— Э, да ты спишь!..
Лин протирает глаза — это Зиэль держит его за вихры…
— Иди наверх, там спи. Это я не догадался, что ты устал и непьющий… Беги спать. Суня!..
Девушка, которую Зиэль поцеловал перед входом в трактир, приходится трактирщику племянницей, она ничего такого себе не позволяет с постояльцами, добродетельна не напоказ, но свое дело знает исправно: объедки унесет, свежее принесет, полотенце? — вот оно, остыло? — сию минуту подогреет, степлилось? — вот уже и лед в кувшине…
— Суня! Проводи парня. На мой ключ… Погоди, где же он… Своим откроешь, лень искать… И смотри там, по ночному делу!.. Не вздумай парня портить!.. — Зиэль шутит, но некому это оценить сквозь вселенский шум и гам, разве что две-три пьяные хари поблизости попытались засмеяться, да и то забыли мгновенно — о чем у них смех?..
— Фу на вас! Идемте, молодой господин, и не слушайте этих пьяных охальников, нет, вот ведь дуроломы собрались! Уж кто-кто, а эти добру не научат. Нет, я не господина Зиэля имею в виду, а этих… Но и то правда: час уж поздний, все добрые-то люди третий сон видят, идемте: свечку я зажгла, кувшин с водой взяла… Ой, какой масюсенький… несчастненький… Ай!..
«Несчастненький» Гвоздик, все так же пища жалобно, едва не подцепил на молочные зубки пальчики служанки Суни — успела отдернуть…
— Вот звереныш-то! Я же только погладить хотела…
— Это он от страху. Спасибо тебе, Суня! Ты добрая. Тоже, небось, устала?
— Ну а как ты думаешь? Попробуй-ка, целый день с рассвета… Завтра отдохну: мы с теткой с утра на рынок, потом в храм, потом в мыльню, потом обед и спать до вечера… А уж сегодня придется еще побегать… Вот горшок стоит под кроватью, один на двоих, пустой. — Суня приподняла покрывало с Зиэлева ложа, показала здоровенный ночной горшок с двумя ручками и крышкой. — Завтра его вынесут. Вот твоя кровать, вот господина Зиэля. Видный мужчина-то какой, и несмотря ни на что — обходительный! Спокойной ночи тебе, Лин. И тебе, кусатель мелкий!.. Раздевайся, раздевайся, Лин, я не смотрю. Свечку-то заберу, зачем тебе свечка ночью? Обязательно укройся по самый нос, ночи у нас холодные бывают.
— Спокойной ночи, Суня!
— И тебе.
Ничего больше не успел услышать и увидеть Лин, уснул как убитый. Ничто не смогло его разбудить, ни музыка, ни хохот, ни звон битой посуды. Под утро, широко размахивая подсвечником, ввалился в комнату воин Зиэль, с довольной руганью стянул с себя сапоги, штаны и камзол — и захрапел… Но даже и его могучий рык не произвел ни малейшего впечатления на Лина и Гвоздика: Лин спал замертво, а Гвоздик притаился под «их с Лином» кроватью, и только посверкивал оттуда глазенками… Ни звука, ни шороха, смотреть и быть настороже, не поддаваясь на успокоительные звуки: в темноте от этого огромного существа всякого можно ждать, от него так и пахнет смертельной опасностью, а хозяин спит, защитить некому… Когда рассветет — тогда и безопасно.
Почему маленький охи-охи считал, что на свету безопаснее иметь дело с человеком по имени Зиэль, он и сам не знал, просто поступал, как чувствовал…
Лин привык просыпаться на рассвете, проснулся и сейчас: в комнате светло, ставни настежь. Ах, как хорошо открыть глаза и знать, что никто не будет сейчас подбадривать в тычки, не погонит к колодцу за водой… Лин повернул голову к окну. Кровать воина была уже небрежно застлана, сам он, босиком, в одних холщовых портках, восседал на подушках и кинжалом скоблил по пальцам ноги…
— Ногти срезаю. Обкусывать, видишь ли, мне уже не дотянуться.
А сам свежий такой, по-трезвому веселый, рожа уже явно умытая… А Гвоздик где… Ох, ты!
