дорожную. Остальные завизжали, луки бросили, мечи повыхватывали. И там сеча завязалась.
6. КАБЫ ЕСТЬ У НАС СЕСТРА ДА ВСЁ РОДИМАЯ, ЗА СЕМИМА-ТЕ ЗАМКАМИ ЗА ЖЕЛЕЗНЫМИ...
Только Алешке в ту сторону глядеть незачем, да и некогда. У него своя забота. Он степняка измором взять хочет, ан не ведомо, чья возьмет. Не убавляется у Тугоркана ни силы, ни ярости - знай себе пластует молодца наотмашь со всех сторон. Куда там Неодолищу!.. Да и со Скименом попроще было. Зря ты, Алешка, на рожон полез. Начал хитростью степняка изводить, так и продолжал бы. И Хорт живота не лишился б...
Только вспомнил Алешка про Хорта, и занялось что-то внутри, огнем сердце жжет. Меч со щитом чувствовать перестал, будто нет их совсем, будто это он руками своими голыми железо сверкающее от себя отводит. В глазах так развиднелось - каждую чешуйку на доспехе Тугоркановом видит, в голове прояснело - наперед движения степняка угадывает, прежде даже чем тот подумать о них успеет. И еще то приметил, не привык Тугоркан биться долго. Не встречалось ему соперника равного. Он своих поединщиков, должно быть, первым же взмахом наземь повергал. От того и нет в нем никакой хитрости, от того он об защите и не помышляет. Высмотрел слабину степняка и, когда тот в очередной раз занес руку, не стал подставлять меч, а изо всей силы ударил острием ниже подмышки. Вошло железо, ровно нож в масло, чуть не на треть. Выхватил Алешка меч из раны, отскочил конь его в сторону, развернулся молодец, готовый удар отразить, ан не понадобилось. Опустилась безвольно рука Тугорканова, обмяк он на седле, зашатался и рухнул.
Глядит на него Алешка, и глазам своим не верит. Да неужели ж такое случилось, что он в поединке эдакого зверя одолел? И ни к чему ему, что богатырь неведомый в одиночку с несколькими степняками бьется...
Только он и без Алешкиной помощи справился. А тому и глянуть недосуг. Услышал, что Хорт застонал, спешился - и к нему. Наклонился, вскинулся и обернулся, услышав подъезжающего всадника.
- Еким!.. - ошарашенно пробормотал. - Ты?.. Какими судьбами?..
- Опосля потолкуем, не время сейчас.
Спрыгнул с коня, подошел к Хорту.
- Дышит... Живой, значит. К знахарю его надобно, и поживее. Коли стрелы без яда, может, и оклемается. Знаешь кого?
- Одного знаю... В Киеве...
- Далеко до Киева. И везти не на чем. Поближе бы...
Поближе... Алешка здесь в первый раз. Он в Берестовом никогда не бывал. Да и киевский знахарь, Оглобля, тоже каким-то лопушком ему показался. Ну да выбирать не приходится.
- Довезу. Помоги мне его только на коня моего подсадить... А с этими что делать будем?
- А чего с ними делать? Свезу, вон, на холм, там и укрою. Хоть и супостаты, ан бросать на дороге негоже... Подсадить-то я тебе подсажу, только ни к чему это. Не довезти тебе его живым.
- Авось, довезем... Ты только вот что, Екимка, не удивляйся ничему и ничего не спрашивай. Сам все скажу.
Тот плечами пожал, об чем речь - не понимает.
Вскочил Алешка на коня, подхватил Еким Хорта, поднял осторожно, усадили так, чтобы стрелок торчащих не тревожить. Обхватил Алешка товарища раненого, вцепился в повод, обернулся.
- Ты, как дело сделаешь, сразу в Киев езжай...
Обсказал коротко, как избу Хортову отыскать.
- Ну, - коню говорит, - выручай, друг верный...
Ухмыльнулся Еким словам Алешкиным, а там и рот разинул. Потому как прянул конь с места, - и нет его. Вот только что здесь стоял, даже пыль дорожная опасть не успела, а его и след простыл. Слыхал, случаются на свете белом чудеса, ан одно дело - слыхать, а другое, когда вот прямо тут, перед тобой, было - и нету. Для верности руку протянул, пощупал, не кажется ли? Нет, не кажется. Отдернул руку, обернулся сердито по сторонам, - не видал ли кто, - головой покачал. Слова Алешкины вспомнил, чтоб не удивляться. Да как же тут?.. Ладно, и вправду надобно с делом покончить, а там и в Киев подаваться. Пущай Алешка сам разъяснит, что к чему.
Взвалил Тугоркана поверженного на коня его, повез на холм придорожный...
Алешка же в один скок возле ворот киевских очутился. Ни по чем ему, что заметит кто, разговоры пойдут, ему главное - товарища спасти. До избы Оглобли мигом домчался, - разметал ли кого по дороге, нет ли, не до того. Торопится. Все ему кажется, Хорт уже и дышать перестал. Крикнул голосом молодецким хозяина, чтоб двери отпирал, соскочил с коня, подхватил Хорта, в избу тащит. Замешкался хозяин чего-то, не открыл дверей, так пнул, что вышиб, товарища прямо в горнице, на стол уложил. В сени вернулся, ухватил Оглоблю за шиворот, - тот оторопевши стоял, - внутрь втащил. Чуть не носом в стрелы торчащие ткнул. Что хочешь делай, но товарища моего выручи. Сам на лавку сел, смотрит. Зыркнул на него Оглобля, выйди, мол, - кулаком погрозил. Присматривать буду, коли помочь чего надо - помогу, а замечу, не так что-то, мигом пришибу. Пискнуть не успеешь, или как там у вас, знахарей, принято...
Склонился знахарь к Хорту так низко, будто обнюхивает. Каждую стрелку со всех сторон осмотрел, даром что в палец толщиной. Сказал Алешке воды колодезной принесть, тот не пошевелился. Сам сходил. Тряпицу чистую взял, миску с водой в печку сунул, трав каких-то туда накрошив. Снова к столу вернулся. Так руки вытянул, что одна из стрелок промеж ладоней оказалась, только не касается их - это Алешке хорошо видно. Уставился на стрелку и забормотал что-то. Что - не слышно, и слова вроде бы не наши. Глаза кровью налились, на лбу жилки вздулись, того и гляди лопнет. Бормочет это он, и видит Алешка - будто дрогнула стрелка, затрепетала, да и стала потихоньку из раны выпрастываться. Сколько выпросталась, замолчал Оглобля, чашку из печки достал, рядом поставил. Снова руки протянул, забормотал. Опять задрожала, задвигалась стрелка... Вот уже и вся вышла. Держит ее Оглобля, не касаясь, на воздухе, к печке отнес, острие к огню приблизил. Поглядел, хмыкнул довольно, руки развел, дал на пол упасть. У стола смочил тряпицу в чашке, а потом снадобье свое прямо над раной, по капельке, из нее и выдавил.
За вторую стрелку принялся. С ней так же, как и с первой все сделал. Как закончил, к Алешке повернулся.
- Ты что ж это, молодец, - спрашивает, - жить теперь ко мне переберешься? Домой ступай, все одно проку от тебя, как от козла - молока.
- От меня тот прок, что ты дело свое без обмана делал. Потому как знал, доглядают за тобой.
- А я свое дело завсегда без обмана делаю. И мне твой догляд, что снег прошлогодний. У меня, ежели знать хочешь, от таких как ты дюжина средств имеется. Кулаком махнуть не успеешь...
- Не успеешь... - поддразнил его Алешка. - И чем же ты мне, жердь иссохшая, угрозить собрался?..
- А и тем, хотя бы, что у меня змейки послушливые имеются. Вон, одна из них, прямо у тебя под лавкой свернулася. Свистну особым образом, и нету молодца.
Раздвинул Алешка ноги поширше, глянул под лавку, а там и в самом деле змейка свернулась. Да еще какая!.. Серая вся, в два пальца толщиной, а ежели размотать, так локтей пять в длину будет. Алешка никогда змей не жаловал, стороной обходил, а тут - только руку протянуть. Подскочил, как петух с насеста, - и в сторону, к ухвату.
А Оглобля, руки в боки, и хохочет.
- Хорош богатырь, - хохочет, - старой веревки испугался!..
Тьфу ты, и вправду веревка... Дать бы тебе по шее, да связываться неохота... Мало ли чего у него тут и вправду имеется...
- Ступай, ступай, - Оглобля говорит. - Без яду стрелки были. Коли повезет, так и оклемается товарищ твой. Завтра наведайся.
- А коли не повезет?..
- А коли не повезет, так и на заборе собака за седалище укусит. Ступай, сказано, нечего тебе тут делать...
Ушел Алешка. Хоть и хотелось на прощанье Оглоблю треснуть, а так и ушел, не солоно хлебавши. За лучшее рассудил, чтоб не связываться. На улицу вышел, - город, что потревоженный улей гудит. Откуда известно стало, что да как, ан его уже узнавать стали, пальцами тыкают, шушукаются. Ребятня, та вокруг вьется; каждый норовит за что ни попадя дернуть, если уж не за самого Алешку, так хотя бы коня его. Кто удачнее дернул, за меч там, али за щит, - тот, небось, неделю коноводить над прочими будет. Визг стоит, суета... Алешка же тому не препятствует. Разве зыркнет строго, гаркнет сурово, - но и только. Не замай, сам таким был.
Не успел до избы Хортовой добраться, от князя посланный прибыл. В терем явиться велено, не мешкая.
Вздохнул, изловчился, и ухватил ребятенка, что близко подобрался, а удрать не успел. Тот заверещал испуганно, товарищи в стороны хлынули, Алешка же его слегка по лбу щелкнул, да и говорит:
- Тихо ты, сорока! Угомонись! Слушай, что скажу. Мне отлучиться надобно, а тут товарищ мой приехать должен. Спрашивать станет, что да как. Так ты его высмотри, и все как есть обскажи. К князю, мол, позвали. Вскорости будет. Исполнишь поручение, я тебя на коне своем покатаю.
У ребятенка глаза засверкали, счастью своему не верит.
- Брешешь! - говорит.
- Отчего ж сразу - брешешь! - Алешка отвечает. - У меня все без обману. Вот тебе задаток.
Снял с головы шелом и на ребятенка надел. Тихо стало разом на улице, будто немота на всех разом напала. Ну, все! Теперь счастливчику, пока волос над губами пробиваться не начнет, верховодить...
Ласково князь молодца принял, сам в дверях встретил, сам на стол, богатырям отведенный, указал. Занимай, мол, то место, какое нужным сочтешь. Ан не раньше, как о случившемся скажешь. Алешка и развернулся - это ему не привыкать стать. Речь завел - в палатах тесно стало. На каждое слово правды, десять полуправды, ан и то верно - красиво не соврать, правды не сказать. Соловьем заливается, и того не видит, как нет-нет, а набежит тучка на чело княжеское. Потому, хоть и совершил Алешка подвиг богатырский, хоть и постоял за честь княжескую, да только не ко времени. Взъярится Степь, о гибели Тугоркановой прознав, воспылает местью, на Киев всей силой своею страшною двинется. Тут и иные захотят из-под руки княжеской на волю податься, того не понимая, что дружно - не грузно, а врозь - хоть брось. Обиды старые припомнят, как князь мечом к покорности приводил. Только того и ждут, чтобы ослаб. Под себя, ровно куры, гребут. Невдомек, что не из прихоти своей народы под руку свою собирает, от того, что вдаль зрит - что суждено им навеки единым народом стать, потому как они одно и есть, хоть и обычаями разнятся. Да где там - разнятся? Одни кумиры по рощам да дубравам стоят, языком одним говорят, пусть и не все слова одинаковы, зато сердце у всех - одно, и мать-Сыра-земля - на всех одна... От того и не все слышит князь, об чем Алешка рассказывает, иные думы чело морщинами хмурят. Такие, что не всякому откроешь.