Вскочил молодец в седло, не стал дожидаться, пока мертвецы из-под земли полезут. День, конечно, а только чего с ними и связываться-то? Стерегут свои сокровища, и пускай стерегут. Не очень-то оно и надобно. А коли понадобится, - место запомнил. Узнает, у ведуна какого, как с охранниками справиться, тогда уж и вернется. Девку, конечно, жалко. Так ведь ей уже, небось, и не помочь ничем.
Тронул коня, да и подался себе обратно в Червен, к воеводе.
В самый раз к вечере поспел. Он, правду сказать, шибко и не торопился. Пока в реке искупался, пока выспался в ивняке как следует, - едва ворота городские перед самым его носом не затворили. Можно было б в таком случае через стену махнуть, ан лишний раз стражу беспокоить не надобно...
Махнул дверь настежь, встречай, мол, воевода, гостя дорогого, - а тот за столом сидит. И не один. Дружинник из местных тут же пристроился, Алешке незнакомый. Замер, не ожидавши, а Клык рукой машет.
- Заходи, - говорит, - присоединяйся. С Кощеем вот познакомься.
Подумалось Алешке, ослышался он. Хорош Кощей!.. Такой трех медведей запросто унесет. Двоих на плечи посадит, третьего - на руках. А ежели еще и сесть на медведя, так и всех четверых... Это ж какое поле льном засеять надобно, чтоб ему порты с рубахой пошить? Обернулся невольно, на проем дверной глянуть. Потому как Кощею этому самому сквозь него в избу ни за что не пройти... Лыбится еще. Чего, мол, встал, никак оробел? Ну и голосище... Такой гикнет разок, так вся вражья рать повалится. Коли у них здесь еще хотя бы один такой имеется, зачем и звали дружину киевскую на подмогу?
- Оробеешь тут, - бормочет. - Мне кощей, как в детстве сказки сказывали, по-другому виделся...
- Это каким же? - Кощей улыбается.
- Ну... - как и сказать, чтоб не обидеть? Не то взлютует - щелчком прибьет. - Вот как я, к примеру...
- Так я таким, как ты, в детстве и был, - Кощей отвечает. - Все удивлялись, в кого дохлый такой уродился? Это я уже потом доспевать начал...
Удивлялись... Значит, точно, нечего здесь дружине киевской делать...
Сел за стол, и слова все разом растерял, какие сказать собирался. Так ведь и Клык не торопит, знай себе в рот мечет. Кощей тоже от него не отстает. Оно, должно быть, и к лучшему, что слова растерял. Начал бы говорить, - голодным остался. Ишь, разошлись. Таким блины только на лопате подавать, и то сомлеешь...
В общем, как остались на столе ложки да плошки, так и завел Алешка свой рассказ. Все поведал, без утайки. Даже, можно сказать, и не приукрасил ничего. В одном месте разве что спутал, - это когда мертвецы от него прочь побежали. Увидел он их с дерева, где в засаде сидел, как они с оборотнем дело злое учинить уговариваются, спрыгнул на землю, гикнул молодецки, на честный бой вызываючи, - они и разбежались кто куда. А в остальном - ни на полшага от правды...
Слушали его молча, не перебивая. Клык головой покачивал, Кощей мух гонял, чтоб в рот открытый не залетели.
- Странно это, - пробормотал Клык, как Алешка замолчал. - Сроду о таком не слыхивал, чтоб мертвецы, как живые, по земле шастали...
- Это у вас там, в Киеве, может, и не шастают, - тут же встрял Кощей, - а у нас здесь - обычное дело. Любого спроси, он тебе про них порасскажет. Да вот, чего и ходить далеко... Баба одна на нашей улице жила. Только это еще до моего рождения было, мне сосед сказывал... Муж у нее вроде как печи клал, то туда позовут, то сюда, - он и идет, куда позвали. Ан иные сказывали, он сегодня печь идет класть, а назавтра - с людьми лихими знается. Поди, проверь, когда он по все лето в избе отсутствует, где его там носит. И, видно, правду говорили, потому как опосля смерти печник этот неугомонным оказался. Он, должно быть, слово заветное у атамана узнал, а никому не передал, вот и не приняла его мать сыра-земля...
- Они, вишь, покойников своих в землю закапывают, - пояснил воевода Алешке, неодобрительно покачав головой.
- Да уж не жжем, ровно поленья, как некоторые, - тут же отозвался Кощей и продолжал, как ни в чем не бывало.
