Наутро снова пошли к северу. Но в тот момент, когда по расчетам Латуни они должны были оказаться уже на самой границе королевства, волки снова свернули на юго-запад. В сумерках подошли к мосту у села Торговцы. Когда Латунь понял, где они, ему стало страшно. Он прекрасно знал, что Золотко ищет Алмазник, не менее хорошо понимал, что в Торговцах — его дом, и тут его слову покорна каждая собака.
Под навесом у небольшого костра сидела группка торговцев — восемь или десять человек, — охранявших мост. Они играли в камешки, пили пиво и громко хохотали. Это был единственный в Камнях платный мост, и муха не пролетела бы тут, не оставив патрулю денег.
Того, что произошло дальше, Латунь даже представить себе не мог. Он едва успел закрыть дочери глаза своей сильной рукой. Девочка не должна была видеть, как десять темных молний пролетели триста-четыреста шагов до палатки совершенно бесшумно, как клочья тумана, унесенные порывом ветра. Латунь еще силился разглядеть в сумерках их серые и словно утончившиеся тела, как вдруг понял, что половина дела уже сделана. Сначала наступила тишина, потом закричали люди, и стало ясно, что те, кто сидел к волкам спиной, уже мертвы, а убийцы, перескочив через стол, растворились во мгле. Остальные, завопив, побежали прочь, кто куда, некоторые без оружия. По одиночке волки передушили их так же легко, как передушили бы глупых кур. Несколько отчаянных влажных вскриков и все было кончено. Не помня себя, не понимая, что он испытывает — страх или облегчение — Латунь схватил Золотко на руки и побежал через мост. Волки догонять его не стали.
На следующий вечер он передал внучку бабушке. Бронза была в растерянности, Золотко все так же кашляла, но он все же ушел — спасать жену и Курочку с детьми. Если только было еще кого спасать. Латунь отчаянно надеялся, что, уведя дочку, он отвел от женщин удар. Он ошибался.
Глава 10 Дом на болотах
Через пару дней Латунь достиг домика на болотах. Дом был пуст — с разбитыми окнами и сорванной с петель дверью он служил пристанищем разве что сквознякам. Посуда, по большей части разбитая, валялась на полу. Шкаф и комод выглядели так, будто их долго рвало простынями, бельем и одеждой. Никаких следов вокруг, никакой жизни. Обглоданный лесными зверями труп собаки на цепи — все, что осталось от Дружка. Перья по всему островку, и ни одной курицы. Пир для лис.
Вот только, почуяв человека, грустно замычала давно не доеная корова в хлеву. Латунь направился туда. В полутемном длинном хлеву, где и в худшие годы жило не меньше пяти животных, корова была одна. Она повернула к Латуни свою тяжелую рогатую голову и замычала снова. Он пошел туда, заглядывая на всякий случай в каждое стойло. Никого. И только довольно высокий стог сена возле единственной уцелевшей коровы подсказал Латуни, что женщины (или одна из них) все же были здесь и позаботились о животном. По дороге он прихватил низкий трехногий табурет — собирался подоить корову и напиться молока, а потом выпустить ее в лес: выживет или нет, это уже ее дело.
И только когда Латунь пристраивал табурет возле коровьего вымени, он увидел рядом еще один небольшой стог, из-под которого выглядывал угол какой-то грязно-белой тряпки. Латунь потянул, ткань не поддалась. Он потянул сильнее, нити затрещали, и угол старой простыни оторвался. Латунь принялся осторожно раскапывать стог. С ног до головы заваленная соломой, местами уже сопревшей, под ним лежала Курочка. Она была малорослой, и за время болезни так исхудала, что Латунь мог бы пройти мимо и не заметить — ее тело не выделялось даже под тонким слоем соломы, которой она укрылась, спасаясь от прохладных весенних ветров. Он поднял Курочку на руки и ужаснулся тому, что почти не почувствовал ее веса. Мертва — решил Латунь, но тут почувствовал у себя на шее едва уловимое тепло. Курочка дышала тихо-тихо, на исходе сил. Он надоил молока, смочил ей губы. Она сделала один слабый глоток, на втором закашлялась. Спешно Латунь собрался в дорогу. Выбрал самую легкую из повозок лесоруба, поставил туда пару кринок с молоком, накидал простыней, подушек и теплых одеял. В повозку хотел впрячься сам, но, подумав, впряг туда корову. Доброе животное послушно пошло за ним и встало между оглоблями, но, когда он ее запряг, трогаться с места не захотела, стала взбрыкивать и попыталась боднуть его. С коровой Латунь поступил жестоко, жестче, чем ему хотелось бы. Его кнут оставил на черно-белых боках несколько длинных отметин, один из рубцов сразу же начал кровоточить. Чернуха тяжко вздохнула, выпустив из ноздрей пар, и поплелась вперед. Латунь мог поклясться, что ее круглые темные глаза наполнились слезами.
