Желудок, учуяв ароматы пиши, взвыл так, что мне даже стало неловко.
— Матушка! — непривычно мягко произнес Гарольд и устремился к женщине, которая, только заслышав его голос, тут же вскочила на ноги и поднесла правую ладонь ко рту.
Монброн опустился перед ней на колени и как-то очень по-детски ее обнял.
Я всегда говорил, что в нем больше человеческого, чем все думают. Просто он это умело прячет, старается не давать волю эмоциям. Вот и маму он любит.
— Гарольд! — взвизгнула одна из девиц, со светлыми, почти белыми волосами, уложенными в очень сложную прическу. — А нам сказали, что ты мертв. Опять ты нас надул, паршивец!
— А я говорила, что он не мог погибнуть запросто, на какой-то там войне, — сообщила всем другая девушка, с остреньким носом. — Слишком это для него просто. Остальные барышни тоже начали щебетать, но разобрать что-либо в этом гвалте было сложно.
Гарольд тем временем встал с колен, обменялся с матерью несколькими фразами, но что именно он ей говорил и что она отвечала, я не разобрал. Может, оно и правильно, не все мне знать надо.
Бледный юноша встал из-за стола и подошел к Гарольду. Как видно, это и был его брат Генрих, который неуверен в себе и на которого трудно положиться в тот момент, когда все вокруг рушится.
— Фон Рут, — повернулся ко мне Монброн, не обращая особого внимания на брата. — Что ты там встал? Вот, дорогие мои, это барон Эраст фон Рут, мой друг. Ему я доверяю как себе, так что и вы относитесь к нему соответственно.
— Симпатичный, — одновременно и с одинаковой интонацией сказали сразу две девицы.
— Добро пожаловать, — произнес Генрих.
Матушка Монброна ничего не сказала, но благожелательно потрепала меня по волосам, когда я целовал ее руку.
Девицы тем временем продолжали галдеть, совершенно не обращая внимания на то, что я отлично слышу их разговоры. Сдается мне, не преувеличивал ничего Гарольд в своих рассказах о них. Возможно, даже наоборот. Преуменьшал.
— Интересно, он не девственник ли? Хорошо бы! Говорят, они такие забавные, вот бы попробовать!
— Любопытно, откуда он? Если с Запада — еще ничего. Но на Восток я замуж не пойду.
— Можно подумать, он именно на тебе женится!
— Не красавец, нет. Зато глазки умненькие.
У меня возникло ощущение, что я лошадь на рынке и ко мне сейчас прицениваются. Серьезно. И еще я понял, что надо эту опасность в корне давить, от греха, и дело не только в пяти похоронах, которые запросто может устроить Рози, увидев всего лишь часть того разгула, который имел место здесь и сейчас. Просто ни к чему мне это все.
А прекратить подобное можно только одним способом. Надо стать для них неинтересным.
— Ох, и хороши у тебя сестры! У нас в Лесном крае таких нету! — громко проорал я. — А, так тебя, опять соплей полный нос!
И после этих слов я сморкнулся прямо на пол, понимая, что тем самым навсегда порчу свою репутацию в глазах всех поколений Монбронов, сколько бы их еще ни было на свете. Оставалось надеяться на то, что после этого Гарольд не бросит мне вызов на поединок, когда мы закончим разбираться с его делами. Все-таки это его родовое гнездо.
— Фу-у-у! — сообщили сразу четыре из пяти девушек брезгливо и посмотрели на меня презрительно.
И только одна из них, остроносенькая, делать этого не стала. Более того — она заулыбалась.
— Садись за стол, старина, — скрыв улыбку, предложил мне Гарольд и хлопнул меня по плечу. — В ногах правды нет.
— Покушать бы, — одобрительно сообщил ему я, старательно копируя манеры и речь Фалька и плюхаясь на лавку неподалеку от Генриха. — Свининки там жареной, овощей каких, хлебушка, подливы. Гороху моченого можно, для приятственного бурления в брюхе. И пивка побольше.
Если у брата Гарольда и было в планах что-то вроде рукопожатия, то после моей выходки он ничего такого делать не стал, ограничившись кивком и повторив уже произнесенную им фразу:
— Добро пожаловать!
Впрочем, пообщаться нам и не удалось бы, поскольку почти сразу Гарольд поинтересовался у брата:
— Ну, Генрих, теперь расскажи мне, как так оно все вышло. И поспеши, пока не пришел дядюшка.
— Все — что? — вяло спросил Генрих. — Как мне кажется, ничего особенного или из ряда вон выходящего не случилось.
— Вот такой у меня брат, представитель старшей ветви древнего рода Монбронов, — весело, почти залихватски сказал мне Гарольд. — В замке, как хозяин, распоряжается сородич из младшей ветви, его сестер вот-вот спровадят в дом терпимости, матери нужна поддержка в этот трудный час, но она ее не получает. Отец убит! А мой братец считает, что все идет нормально.
— Отец умер сам, — наконец-то в голосе Генриха появились живые нотки. — Это доказанный факт, который ни у кого, кроме тебя, не вызывает сомнения. Мама в полном порядке, что же до наших с тобой сестер… Ты сам все про них знаешь. И помнишь. Дом терпимости? Не смеши меня. От наших с тобой сестер содержатели иных подобных домов как от чумы будут шарахаться.
— Экий мерзавец ты, Генрих, — лениво сообщила девица с роскошными волосами. — При госте нас позоришь. Он хоть и из немыслимой глуши, но все же…
Впрочем, на ее слова кроме меня внимания никто не обратил.
— И самое главное. — Генрих встал и уперся кулаками в стол. — Я хочу напомнить о том, что, поступив в обучение к колдуну, ты лишился всех прав. Прав на все! Ты не наследник родовой чести, родового добра, славы предков и всего прочего. Ты уже два года как никто, Гарольд. Никто. И значит, ты не вправе ничего требовать у меня. Ради правды, и до того ты этого делать не вправе был, просто в силу того, что старший брат я, но тогда тебе многое прощалось за твою лихость, удаль и живую кровь Монбронов. За все то, чего не было у меня. Но теперь… Кто ты такой? Радуйся, что тебя вообще пустили сюда, в этот дом. Тебя и твоего приятеля-невежу.
— Мой славный Генрих, я удивлен, — абсолютно без наигрыша произнес Гарольд. — Ты ли это? Вечно тихий, вечно молчащий, и вдруг — на тебе! Правда я не понимаю, почему ты так набросился на меня, мы ведь не враги.
— Ты уверен в этом? — Генрих криво улыбнулся. — Просто ты раньше этого не замечал. Да и когда тебе? Ты всегда то на балу, то в кровати очередной придворной дамы, то на поединке с мужем этой дамы, а то и вовсе на войне. От отца только и было слышно: «Мой Гарольд опять умудрился нашалить». И главное — он был счастлив, узнавая про твои шалости! Внешне хмурился, ругал тебя, но в глубине души был рад! Даже то, что ты обрюхатил мою невесту, мою Люсиль, он и то назвал «проделкой». Проделкой!
— Я? — ошарашенно произнес Гарольд. — Люсиль? Ты в своем уме?
— Мне все известно! — прошипел Генрих и помахал пальцем у носа Монброна. — Все! Я видел ублюдка, рожденного ею. Это вылитый ты! Люсиль, правда, до последнего момента твердила, что это не так, что все было наоборот, что ты ее спас, но я-то знаю правду! Эта лживая дрянь просто выгораживала тебя! Даже когда она умирала, то твердила, что это мой ребенок, а не твой.
— Как интересно. — Гарольд обвел взглядом потолок залы. — Это все? Или у тебя еще есть что сказать?
По лицу его матери текли слезы, сестры испуганно глазели на происходящее и даже не перешептывались. Судя по всему, они таким Генриха тоже никогда не видели.
— Есть. — кривя губы, сообщил ему старший брат, щеки которого от эмоций и криков изрядно порозовели. — Знаешь, ты меня очень, очень расстроил. Я ведь был уверен в том, что ты непременно примчишься сюда, узнав про смерть отца и прочие бесчинства. И надеялся на то, что ты поступишь так, как всегда, то есть ворвешься в замок, прикончишь дядюшку, точнее, попытаешься, и вообще наделаешь разных глупостей вроде кровопролития и возмущения порядка. Ты же Гарольд Монброн, надежда рода, у тебя есть все права на это. И тогда я испытаю давно ожидаемую огромную радость, глядя на то, как тебя четвертуют на Судной площади, потому что никаких прав у тебя нет и быть не может. Разве что на небольшое ежемесячное вспомоществование, что-то вроде сотни золотых. Ах да. И еще небольшого поместья на южной границе Силистрии.
— Это правда, — прошептала мать Гарольда, не поднимая глаз. — Такова последняя воля покойного. Все права унаследовал Генрих.
— Который тут же отдал их младшей ветви Монбронов, — с невыразимым ехидством произнес братец Гарольда, шутовски разводя руки в стороны. — В обмен на пару услуг и еще кое-что.
— Ну, с одной услугой не сложилось, — миролюбиво сообщил брату Гарольд. — Я не стал безобразничать, а предпочел другой путь, мирный. Что еще тебе обещал наш дядюшка?
— Еще обещал приложить все усилия для того, чтобы ты умер, мой дорогой племянник, — раздался бас дядюшки Тобиаса. — И не просто умер, а на глазах у всего города, опозоренный. Это было обязательное требование Генриха.
Новый хозяин родового гнезда Монбронов вошел в залу, прошествовал к массивному дубовому креслу, стоящему во главе стола, и плюхнулся в него.
— Это-то понятно. — Гарольд взял ломоть хлеба из плетеной корзины и с аппетитом отхватил зубами сразу половину. — А что еще?
— Еще? — Дядюшка гулко рассмеялся. — Еще он получит руку моей дочери. Единственной, прошу заметить. Пока единственной. Надеюсь, что чрево твоей матушки еще способно к деторождению и у меня появятся другие наследники.
— Мы даже уже обручены с Лизелоттой, дорогой братец, — добавил Генрих. — Да-да. И в брачном договоре, который мы подпишем, четко указана сумма приданого, которая меня вполне устраивает.
— Ну и еще кое-что он получил, по мелочам, — закончил дядюшка благодушно. — Но в целом твой брат, любезный племянничек, очень и очень неглупый малый. Кстати, если бы даже ты не отправился учиться на колдуна, то для тебя и твоего отца все равно дело кончилось бы почти тем же самым, что и теперь. Ну единственное, что ты умер бы в корчах от жуткой боли в животе. Я человек не злой, мой брат не мучился. А вот Генрих другой.
Мать Гарольда издала горловой звук, дядюшка сурово на нее зыркнул, и она испуганно замолкла.
— Да, Генрих другой, — согласился с ним Гарольд. — Совсем другой. Эраст, ты прости меня.
— Не понимаю, о чем ты. — Я тоже потянулся за куском хлеба, отлично осознав, что разносолов в ближайшее время нам не видать. — Разве что за скудность стола извиняешься. Так это не твоя вина, а твоего родича, пригласившего нас на завтрак. Прижимистым он оказался. Да попросту жадиной.
— А что переводить на вас еду? — даже как-то удивленно ответил дядюшка Тобиас. — В Башне-на-Плошади вас покормят. Я слышал, что наш славный король на ее узниках не экономит, он считает, что особо опасные преступники, те, что приговорены к смерти, должны в полной мере ощутить его доброту и сердечность.
Не очень приятное название — Башня-на-Площади. Да и упоминание про смертные приговоры мне не понравилось.
— Значит, все уже готово, — подытожил Монброн. — Надо же, я сам сунул голову в петлю.
— Вернее, сделал шаг к эшафоту, — поправил его Тобиас. — Я ведь уже упоминал, что одно из требований Генриха — публичная казнь. Четвертование или колесование, тут уж как судьи решат. Его оба варианта устраивают. Ну и соответственно лишение дворянской чести.
— Это как? — изумился я. — Как девку чести лишают — это понятно. Но тут-то как? Или я чего-то про Силистрию не знаю?
— Будет оглашен специальный королевский указ о том, что я отныне лишен права носить родовую фамилию, лишен права проживать в столице и еще много чего другого, — объяснил мне Гарольд. — Крайне унизительная процедура, поверь мне.
— Ишь как они размахнулись, — отметил я. — И даже нас не спросили, хотим мы того или нет. Я так думаю, что тянуть больше не стоит. Братца твоего мы прикончим сразу, без особых хлопот. Да я его сам и прирежу, чтобы тебя потом совесть не мучила. С дядюшкой хлопот побольше будет, больно он толст, но тут главное — брюхо вспороть, а там он сам богам душу отдаст. А дальше… Да по трупам до входа пройдем, не в первый раз.
Про магию я упоминать не стал, ни к чему это. Хотя если дело и впрямь дойдет до драки, я ее в ход пущу непременно. Того же дядюшку ей попотчую.
Дядюшка Тобиас усмехнулся, взял колокольчик, который стоял перед ним, и несколько раз качнул его влево-вправо.