- Вот положили его в домовину, чтоб назавтра на погост везти, а он возьми ночью, да и начни ее изнутри грызть. Услышала жена его, что творится, собралась бежать, ан дверь из избы не открывается, будто кто снаружи бревном подпер. А этот, ейный, грызет себе и грызет. Как совсем наружу выгрызся, так сразу к ней и бросился. Она - от него. Бежит вокруг стола, видит, поленья возле печи лежат. Она и давай в него поленьями бросаться. А он как поймает, так его грызет, пока щепки не останутся. Споро так, раз-раз, и нету полена, - Кощей так рассказывал, будто там о ту пору в избе сидел и все своими глазами видел. - Кончились у нее поленья, она в подклеть выскочила, да в чулане заперлась. Он - дверь грызть начал. Догрыз почти, да на ее счастье петух прокричал. Тот сразу на стол, где прежде лежал, - брык, и затих.
Ну, баба, понятное дело, быстрее к соседям, все им поведала. Те - еще кому. Стали думать да гадать, как от неспокойного мертвеца избавиться. Один и вызвался. То ли умный самый, то ли наоборот. Надобно его, говорит, в домовину уложить, да сверху обручами железными и оковать. А там я его к речке свезу, да в омут и брошу. Знать, не выберется. Сам вызвался, никто за язык не тянул. Ему и ответ держать.
Уложили покойника в новую домовину, обручами железными оковали, уложили на телегу, вези, мол. Тот и повез. Ан лошадь-то его, еле ноги передвигает, будто камень стопудовый тащит. Пока туда-сюда, солнце зашло, а только до леса добрались. Не станешь, ведь, возле города бросать, - не ровен час, приплывет. Подале надобно. Так этот, который вез, - куда что и девалось. Дрожит весь, как лист осиновый, и все назад оборачивается, как бы ему бросить телегу эту, да побыстрее домой.
Пока думал, завозилось что-то в домовине, лопнуло железо, и вылез, значит, этот самый, неугомонный. Глянул по сторонам, завидел возницу и - к нему. А тот, что твоя птица, мигом на дерево ближнее взлетел, на самую макушку, и сидит там. Этот же, - они по деревьям лазать не умеют, - ствол грызть начал.
Ну, тот, кто наверху сидит, видит, конец ему приходит, потому как до утра далеко, ствол не толстый, а мертвец зубами работает, что твой бобр, орать начал:
- Чего, мол, тебе, окаянному, надобно? Вон, кричит, лошадь возьми, с телегою, а меня в покое оставь...
Лошадь как услышала, - она ж лошадь, а не дура, - спохватилась, да и ломанула прочь, вместе с телегою, только их и видели. Кто впереди - непонятно... Мертвец же, он тоже с понятием. Погрызет, тряхнет, - не свалится ли возница, - и снова грызть... Свалил, наконец, дерево. Но без возницы. Тот на соседнее перескочил, пока летел. Только уже пониже. Мертвец, - ему чего? - за это принялся. В общем, сколько он там сгрыз, пока возница наземь не слетел, про то люди разное говорят, а я ту просеку сам видел, где все это случилось. Грянулся возница, вскочил, пока мертвец позамешкался, и деру. Мертвец - за ним. Этот, который удирает, сам не знает, куда бежит, да, на свое счастье, на поле выскочил, что возле города, а на поле том - овин стоял. Он к нему и припустил. Бежит, из последних сил, и в голос орет: "Ой, овинничек, батюшка родный! Пожалей сироту, батюшка, спрячь-укрой от супротивника окаянного! Я уж тебе так отслужу, вовек не забудешь!.."
Услыхал его овинник, ухватил, что под руку попалось, и на помощь ему выскочил. Они, овинники, страсть как мертвецов не любят. Вот и принялся он этого самого мертвеца вилами колошматить, а тот его все поудобнее ухватить пытается, чтоб, значит, загрызть. Ну, возница отдышался малость, - и ходу оттуда. До реки аки пардус домчался, переплыл и у стены до света ховался...
- Так и чем кончилось-то? - спросил Клык. - Победил-то кто?
- А я знаю? - небрежно потянулся Кощей. - Про то не сказывали.
- А овинник что? Отблагодарил он его, али как?
- И про то не ведаю. Говаривали, понес возница, как в себя пришел, гостинцы, хлеб там, пряники, меду хмельного прихватил... Да как-то случайно овин и спалил.
- Это как это... спалил?.. Это что же... Спасителя своего - и спалил?..
