И тут Агат с ужасом увидела приближающееся к ней лицо будущего мужа. Никакого сладкого предвкушения, никакой радости от предстоящего поцелуя. Только стыд и ужас — от того, что это сейчас увидят все, что нет времени подготовиться, пережить этот сладкий и страшный момент, унять бешено застучавшее сердце. Вернуть бы ночь, сад, тайну… Но нет, уже поздно. Его губы совсем рядом, толпа одобрительно гудит, а она чувствует только стыд и тепло чужого дыхания.
Не будет больше тайны и предвкушения. Все поцелуи строго прилюдно и по протоколу. Теперь она поняла, о чем он говорил, и готова была променять утреннее свое счастье на шесть оставшихся до свадьбы дней абсолютной тайны. Но было поздно.
Утро дня, на который была назначена свадьба, было пасмурным. Собирался дождик, но невозможно было понять, идет он уже, или нет: просто висела в воздухе водяная пыль. Павла разбудили еще засветло, и, облачаясь в свадебный костюм, он стучал зубами от сырости и недосыпа.
Ему страшно хотелось увидеть Агат. Он думал, что она, наверное, волнуется, пытается представить, что он сейчас чувствует. И, наверное, она снова напридумывала себе всяких глупостей… Может быть, она плачет сейчас, подумав, что он женился на ней только потому, что жену надо было выбирать срочно. Павел хотел бы быть сейчас рядом с ней, утешать, говорить о любви и тихонько целовать ее руки, он хотел бы защитить ее от сомнений и страхов. Но он был далеко. Между ними лежала долгая и трудная свадебная церемония.
Павел долго шел по бесконечным коридорам, все больше и больше удивляясь, насколько велик дворец. Он даже подумал, что это не совсем дворец: честнее было бы назвать его районом города, покрытым крышей. В конце концов коридоры закончились широким балконом. Павел подошел к балконной ограде, и оказалось, что он стоит над широкой городской площадью, целиком заполненной народом. Толпа приветствовала его сдержанным гулом. Павел видел, как многие люди, стараясь разглядеть жениха, прикрывают ладонями поднятые вверх лица — чтобы глаза не заливало дождем.
Потом спустились на балкон ниже. Толпа заметно оживилась. Здесь они уже могли разглядеть его лицо, и Павлу показалось, что кто-то сказал: «Да Алмазник — вылитый!». А еще он почему-то не мог отвести взгляда от бородатого рыжего мужика в серой рваной рубахе. Мужик улыбался и время от времени подмигивал.
Потом был балкон первого этажа. Он располагался так низко, что казалось, будто он лежит на земле. Павел вышел на него и отпрянул: в просветы между каменными колоннами, поддерживающими парапет, к нему тянулись десятки рук. Он не знал, как следует поступить. Возможно, Бирюза и говорила ему об этом, но он все забыл. И тогда Павел протянул руки вперед и начал дотрагиваться до ладоней, стараясь не пропустить никого, а потом выпрямился и взмахнул рукой в приветственном жесте. Толпа восторженно взревела. Рев все нарастал и нарастал, пока не достиг критической точки, в которой стал почти невыносим. И только тогда Павел понял, что приветствуют уже не его. Там, в вышине, на балконе под самой крышей появилась невеста: белая, словно облачко, и какая-то нереально воздушная. Ветер приподнимал кружева и воланы, и казалось, будто Агат сейчас взлетит и растворится в молочно-сером дождливом небе.
Павел видел ее хорошо: она вышла не на тот балкон, где он стоял несколько минут назад, а на соседний. Она тоже спускалась все ниже и ниже и вот оказалась вровень с ним. Она смотрела вперед, на толпу, а он мог смотреть только на нее. К ней тоже потянулись руки — но робко, несмело, словно люди боялись разрушить ее прикосновением, а может быть, просто не хотели порвать и запачкать ее чистое белое платье.
И опять раздражающее бесконечное путешествие по дворцовым коридорам и переходам, мимо парадных залов, через анфилады комнат. И все время пути Павел осторожно поворачивал голову, стараясь определить, идет ли за ними Агат со своей свитой. Но похоже было, что Агат вели другим путем, потому что перед самым входом в большой малахитовый зал она внезапно вынырнула из бокового коридора и встала по правую руку от будущего мужа, едва касаясь его краем широкого платья.