Скрипнули двери, и в зале сразу стало многолюдно. Причем все вновь прибывшие держали в руках арбалеты, которые были направлены на нас.
— Кстати, неплохая альтернатива, братец, — заметил Генрих. — Мне это невыгодно, но тем не менее. Это легче и проще, чем свидание с палачом на Судной площади.
— Легче, — признал Гарольд. — И проще. Но я за последние два года очень отвык от очевидных вещей. Жизнь, знаешь ли, как-то все так хитро выворачивала, что простые пути стали казаться не слишком верными. Да вот и сейчас — казалось бы, мне надо вынуть шпагу и попробовать убить тебя, получив при этом десяток арбалетных болтов в грудь. Все так просто. Но в чем смысл? Ты уцелеешь, поскольку я просто не успею этого сделать, у меня же шансов остаться в живых не будет вовсе. Если же я не стану пытаться тебя убивать, то и эти господа не посмеют стрелять. Нет повода.
Гарольд тянул время, это я прекрасно понимал. Ему ли не знать, что в нашем мире принято убивать без повода. Вот только чего ради он его тянул? Ждал Рози? Но, как по мне, лучше бы ей здесь и не появляться. Мы умрем — это ладно, но ее смерти я не хотел. Может, это и есть любовь? Ну, когда не хочешь смерти близкого тебе человека настолько, что будешь рад умереть раньше него?
— Племянник, заканчивай этот балаган, — хлопнул ладонью по столу Тобиас. — Кладите оба оружие на стол, и оставим пустые разговоры. И сразу: все эти ваши «пройдем по трупам» — только иллюзия. Во дворе вас ждет народу больше, чем здесь. Втрое больше.
— Наши дрязги — это наши дрязги, — ровно произнес Гарольд. — Фон Рут тут ни при чем, как и де Фюрьи. Со мной… будь что будет. Но с какой стороны они в этой истории?
— Мистресс де Фюрьи и вправду ни при чем, — даже как-то радостно заявил дядюшка Тобиас. — Она будет гостьей в моем доме, я ее с дочкой познакомлю, а если ее родня пожалует, то и их встречу да привечу. Хоть эта Рози и из вашего колдовского выводка, но все одно она де Фюрьи. Фамилия, подкрепленная серебряными рудниками и обласканная сразу двумя королями. Так что за нее не волнуйся, она сейчас поплещется в мыльне, потом позавтракает, а потом… Найдем, как ее развлечь, да так, что про вас она и не вспомнит. А вот приятель твой — он никто, нищеброд из лесов. Кабы он еще не видел и не слышал ничего, но это не так. Да еще и брюхо мне хотел распороть, гаденыш такой. У!
И дядюшка, наконец сняв маску добряка, оскалил зубы и замахнулся на меня своей лапищей.
— Вот, Гарольд, — удовлетворенно заявил другу я, — теперь у нас равные права на то, чтобы убить его. Тебе надо отомстить за честь семьи, а мне — за свою собственную.
— Идиоты, — показав на нас, произнес дядюшка. — Все, надоели они мне. Хватайте их.
Часть воинов дядюшки побросала свои арбалеты и кинулась к нам.
Вот тут я и растерялся. То ли доставать шпагу и дагу, то ли нет. Достанешь — получишь болт в грудь или голову. Не достанешь — считай, сдался, а я этого не люблю.
Пока голова соображала, пальцы правой руки, повинуясь рефлексу, который вбивал в нас Ворон, уже привычно сплелись, формула вертелась на языке, и я было почти пустил заклинание в ход, как поймал взгляд Генриха. Ожидающий. Полный надежды.
Этот поганец хотел, чтобы мы выкинули что-то подобное. Более того — на это и был расчет. Ему не колесование наше было нужно, не четвертование. Ему сожжение хотелось посмотреть.
— Гарольд, только кулак или сталь! — заорал я, ткнув пальцами в глаза первому набежавшему здоровяку, этот трюк у меня отлично получался еще в Раймилле. — Без ничего!
— Понял, — ответил мне Гарольд и врезал кулаком одному из стражников. — Как по мне, надо вовсе без крови обойтись, а то ее на нас повесят.
Без крови — это было все равно что сдаться. Собственно, нас и скрутили через минуту. Может, это и неправильно, может, стоило все же попробовать прорубить себе путь? Да и потом — не один же коридор в этом замке? Есть какие-то тайные ходы и все такое.