Курочка лежала на повозке тихо-тихо и за два дня пути ни разу сама не поменяла положения. Они пересекли Рубинового Воина по южному мосту и углубились в Крестьянские земли. Некоторые из людей, живущих в этой глуши принадлежали к роду Знахарей. Пару раз Латунь уже залечивал у них свои раны. Как правило, отряды Алмазника знахарей не трогали.
Люди, к которым Латунь привез Курочку, называли себя Пасечники. Лет им обоим было к пятидесяти. Он поражал своими огромными размерами, жирным брюхом, тройным подбородком и густыми черными бровями. Она была внешности в общем-то обычной. Не худая и не толстая, не высокая и не низкая, не красавица, но приятная, не суетливая, но расторопная. Она внушала доверие, и может быть, это помогало ей выгодно менять мед на ярмарке в Огурцах — большом крестьянском селе у стен Камнелота. В их доме всегда было все, и даже немножко больше, чем надо, потому что редко у кого из крестьян имелись в шкатулочках изделия камнелотских дворян. У них же были кольцо и брошь, которые она надевала по праздникам.
Сокрушенно качая головой, хозяйка распрягла несчастную и обессилевшую корову и увела ее в хлев. Хозяин на руках отнес невесомую Курочку в дом и принялся слушать ее дыхание, приставляя к груди тонкую деревянную трубочку, которая расширялась к обоим концам.
Лечили Курочку долго. В течение первого месяца хозяин испробовал все свои методы лечения. Он делал ей компрессы с прополисом и добавлял прополис в кипяченое молоко. Он доставал из ульев спящих зимним сном пчел и заставлял их жалить ее. Он поил ее медовухой и медом с молоком, чаем из трав и медом вприкуску. Курочка перестала кашлять, ела чуть побольше, чем в первые дни своей болезни, но по-прежнему оставалась такой же худой, безразличной и немой.
Пока хозяин ухаживал за Курочкой, Латунь работал по хозяйству. Он топил печи в большом доме, носил воду, колол дрова, исправлял мелкие поломки, сделал несколько новых табуретов и стол. К Курочке он почти не заходил — только иногда заглядывал в полуоткрытую дверь ее маленькой комнаты. Он с трепетом ждал того момента, когда она очнется от этого странного полусна и скажет что-нибудь о судьбе его жены и собственных детей. Но она молчала.
Каждый раз, выходя от своей пациентки, хозяин, будто прося прощения, качал головой. И вот настал момент, когда Латунь понял: она никогда ничего не скажет. Что же делать? Уйти и бросить ее снова? Впрочем, она и не заметит, что он ушел. Попробовать поговорить? Но насколько он знал, хозяйка пытается разговорить ее всякий раз, как приносит еду. Иногда просто болтает, иногда пытается выяснить, куда делись мальчики. Но Курочка молчит, никак не реагирует на имена сыновей. Ни слезы, ни улыбки — ничего.
Апрель кончился. Наступил май. Латунь помог хозяину вынести ульи и попробовал соты с первым майским медом, сладким, душистым, пахнущим сразу всеми весенними цветами. Курочку стали выводить во двор на яркое и жаркое уже солнце. Она сидела со склоненной на плечо головой, укутанная в плед, и перебирала в руках букетики из цветов и травы, пока все лепестки и маленькие травинки не оказывались у нее на коленях.
Латунь уже давно решил идти в Камнелот, хотя бы для того, чтобы узнать у друзей последние новости. И Курочку решил взять с собой — понял, что не сможет ее оставить. Но с отъездом тянул и тянул. Все надеялся, что что-то измениться, что он сможет что-то исправить… Всей душой рвался к дочке, но не смел идти туда — он мог привести людей Алмазника прямо к ней.
Прошел май, наступил июнь. Появились первые слухи об армии, наступающей на Камнелот. И тогда, лишь только хозяин собрал подводу для армии камней, Латунь и Курочка направились в город.
Когда они выехали, Курочка оставалась такой же спокойной и безучастной. Но стоило кончится однообразным лесам и рощам, как Латунь заметил, что взгляд ее не просто скользит по предметам, но останавливается на них. Казалось, она пытается припомнить что-то смутно знакомое. Проехали большую базарную площадь Огурцов, и тут она наконец подняла на Латунь глаза и осипшим от долгого бездействия голосом спросила его:
— Огурцы?
— Да, — осторожно ответил он, боясь спугнуть это ее настроение.
Она напряженно посмотрела вдаль и спросила снова:
— В Камнелот?
— Да, в Камнелот. Осталось ехать примерно час. Я собираюсь сразу направиться к Бирюзе… Ты ведь тоже знаешь Бирюзу?.. и записаться в армию.
— Бирюза?.. Бирюза?.. Мальчики… Мои мальчики, — Курочка спрятала лицо в ладонях и зарыдала. Казалось, все слезы, которые она держала при себе два долгих месяца, прорываются наружу. Латунь подсел к ней и обнял, чтобы утешить. Она не оттолкнула его, напротив, прижалась крепко-крепко, как к единственному родному человеку на земле.
За час она успела выплакаться и покрасневшие глаза заблестели снова. Она больше не была тряпичной куклой. Она снова была умной и решительной женщиной. Правда, очень-очень уставшей.
Латунь и Курочка сидели в полутемной сторожке у южных ворот. Они ждали, пока один из стражников сходит за Бирюзой, которая должна была подтвердить их добрые намерения. Возница, который доставил их в Камнелот, давно уже уехал обратно к Пасечникам. Латунь и Курочка разговаривали — впервые за много дней.
Курочка сидела ссутулившись, вцепившись руками в край длинной и широкой мраморной скамьи. Ее тело мерно покачивалось взад и вперед, носок правой ноги взлетал вверх, отбивая в воздухе рваный ритм. Латунь предпочитал пореже смотреть на свою исхудавшую спутницу. Черты ее лица стали резки и неприятны, когда-то длинные и густые черные волосы Пасечник обкорнал грубыми ножницами, и они теперь свисали вокруг лица неопрятными засаленными патлами. То там, то тут в яркой черноте волос виднелась седина.
— Мы дотащились до дома на болоте. Сначала мы с мальчиками жили в комнатах. У меня даже хватило сил сволочь на болото трупы коров. Эти негодяи убили всех моих коров и кур, и мою собаку. Только Чернуху почему-то пощадили. Может быть, потому что она стояла в последнем стойле? Я доила Чернуху, варила какие-то каши, но сил у меня не прибавлялось. Потом мы перебрались в хлев. Уже ничего не варили, пили молоко из-под коровы, грызли сухари из старых запасов. Вскоре я поняла, что могу умереть, и даже наверняка умру. И тогда мальчики останутся в хлеву и будут обречены. Я, как могла, объяснила им дорогу в Камнелот, велела найти Бирюзу. В крайнем случае, думала я, их поймает милиция и доставит в Выселки. Тамошние женщины их бы не бросили. Латунь, я сейчас сойду с ума. Крохе всего четыре года. Они шли одни, через лес, — и Курочка замолчала, не справившись со слезами.
— Ну, ну… — Латунь искал нужные слова, — Крохе четыре, но зато Листику шесть. Они у тебя выросли в лесу. Лес им не чужой… В конце концов, сейчас придет Бирюза и ты все узнаешь. А если она ничего не знает о детях, мы с тобой можем съездить в Выселки. Надежда есть.
— Ты не бросишь меня?.. — грустно и с едва скрываемым отчаяньем спросила Курочка.
— Нет, не брошу. Теперь нет. Ни за что.
— Хорошо, — Курочка прижалась к нему так, как прижимаются только маленькие девочки.
— Курочка, — нерешительно начал он через минуту.
— Да, — тут же отозвалась она.
— А что с Анис? Она ведь шла за тобой.