Павел знал, что сейчас надо стоять, глядя только вперед, и поэтому старательно смотрел на высокие створки дверей, ведущих в зал. Двери были дубовыми, украшенными причудливой медной вязью, а между завитками крепились камни — огромные невиданные алмазы, изумруды величиной с куриное яйцо, фиолетовые рубины, превращавшие отблески факелов в яркие звезды, и многие, многие другие камни. И агаты там тоже, конечно, были. Павел отыскивал их глазами среди медных веток и других ярких каменных плодов, и, найдя, каждый раз восхищался их красотой. Вот дымчато-голубой камень, похожий на туман ранним утром. Вот коричневый, на котором темные прожилки сложились в очертания крепости. Вот ярко-синий с белыми полосками — как первое нарядное девичье платье…
Она такая разная, моя Агат — подумал Павел, и в этот момент двери распахнулись.
Он уже привык к этому залу, заполненному парадно одетыми дворянами. Он слишком часто за последние две недели занимал свое место на королевском возвышении. Так что здесь Павел почувствовал облегчение.
Жених и невеста встали на ступенях лестницы. Бирюза поднялась на самый верх.
— Сегодня великий день! — торжественно произнесла она. Сегодня все вы присутствуете при заключении брака между наследным принцем Малахитом и девицей Агат, благороднорожденной во втором поколении. Каждый из вас должен поклясться, что он с честью выполнит все обязанности свидетеля на свадьбе королевского Дома. Отныне, кто бы ни спросил вас, вы должны отвечать, что брак заключен на сороковой день от начала лета в году восемьсот восьмом от начала царствования Великого Малахита, и вы должны заверять всех и каждого, что брак был заключен принцем и девицею добровольно, без принуждения, а равно, что нет и не было причин, по которым брак этот не мог быть заключен. Если же кто-то не может поклясться, пусть объявит об этом сейчас.
Никто не вышел.
Никто даже не шелохнулся.
И тогда, выдержав минутную паузу, Бирюза спросила:
— Клянетесь?
— Клянемся, — тихо и сдержанно, подняв вверх руки с перстнями, ответили дворяне.
Бирюза спустилась на ступень ниже и снова встала между Павлом и его невестой.
— Сегодня, — она говорила, обращаясь только к нему, — мы вручаем тебе Агат. Думаешь ли ты, что она будет тебе доброй женой?
— Да, — ответил он.
— Хочешь ли ты взять ее в жены?
— Да.
— Берешь ли ты ее в жены?
— Да.
— Она твоя, — Бирюза отошла в сторону, и Павел оказался лицом к лицу со своей невестой. Теперь ему надо было только взять ее за руку. Это означало окончательное согласие. С поцелуями было покончено. Теперь они стали мужем и женой и обязаны были на людях скрывать свои чувства.
Они долго стояли на ступенях, взявшись за руки и глядя перед собой — словно скульптуры в музее восковых фигур. Дворяне неторопливо шли мимо, и каждый говорил слова поздравления. Потом они снова вышли на балкон и приветствовали толпу уже как муж и жена, а вечером, когда солнце висело уже совсем низко над землей, их провезли в открытой карете по всему Камнелоту и люди восторженно кричали, видя жениха и невесту.
В сумерках, когда старый Кремень, не считаясь ни с какими торжествами, растапливал в замке камины и зажигал свечи, состоялся Королевский брачный ужин.
Павла и Агат привели в королевские покои. Сначала они оказались в широкой комнате, где по стенам стояли диваны и кресла Это была приемная. Из этой комнаты вели две двери: в спальни будущих короля и королевы. А в центре комнаты стоял маленький круглый стол, накрытый на двоих.
Около получаса они ели в абсолютном молчании, а самые именитые и уважаемые дворяне смотрели, как они едят.
Наконец все закончилось. Павел и Агат разошлись по своим спальням. Около получаса будущий король сидел в темноте, не раздеваясь, не зажигая свечей. Он ждал. Вскоре послышались три торжественных удара в дверь, и в спальню короля вошел Авантюрин. Он нес в руках круглый серебряный поднос, на котором лежал ключ с агатовым брелоком. Павел знал, что он получил ключ от Бирюзы, а та — от служанки, которая помогала Агат готовится ко сну.