- Вот пристал... Ну, спалил - и спалил. Дело-то житейское.
Конечно, житейское. Здесь, небось, каждый день овины запаливают, от мертвецов бегаючи.
- И ты что же, веришь этой байке? - скривился Алешка. - Может, еще и в змея огненного?..
Сказал, смотрит, а Клык с Кощеем посерьезнели как-то. То улыбались, а то посуровели. С чего бы это?
- В змея... - пробормотал Клык. - Так чего ж в него не верить-то...
- Опять сосед рассказывал? Али сам видел?
- Змея не видал, а вот змееныша... Доводилось.
- Да ну? И каков же он?
- Так ведь это... Довелось мне раз мимо болота ночью идти. Рад бы до свету дождаться, только к спеху пришлось. Страшно, конечно, ан куда деваться? Я уж и так, уши дланями прижал, персты вперед выставил, что твои шоры, и быстренько-быстренько так ногами перебираю, чтоб только не упасть. Месяц светит, дорогу хорошо видать, ан кто ж не знает, что месяц - солнцем мертвецов кличут? А поди, узнай, сколько там в болоте этом самом мавок, да трясинниц, да топляков разных? Накинутся разом, и поминай, как звали. Чего только не передумал, чего не примерещилось, пока до края противоположного добрался. Вам сказывать не буду, приберегу, баб пугать. И вот уже у самого у края, запнулся о корень, - не заметил, - да и грохнулся. Понятное дело, длани от ушей оторвал, и слышу, обок меня вроде как затрещало что-то. Мне б, дураку, руки в ноги, то есть, ноги - в руки, и тикать, как той лошади от мертвяка, а я позамешкался. Поднялся и в ту сторону смотрю, откуда трещало. А там чмокнуло что-то, и голова показалась, вот с мою размером...
- Так-таки и голова? - недоверчиво ухмыльнулся Алешка.
- А то - что же? Как есть, голова. Только безо всего. Ну, там, ушей, носа... Колобок такой, светящийся. И вот поднялся этот самый колобок над травою, не более как по пояс мне будет, и застыл. Гляжу, а снизу к нему вроде как веревка привязана, тоже светящаяся. Вот постоял он так, и зачал туда-сюда колыхаться, будто от ветра, и веревка вслед за ним колыхается. А там в сторону подался, и эта тоже. Вьется, изгибается - ни дать, ни взять, хвост змеиный. Саженей в пять длиною... Ну, тут уж я ждать не стал. Верст пять бегом бежал, пока в себя пришел. Упал, помню, без сил совсем, да так до свету и пролежал...
Хмыкнул Алешка, однако промолчал. Вместо него воевода заговорил.
- Это верно, - ни к селу, ни к городу, заметил он. - Вот и я к тому же. У нас тоже случай такой был. На соседней улице. Там, понимаешь, семьи жили, через забор. В одной парень вырос, в другой - девка. Их, вроде, поначалу друг дружке сызмальства сватали, пока отцы отчего-то не разругались. А как разругались, понятное дело, всякие уговоры побоку. Молодые же промеж себя и сами уже сговорились. И им родительские дрязги - нож вострый, потому как те знать друг друга не хотят, и парню с девкой препоны ставят. Мало того, за других приговаривают. Даже видеться промеж собой, и то - ни в какую. Вот и стала девка потихоньку сохнуть, а где девичья сухота, там непременно змей объявится. Он и объявился. Часто видели, как ночкой темною полоской огненной через забор шмыгал, искры во все стороны разбрасывая. Знахарку приглашали. Та самое верное средство от напасти указала - двор репьем засадить. И что б вы думали? Ни одного репья в округе не осталось, отец с братьями все повыкопали да к себе во двор и принесли. Только это все одно не помогло. И девка сохнет, и змей летает. Совсем, бедная, ссохла...
Воевода зычно поскреб пятерней подбородок и продолжал.
- Кто его знает, чем бы кончилось, кабы головня в отца не угодила...
- Какая головня? - в один голос, не понимая, спросили Алешка с Кощеем.
- Обычная, какая ж еще. Парню с девкой, вишь, видеться запретили, так они что удумали? Он в заборе дыру провертел, в месте неприметном, там они, как все улягутся, и встречались, и переговаривались. Миловаться не могли, дырка уж больно махонькая, а словами - пожалуйста. Угомонятся в доме, парень возьмет головешку из печи, да через забор и бросит, чтоб девка из окошечка своего видела. Летит головня, искрами сыплет. Кто приметит, - про змея думает. А тут, на беду, батюшке ее ночью выйти приключилось. Съел, должно быть, чего-нибудь... Только он с крыльца, да к репьям, тут-то в него змей и угодил. Прижег малость, конечно, не без этого...