Гвоздик смирно лежал перед кроватью Лина, как взрослый: на животе, подогнув задние лапки, вытянув передние, лицом к хозяину, ждал. А перед ним, почти между передними лапами — крыса! Вернее ошметки от нее… Разорванная пополам крыса! Кровяные разводы на полу… Была, видать, битва…
— Что смотришь? Твой Гвоздик впервые на охоту вышел, врага добыл. Видишь, твою долю сохранил, даром что весь слюной истек…
И точно! Хвостик у крошки охи-охи торчал кверху и дрожал как струна, а мордочка вся в жадных слюнях… Растроганный Лин, шмыгнув носом, тотчас же показал словами и жестами, чтобы Гвоздик докончил остальное… Малышочек…
— Ну и зря. Надо было принять и съесть. Это же была вассальная присяга, на верность и сюзеренитет, а ты от нее отказался. Теперь он захочет верховодить, а потом вырастет и тебя самого сожрет.
Лин рассмеялся. Вроде бы они не один день знакомы, а все не разобрать бывает, когда воин шутит, а когда внушительно говорит. Нет, он очень опытный и умный человек, но здесь ошибается: никогда Гвоздик его не съест, никогда не восстанет на него с изменою. Он чувствовал Гвоздика, а Гвоздик его. Гвоздик очень благодарен ему за подарок… Боги! Он ведь вчера Гвоздика некормленым оставил!..
— Зиэль! Мы же его вчера покормить забыли!
— Это ты забыл, а я не стал. Короче говоря, поход в гладиаторскую школу на сегодня отменяется. Праздник Города у них, никаких дел ни у кого, кроме тех, без чего нельзя.
— И что теперь?
— Гуляем до завтра.
В это время в дверь постучали, и в комнату просунулась толстая физиономия кабатчика.
— Сиятельный господин Зиэль!.. Тут это… стража… Говорят, что вы их звали. Городская стража…
— Много их?
— Семеро.
— За стол всех. Подай того-сего, чего сами попросят. Винища побольше. Сваргань мне похлебку, погорячее, поострее и чтобы с жирком. Сейчас оденусь, скажи, и спущусь.
ГЛАВА 3
Скучно днем в трактирном зале, хотя вроде бы все то же, что и в ночи: запах еды и вина, смех, крики, музыканты в бубны бьют, на рогах играют… Лин сидит на лавке и ерзает, томится, потому что наверху Гвоздик один скучает. Но Зиэль приказал ему присутствовать за общим столом, набираться опыта и знания жизни. Гвоздик горшком пользоваться не умеет, а на двор его Лин выпустить не успел, — пришлось подтирать за ним, ночную порцию и утреннюю. И еще придется. Зато Лин принес ему кашки и воды вдоволь, Суня выделила ему для этого с кухни кошачьи плошки. Эх, знание жизни — оно, конечно, здесь, а наверху все равно лучше.
Зиэль бодр и весел, все ему любопытно: как дымоходы в доме устроены, какого зверя жарят, что запах из очага такой заманчивый, сколько вина в погребах, если на простые бочки считать…
Сейчас он сидит во главе шайки пьянючих военных и не моргнув глазом выслушивает подробное описание караульного воинского распорядка, на самом деле строгую военную тайну города Шихана, каковую Зиэлю наперебой выбалтывают нетрезвые стражники городской стены. Старший из них, унаследовавший шлем и должность погибшего от Зиэлевой руки Макошеля, загибает пальцы, один за другим: объясняет, как влияют проведенные в службе годы на количество кормовых денег и по каким позициям, в какое время года выгоднее брать плату деньгами, а в какое продуктами и вещами…
— К весне-то шкур девать им некуда, несмотря на ярмарки-шмармарки… Дешевы становятся — что и не взять впрок либо на продажу осенью?.. Моя и продает, она все торговые места знает…
Зиэль вдруг встрепенулся — вспомнил что-то — и грохнул кувшином по столу. Кувшин вдребезги, вино в брызги:
— Хозяин!!!
— Да, господин Зиэль! Сейчас вытру, все заменим!
— Нет. То есть — вытирай. Вот что: парня обуть надо, пусть у него тотчас с ноги снимут мерку, и чтобы еще до заката он был обут. Вопросы есть?
— Никак нет! Э-э… а вот как же нам это сделать… День-то сегодня… Завтра бы…
— Что — день сегодня? Повара твои работают? Работают. А говночисты в городе, а стража на стенах, а жрецы по храмам? А? А ты сам? Одним словом, я сказал — ты слышал. М-мародеры, только бы им обчистить защитника родины…
— Мародеров у нас казнят на месте. Поэтому как мы действуем? Один… слышь, Зиэль… Один спереди смотрит… а то и на дерево залезет… Да другой сзади, ар… арьегр… с тылу прикрывает… Ну, а тоже оба в честной доле с остальными… И вот дело было… отступили все обратно, мы и они, по позициям, до утра… Короче, уже утро скоро, надо спешить… вонища по всему полю… Ты не представляешь, какая там была вонища… Мы с нашей стороны шаримся, а они, ихние ребята…
Прибежала хозяйка, родная тетка Суни, это ей Суня кровной племянницей приходилась, а не трактирщику, ее мужу. Быстро и ловко сняла мерку, сунула Лину леденец и убежала.