Павел вышел из своей спальни и, пройдя через приемную на глазах у именитых и уважаемых дворян, отпер дверь в комнату невесты. Он вошел, дверь закрылась, свадебная церемония была окончена.
Глава 19 Раскрытое окно
Агат сидела на краю кровати и смотрела на него. На ней была длинная белая ночная рубашка и тонкий пеньюар, и ее трясло, как будто от холода, хотя в комнате было душно. Горели свечи, пылал огонь в камине, дрожали оранжевые отблески на пурпуре балдахина, дрожала тонкая рука, которой Агат опиралась о ложе.
— Привет, — сказал Павел. — Ну, как ты? Мерзнешь?
— Нет. Здесь весь день топили камин.
— Тогда давай откроем окно?
— Давай.
Павел обошел кровать и отодвинул щеколду на высоком окне. Рама нехотя подалась и распахнулась с легким хрустом. Жалобно звякнули небольшие стекла. В лицо Павлу ударил холодный свежий ветер.
— Как же здесь хорошо! — Агат встала с кровати и тоже подошла к окну.
Огромная луна освещала давно отцветший яблоневый сад. Темные листья деревьев под ветром иногда поворачивались к небу светлой своей стороной и одаривали луну серебром. Клокастые легкие облака были разбросаны по небу, словно спутанные котенком мотки шерсти. Павел поднял голову и посмотрел вверх: из-за дворца наползала на небо огромная черная туча. Ударил ветер. Он бил раз за разом, будто хотел принудить деревья поклонится ее величеству туче. Деревья сердились. Они отвечали ветру ропотом, похожим на шум от пересыпаемой из банки в банку крупы.
Агат стояла у окна, потрясенная этим зрелищем, оглушенная шумом ветра, опьяненная предгрозовым воздухом. Она подняла руки, словно собираясь взлететь, и хотела что-то сказать, но захлебнулась порывом ветра.
Туча закрыла небо, закрыла луну, прибрала к рукам своих клочковатых неопрятных родственников. Блеснули молнии. Не одна, а пять молний! Четыре из них рванулись от неба к земле, а пятая улеглась на них, как ложились восточные государи на плечи своих рабов. Агат вскрикнула от страха, и крик ее был заглушен ревом грома. Гром ревел так, словно был огромным смертельно раненым зверем. Агат спрятала лицо на груди у Павла. Он обнял ее за плечи и понял, как же сильно она замерзла в тонкой рубашке у открытого окна. Павел захлопнул раму, задернул штору, и в комнате стало темно. Свечи задул ветер, дрова в камине уже едва тлели, и молнии сквозь бархат штор казались лишь слабыми отблесками.
Он отнес ее на кровать и завернул в одеяло, так что виднелся в белых складках лишь кончик носа, да торчал наружу локон волос.
Он лег рядом, приподнялся на локте и сказал:
— Ну, рассказывай! — Паша пытался выглядеть спокойным, но его все равно немного трясло от волнения.
— О чем? — не поняла она.
— Как прошел сегодня твой день? Я же почти ничего не знаю о том, что ты пережила. Я всю голову сломал: что ты еще там выдумала?
Агат рассмеялась:
— Вот уж не думала, что ты собираешься со мной разговаривать.
— А почему нет? Мне ведь интересно.
— Ну слушай, — Агат завозилась в своем коконе, пытаясь устроиться поудобнее. — Я вчера так и не смогла уснуть. Лежала, смотрела в окно, потом встало солнце и стали вопить птицы. Знаешь, я думала, что они по утрам поют, а оказалось — вопят. Громко-громко. А ты спал?
— А я спал.
— Ну надо же! Потом меня подняли, стали одевать, и тут мне захотелось спать. Меня причесывают, пудрят, а я зеваю…
Голос Агат становился все тише, она зевала, недоговаривая слова, потом начала бормотать что-то тихо и бессвязно и, наконец, уснула сладким и спокойным сном. Павел долго смотрел на нее, а потом, когда и угли в камине погасли, и нельзя было ничего уже разглядеть, он уснул тоже.
Павел проснулся, когда Агат еще спала. Он отодвинул шторы, раскрыл окно, и в комнату робко и несмело втекло раннее летнее утро.