Курочка отодвинулась от него снова:
— Да, шла. Но что с ней случилось, я не знаю. Просто в какой-то момент я повернулась назад, хотела сказать ей, чтобы она убиралась прочь, но ее уже не было. Когда она исчезла, я не знаю. В ушах шумело, и я просто не слышала ее шагов. Тем более сам знаешь — болото…
Бирюза появилась в сторожке как маленький добрый смерч. Она смеялась от радости и плакала от жалости, глядя на Курочку.
— Дети здесь, здесь, у меня. Сейчас пьют компот на кухне, — твердила она и стирала слезы со впалых щек подруги.
На улице поймали порожнюю телегу и развернули ее к замку. Доехали быстро. Курочка вошла на кухню, боясь поверить в собственное счастье.
Дети сидели за невысоким столом и ели сладкие пирожки, с громким хлюпаньем запивая их компотом. Курочка позвала их негромко, и они замерли, сосредоточено и серьезно глядя на нее.
— Мама, — неуверенно и тихо сказал маленький Кроха и стал неуклюже сползать со стула. Он осторожно подошел к ней и остановился, не доходя на два шага, не решаясь ее обнять. — Мама, — еще раз сказал он.
Курочка протянула к нему руки и в следующий момент мать и сыновья рыдали, крепко-крепко вцепившись друг в друга.
День прошел в сладких хлопотах. Они ели, они купались по очереди в огромной ванне, инкрустированной агатом, гуляли и уснули, не дожидаясь сумерек. Латунь, не очень нужный теперь счастливой Курочке, успел сходить на крепостную стену и выяснить для себя расстановку сил.
Он как раз ужинал, когда звук одиночного взрыва прогремел в наступающих сумерках. Латунь поспешил к северным воротам.
Глава 11 Усадьба
В главной усадьбе Алмазника в Торговцах была скрыта важная тайна.
Усадьба была велика. Располагалась она достаточно близко к селу, чтобы считаться его частью, и достаточно далеко от него, чтобы подчеркнуть брезгливость, с которой Алмазник относился к своему окружению. За хозяйственными постройками начинался лес. Перед двухэтажным, длинным зданием располагался цветник. Центральная часть усадьбы была приемно-парадной. В правом крыле жил сам хозяин, а так же его слуги, входившие в здание через черный ход. Левое было доступно редким избранным. Сейчас Алмазник вел туда Берковского.
— А здесь для тебя особый подарок, — говорил Алмазник.
Он открыл дверь. Обстановка комнаты, в которую вошли мужчины, казалась нищенской. Белые холщовые занавески на окнах. Дубовая кровать, застеленная льняным бельем и наборный столик из темных агатовых камней.
Обитательница комнаты, несмотря на жару с ног до головы укутанная в полинявший коричневый плащ, сидела на кровати, испуганно прижавшись спиной к стене. Женщина была не слишком молода, но очень красива. Каштановые волосы, карие глаза, черные, красивой формы брови, правильные черты лица. Рост, судя по всему, чуть выше среднего. Берковский любил таких женщин.
— Красивая, — повторил он вслух свои мысли. Женщина вздрогнула, как от пощечины.
— И не только, — ответил Алмазник, — она может оказаться очень полезной.
— Полезной?
— Да. Это ведь та самая Анис.
— Ах, это мама нашей золотой девочки… Очень приятно. И давно она у тебя?
— Пару месяцев. — Алмазник произнес это и вдруг испугался.
Берковский сделал знак и мужчины вышли в коридор. Замок, запираясь, щелкнул. Анис с облегчением вздохнула.
Тогда, ранней весной, она шла по болотной тропинке вслед за Курочкой и ее сыновьями. Анис прекрасно понимала, что уговорить гордячку принять помощь будет очень непросто. Она внимательно следила за каждым шагом подруги. Сердце кровью обливалось, когда Анис видела, как едва волочит ноги и спотыкается молодая еще женщина.
Хруст веток чуть позади себя она услышала слишком поздно. Милиционер прыгнул на нее и, зажав рот, утащил в кусты. Курочка ничего не услышала — по крайней мере, на сдавленный возглас Анис она даже головы не повернула.
Там, в стороне от дороги, милиционер ударил Анис по спине. Женщина рухнула на колени. Второй, тоже выползший из кустов, толкнул ее в плечо носком сапога. Анис неуклюже повалилась набок, и тут ее начали бить ногами. Не сильно, но с явным наслаждением. Она не сопротивлялась, лишь подтянула колени к животу и как могла спрятала голову. Анис знала, что звать на помощь ей уже некого.