— Зиэль, а Зиэль? Отпусти меня с ними в город, а?
— С кем это — с ними?
— С Тошей и с Суней. Они в город идут, можно я с ними?
— Гм… Рано, пострел, ты меняешь воинское братство на бабьи юбки… Хозяйка!.. Чего стал? Разве я тебя звал? Я сказал ясно и точно: хо-зяй-ка!
Трактирщик Тох ухмыльнулся и сделал шаг в сторону:
— Да вот же она, это я ее загородил.
— Чего изволите, господин Зиэль? Все ваши пожелания будут тотчас же…
— Все — это ближе к ночи, а пока — не возьмете ли с собой в город мальчишку, добрейшая госпожа Тоша? Я бы лично попросил тебя об этом, как почетный постоялец? Корзинки понесет, от грабителей защитит…
— Он корзинки понесет? Его самого впору в корзинку сажать. Ну, так я не против. Хотите еще кашки, молодой господин? Как только управитесь, так и пойдем. Тогда я и на вас белье беру, для мыльни.
Лину очень стыдно, что взрослая женщина зовет его на вы, но он покорно кивает: да, хорошо. Кашу он подмел в мгновение ока — и наверх, за Гвоздиком, потому что никто так и не догадался вслух запретить ему это. Вот только ключ… Пришлось дожидаться под дверью, пока Суня не пришла в комнату за бельем для Лина: два полотенца и чистые холщовые подштанники (прощальный подарок Мошки), они ведь в мыльню пойдут!
Чего Лин боялся, того не случилось: Тоша и Суня перестали звать его на дурацкое «вы», едва они вышли за ворота, а про Гвоздика — тоже никто ничего не запретил. Суня дала ему веревку на поводок, но Лин веревку в карман, а Гвоздика на руки: бедняга еще успеет на веревке насидеться, пока они мыться будут…
Идти по городу с Тошей и Суней, которые местные уроженки и, вдобавок, мирные женщины, — совсем другое дело, чем в обществе гремящего оружием и доспехами воина в черной рубашке! То и дело встречные отвешивали приветливые поклоны и получали такие же взамен, им улыбались, с ними заговаривали, попалась навстречу стайка из трех таких же, как Суня с Тошей, горожанок — так галдеж и хихиканье подняли до небес, и пока все не перецеловались… Лину очень не нравилось, как бесцеремонно они его разглядывали, его и Гвоздика, как они шушукались, явно на его счет, как пытались говорить с ним, словно он дитя малое, а не мужчина с оружием на боку! Лин даже сдвинул на поясе ножны, к животу поближе, чтобы клинок лучше видно было, Гвоздика на другую руку перехватил, да куда там…
Улыбок больше, взгляды у встречных добрее, это очевидно. Зато дорогу никто не уступает, самим то и дело приходится отскакивать, чтобы не попасть под копыта или под колеса, и идти приходится с разбором: там лужа, там пыль, там навоз… ну это понятно, у женщин юбки длинные… Окна в Шихане совсем другие, чем в домах, которые довелось увидеть Лину в прежней жизни: там они либо вовсе пустые, только ставнями бывают прикрыты, либо рыбьими пузырями забраны, а здесь — в стеклах и в слюде! В каждом окне рама, а внутри каждой рамы пространство окна разделено на множество квадратиков, и в каждый квадратик вставлена прозрачная стеночка, так, что с улицы бывает видно, как там внутри. А значит, изнутри — наружу все видно. Кое-где и в разные цвета все покрашено, тогда хуже видно.
— Стекло-то я встречал, сто раз видел, госпожа Тоша… Суня, а что такое слюда? Из чего она?
Суня пискнула и вопросительно поглядела на тетку, но и та замешкалась с ответом…
— Точно я не знаю, знаю только, что вроде камня, его нам с юга по реке везут, с горных рудников, пластинками и продают, а уж мастера их бережно обрезают под размер, потому что пластинки эти очень хрупкие. И стекла хрупкие, но очень дорогие, и сквозь стекла все хорошо видно, будто ничего нет перед тобой. А руку протянешь — как стенка! Зато слюда дешевле.
— Понятно. А долго нам еще идти?