Будущий король смотрел на сад. Там, за садом и чуть в стороне от него лежал каньон Источник камней. Ветер уже истратил все свои силы, но по-прежнему был влажным и прохладным. Небо было блеклым, словно дождь смыл с него краски. Ничто не отвлекало Павла от мыслей, и только каньон манил, тянул к себе, словно огромный магнит. Павел остался на месте, и тогда каньон пришел к нему. Что-то раздвигалось и переворачивалось, что-то пело и смеялось, и Павел жил обещанием чего-то доброго и волшебного. Он впервые притягивал себе камень, и был удивлен и восхищен, когда увидел перед собой на подоконнике малахит. Камень был неширок, а в высоту был равен расстоянию от кончиков пальцев до локтя. Прекрасная женщина жила в этом камне. Павел видел: вот она выходит из воды, вот наклоняет набок голову, отжимая руками воду из промокших волос. И одна ее нога опирается только на носок, и малахитовые темные и светлые волны текут по ее волосам…
И ее лицо — лицо Агат.
И ее лицо — лицо Азурит, жены первого, Великого Малахита.
Смарагд узнал бы в ней Малахитовую Купальщицу, разбитую Алмазником. Но Смарагд был мертв…
Глава 20 Коронация
Темное облако, похожее на ватное одеяло, лежало над землей. Между облаком и горизонтом небо было золотым. Садилось солнце.
Павел был один.
Он провел с Агат два чудесных дня, а теперь ее снова увели — жену наследника готовили к его коронации.
Павел смотрел на небо, на закат, на темные листья сада, на малахитовую Купальщицу, и снова на сад. В руках он вертел тот самый перстень, благодаря которому стал наследником престола. Перстень был странным. Крупный, красивый, идеально отполированный малахит с высеченной на нем королевской короной был помещен в оправу из дешевенького сплава. Откуда здесь взялся дешевый сплав? Малахиту проще было бы обратиться к мастерам Златограда за золотом или платиной. Да что там проще? Здесь все всегда именно так и делали. И потом, сколько помнил себя маленький Павел, перстень этот выглядел совсем не так. Камень был тусклым, со множеством мелких царапин, и короны на нем не было. Рисунок не мог прятаться внутри камня — это фантастика и бред. Это ведь не водяной знак, не молоком написанное письмо. Камень это камень, у него своя природа, у него свои законы.
Так может, это он сам, пользуясь открывшейся у него силой, стараясь убедить дворян в своем праве на престол и не задумываясь об этом, машинально создал из старого, никуда не годного перстня вот этот новый?
Но тогда откуда появился на перстне рисунок, в точности совпадающий с рисунком, высеченном на перстне Великого Малахита, который Авантюрин показал Павлу только вчера? И вообще, кто сказал, что перстней было два?
Да и черт с ним! — со злостью решил Павел и надел перстень на палец, твердо решив после коронации заказать для него новую оправу.
Следующий день был невыносимо жарок. На ясном, выцветшем небе сияло огромное солнце. Одуряюще пахли травы. Жужжали, стрекотали и звенели в воздухе тысячи насекомых. Птицы умолкли, прячась от зноя в ветвях деревьев.
Высокие сапоги и бархатный костюм сводили Павла с ума. От жары и волнения он был близок к обмороку и все время просил слуг принести ему воды.
Окруженный толпой придворных будущий король спустился вниз по парадной лестнице. Во дворе его ждал главный конюший — крепкий рыжий бородач с Кинесса. Огромная в ярких веснушках лапа держала под уздцы высокого тонконогого жеребца. Конь был ослепительно бел, так что солнце, отражаясь от его шкуры, больно било в глаза. Окруженный множеством людей, конь нервно перебирал ногами и несколько десятков золоченых нитей, привязанных к седлу, постукивали его по брюху. Нити были унизаны благородными камнями, каждый из которых напоминал о старинном дворянском роде.
Павел вскочил в инкрустированное малахитами седло, взялся рукой за узду, украшенную агатами, похлопал коня по шее и прошептал ему: «Ты умница, Эксцельсиор».
Медленно и степенно наследник престола выехал со двора. Глухо постукивали копыта по раскаленному солнцем камню мостовой, слегка позвякивала упряжь, бились друг о друга небольшие камешки. За воротами дворца вдоль дороги теснились толпы народа.