Воевода замолчал и снова поскребся.
- И чем же дело кончилось? - не вытерпели Алешка с Кощеем.
- У них-то? У них все как надо кончилось. А вот чем у нас кончится, про то не ведаю. Дело-то в том, ребятушки, что я змея того огненного, о котором люди говорят, и впрямь видел. Ночью, как стражу на стенах обходил. Иду, посматриваю, и вижу, будто огонек посреди леса, о ту сторону реки, зажегся. Подумал еще: кому это в эдакой-то темени шастать. Остановился. Смотрю, двинулся огонечек, а за ним другой, третий, ровно из-под земли кто вылезает. И точно, должно быть, из-под земли, потому как полоска та огненная зазмеилась по лесу, - то скроется, то снова появится. Оно, конечно, в темноте трудно определить, ан сдается мне, версты три-четыре до него было. Длиною же, коли прикинуть, сажен десять, не менее, а в толщину, наверное, с пару саженей точно будет. Сколько он там по лесу елозил, сказать не берусь. Чего там делал - тоже, но пожаров не видал... Так-то вот, братушки. Не зря, видать, люди об нем сказывают.
- Не то плохо, что сказывают, - ввернул Кощей, - а то, что речи непотребные ведутся. Поговаривают, к ляхам, обратно, надобно, дабы от напасти избавиться. Киев, мол, далече, да и не до нас князю, иначе б рать поболее прислал.
- С чего бы это - напасть? - пожал плечами Алешка. - Я вот никакого такого разору и не заметил.
- Это ты не заметил, - рассудительно сказал воевода. - А люди зря говорить не станут. Ты то рассуди, коли ляхи змея этого на город напустят, одни головни останутся. Зачем им место пустое? Они силу свою покамест издали кажут, чтоб одумались. Коли ж навалятся, тут думать нечего будет. Что переметнутся кто подумывает - это Кощей правду сказал. Сам видел, как некоторые на улицах посматривают. Случись чего, глазом моргнуть не успеешь, как ворота ворогу отопрут. Вот и смекай тут, чего делать. Ежели б рать ляшская полезла, так разом отвадили б. А змеи, да с мертвецами, да с оборотнями...
Клык как-то беспомощно развел руки в стороны.
Помолчали.
- Есть тут одна, - как-то нехотя пробормотал Кощей. - В лесу живет. Без ее совета, должно быть, не обойтись...
- Кто такая? - с интересом глянул на него воевода.
- Ну... вроде ведуньи... Али знахарки... Не знаю толком. И никто не знает. Живет себе на отшибе, как поселилась. А поселилась... Еще дед мой мальцом был, а она уже в избушке своей жила. Люди так говорят. Лето было жаркое, горело много. Вот она и пришла откуда-то, погорелкой. Приютили ее, избушку миром поставили, - в деревеньке одной, не более десяти верст отсюда, - так ведь деревенька в следующей год тоже дымом в небо ушла. Только ее избушка и осталась. С той поры в ней и живет. Лес уж новый кругом избушки поднялся, от пепелища и следа не осталось, а она все там.
- А чего ж прежде ее не спросили? - полюбопытствовал Алешка.
- Да странная она какая-то... Сам не видал, врать не буду, от людей слышал.
- И чем же это она странная?
- Ну, чем... Живет одна, в город - ни ногой, чем живет - неведомо. Травами, вроде, пользует, скот лечит, заговаривает... Присушки любовные, отсушки...
Алешке показалось, будто каждое слово из Кощея ровно клещами кузнечными достают.
- Странная-то чем?.. Это тебе каждая ведунья - и травы даст, и пошепчет, когда надо...
- Ну... Сказывают вот, разная она. Один говорит, сухонькая, маленькая, согбенная так, что носом пол задевает, а другой - наоборот, будто царица какая. Или вот один бородавку на носу заметит, а другой чуть не в драку - нет никакой бородавки. Кого ни спроси, ответит: сам не бывал, а вот люди к ней стадом прут, вон, мол, сосед мой к ней, почитай, чуть не каждый день бегает. А спроси соседа, - так он тебе то же самое скажет, слово в слово. Сам, мол, не бывал, а вот сосед... Чудно как-то. С одной стороны - все бегают, а коли с другой заглянуть, так и никто.