— Устал? Нет, у нас все рядом. Сначала попробуем мерку снять. Ох, праздник, ох, обдерут…
Скорняков да сапожников по одному запаху можно в городе найти, вслепую передвигаясь, но — закрыты лавки в праздничный день: одна, да другая, да третья… В четвертой, маленькой, словно конура, вылез им навстречу сам сапожник Ама, и заказ готов был принять, да как глянула госпожа Тоша на глаза его в кучу, да как услышала слова, коими сапожник Ама пытался разговаривать — хвать Лина за руку, повернулась и пошла, предоставив Суне говорить на прощание вежливые извинения…
— Лыка с утра не вяжет, какие там сапоги… Дурачина старый. Не хотела, да придется на рынок идти, готовое покупать. Ничего, Лин, подберем — лучше даже, чем с меркой будет. Господин Зиэль платит не скупясь, значит, и мы жаться не будем, найдем лучшее.
Лин сообразил: точно, платит ведь Зиэль, почему бы и не попытаться исполнить заветное…
— Госпожа Тоша, а можно поискать сапоги из нафьих шкур?
Тоша аж подпрыгнула, колыхнув юбки увесистым задом:
— О, боги! Как у тебя язык повернулся! Тьфу, тьфу, хорошо — не на ночь сказано! Нет, Суня, ты слышала? А?
Суня только хихикнула в ответ, но тоже пробормотала на всякий случай какую-то молитву.
— Нет, Лин, опомнись. Во-первых, это очень редкая выделка, я про такие только в сказках слышала. А во-вторых — где ты таких храбрецов найдешь, чтобы эти шкуры выделать, а тем паче — добыть их… И хуже того — носить. А во-вторых…
— У Зиэля такие сапоги! А я нафов ненавижу! Они меня! Я, я…
— Тише ты, тише!.. Молодой господин Лин, тише, ты в чужом городе… Нет. Господин Зиэль отважный воин, наш уважаемый гость, он волен делать все что угодно из разрешенного у нас в Империи и носить все, что пожелает, но мы с Суней — не господин Зиэль, и ты, покамест, тоже. Спроси я такое на рынке — да они от меня разбегутся, а сами скажут потом: вон, вон старая Тоша идет, сумасшедшая!..
— Разве ты старая? Ты еще совсем не старая, тетушка!
— А ты не встревай, не то подзатыльника дам, не посмотрю что племянница! Я бы еще кое-кого нашлепала, да не по жердочке мне… Ух, молодой господин… И этот… твой… еще на меня скалится! Вот же попала в общество, помилуйте меня боги!
Лин молча слушал все вопли добродушной толстухи Тоши, но Гвоздик понимал только то, что его друг и покровитель недоволен и огорчен, и тоже немедленно взъерошил чешуйки на загривке, оглядываясь в поисках врага…
Тем временем звуки, похожие на морской прибой во время сильного ветра, становились все ближе…
— Ну, нет, так нет. Вырасту — сам себе такие добуду. А какие тогда?
— Вот, вырасти и добудь. Ох, и дорого они тебе встанут. — Тоша уже успокоилась и снова готова была улыбаться встреченным знакомым, синему небу и даже каменной плиточной мостовой. — Они же волшебные, такие сапоги: в воде не намокают, следов на дороге не оставляют…
— Как это — следов… — Лин наморщил лоб, припоминая, как они с Зиэлем шли по пыльной дороге, и что за следы за ними оставались… И не вспомнил. Надо будет проверить. Только когда, если они на днях расстанутся навечно?.. Сердце у Лина сжалось от страха перед неведомым грядущим. Но и то правда: Зиэль ничем ему не обязан и не станет кормить-поить-защищать чужого, не нужного ему человека… — А какие тогда?
— Хорошие возьмем. О! Ой, крику! Вот он, базар, сейчас за угол свернем — и увидишь! А когда обычный день, без большого праздника, так тут вообще с ума сойти, не продохнуть и не протолкнуться. Перво-наперво, чтобы подходили тебе по размеру, да немного на вырост, да чтобы удобные, да чтобы прочные, да чтобы красивые были…
Лин с подозрением глянул на низ подола у Суни..
— Тетушка Тоша! Только, чур, без бус и бубенчиков! Я девчачьи не надену, так и знай!
— Ну, так еще бы! Самые мужские возьмем, чтобы всем было видно, кто на них взглянет: вот идет победитель драконов! Не переживай, молодой господин Лин, мы с Суней лучшие тебе подыщем, будешь доволен. До тех пор искать будем, пока тебе не понравится. Согласен на такое обещание?
Лин заулыбался и затряс головой: