— Но скорее всего, она просто разбушуется и убежит отсюда, куда глаза глядят, — упрямо повторил Пират.
— Пойдемте туда, — попросила девочка.
Все так же возвышались бело-зеленые камни над желтой пылью вытоптанной площадки, все так же волновало и тревожило это место.
Маленькая Огонек подошла к одному из лепестков гребня, прижалась к нему, погладила. Ее желтое личико стало совсем бледным.
— Теперь я чувствую, что она живая. Она дрожит, ей страшно.
— Глупости! — возразил Пират.
— Потрогай сам.
Но мальчишка отказался идти.
— Я помогу вам освободить ее, — Огонек утерла слезу.
— Ты уверена? — Павлу и самому уже было страшно.
— Уверена, — шепнула девочка, а потом робко спросила: — как вы думаете, она поможет мне найти маму? Я не помню свою маму почти совсем, но только помню, что когда она была рядом, мне было так хорошо, как никогда не было здесь.
— Я не знаю, милая, я правда не знаю…
— Я думаю, она мне поможет, — девочка решительно кивнула головой и снова погладила пыльную пластину гребня.
— Хрен с вами, делайте, что хотите, — сказал Пират и ушел.
Он вернулся через десять минут. Вернулся не один — со старшими мальчиками, и в руках они несли лопаты.
Начали копать у центральных лепестков гребня. Земля под верхним слоем пыли оказалась тяжелая, сухая, слежавшаяся. Приходилось сначала разбивать ее лопатами. Павел размахнулся слишком широко, и железо чиркнуло по камню, высекая искры. Страшная дрожь пронизала землю. Мальчишки помладше упали, Огонек испугано вскрикнула и начала гладить теплый от солнца камень. Малышка успокоилась не сразу. Камень долго-долго дрожал мелкой дрожью, будто испуганная лошадь. Они продолжили копать. Чем глубже копали, тем более влажной становилась почва. И вот, наконец, показалась спина древнего чудовища — мокрый, почти черный амазонит. Было странно видеть, как мелкие волны пробегают по твердому камню — так кошка, потягиваясь, трясет спиной. Глухие удары стали слышны из-под земли, словно Малышка начала бить головой или хвостом снизу вверх.
К ночи все так устали, что готовы были повалиться спать прямо здесь, и повалились бы, если бы не надо было кормить малышей.
Утром они снова пришли к Малышке, и увидели, что земля над чудовищем пошла трещинами. К полудню Павел, Вадим и Пират приняли решение копать только втроем — они кожей чувствовали силу и гнев Малышки и не хотели подвергать младших опасности.
Они забрались уже довольно глубоко, сильно устали и копали в полном молчании, как вдруг Павел почувствовал сильнейший удар снизу. Он отлетел в сторону, перевернувшись ударился плечом о камень, торчащий из земли и почувствовал, как что-то хрустнуло. Боль электрическим разрядом прошла от сломанной ключицы через все тело.
Толстая, гигантская черепашья голова показалась из ямы. Над поверхностью появились каменные ноздри и два блестящих, ослепительно зеленых глаза. Где-то в земле открылась невидимая пока узкая пасть, и дикий рев раздался над деревней.
Вадим и Пират подскочили к Паше, чтобы вытащить его из ямы, но он рванулся вперед, к ней, поскользнулся и съехал к самому черепашьему клюву. Тяжелые каменные челюсти щелкнули и прихватили край его камзола. Изумрудные глаза уставились на Павла с ненавистью.
— Я только вчера видел вашего мужа, — заторопился сказать Павел, — и он умолял вас о милосердии. Они же только дети, глупые и немного злые дети. А эти, — он показал рукой наверх, — и вовсе не имеют отношения к совершенному против вас предательству.
Малышка раздраженно тряхнула головой и сказала:
— Мне нет никакого дела до того, о чем ты говоришь.
И острый каменный клюв, чуть приподнявшись, прочертил косую сверху вниз и справа налево. Темная кровь смешалась с темной тканью одежды. Павел почувствовал жжение и, опустив глаза, увидел рваную рану, пересекавшую всю его грудь. Тут же он почувствовал себя плохо. Амулет! Шнурок, на котором висели амазониты, был перерезан, и амулет лежал чуть в стороне. Павел потянул руку, но удар мощного клюва едва не лишил его пальцев.
— Постойте, ну послушайте же! — задыхаясь, закричал он. — Я понимаю, сотни лет под землей сведут с ума кого угодно, но все же послушайте! Дайте нам хотя бы шанс помочь вам. Вы же не выберетесь отсюда без помощи! Яма слишком глубока и земли вокруг еще слишком много!
— Маленький паршивец, — эти слова Малышка произнесла почти ласково, — и ты еще будешь торговаться? Моя свобода в обмен на твою жизнь — как неравноценен обмен! Конечно, я могу пожертвовать свободой, особенно после того, как столько лет мечтала о мести.
— Ну так почему не прикончить меня? Зачем эти игры? И дело-то всего в одном ударе клювом! Кроме того, ты можешь разрушить амулет, и само твое присутствие убьет меня. Ты же не умеешь и не любишь убивать. Ты зла сейчас, ты была зла на протяжении сотен лет, тем более что предателями оказались дети, которым ты так доверяла. Но спасли тебя тоже дети. Вот эта девочка тебя спасла, — Павел показал на Огонек, перегнувшуюся через край раскопа. Она копала, она освобождала тебя из плена, несмотря на то, что отлично понимала, как зла ты будешь. Все эти дети знали, что если тебе удастся выбраться, ты убежишь прочь, сметая все на своем пути, и тем самым подпишешь им смертный приговор. Но я объяснил им, и они поняли, что нельзя жить за счет других…
Малышка молчала, но Павел без слов понял, что может забрать свой талисман. Он протянул руку, собрал камни и принялся завязывать разорванный шнурок.
Малышка смотрела на него в упор. Она думала, и Павел видел, как уходит гнев. Глаза ее больше не были такими яркими. Свет в них теперь стал мягким, они светились, как лампы, прикрытые зелеными абажурами.
— Ты прав, — сказала она наконец. — Я не могу убивать даже тогда, когда очень хочу. И знаешь, что самое смешное? Ни разу в жизни — ни разу! — я об этом не пожалела. Ну, где вы там?! — Малышка подняла голову. — Кто-нибудь будет меня выкапывать?
Глава 13 Чудо для Веточки
Павел сидел, привалясь к шершавому пальмовому стволу и, изнывая от зноя, смотрел, как выкапывают Малышку. Его рука была прибинтована к корпусу чистыми льняными лоскутами. За прошедшие сутки Павел успел побывать у Липы, подлечившей его сломанное плечо, и в Камнелоте, откуда привел отряд ремесленников, которые и выкапывали теперь древнее чудовище.
К удивлению Павла, никто из ремесленников не удивился и не испугался Малышки. Они работали споро, и передние ноги чудовища были уже видны. К ним вел пологий спуск.
Рабочие стали осторожно освобождать из земли бока и хвост.
Огонек неожиданно появилась рядом с Павлом.
— Очень болит? — спросила она, с состраданием поглядывая на забинтованную руку.
— Нет, не очень, — улыбнувшись, ответил он. — Почти совсем не болит.
Она помолчала немного, а потом, набравшись смелости, спросила о другом:
— Можно мне туда, к ней?
Павел внимательно посмотрел в ее темные, наполненные слезами глаза, и понял, что какое-то важное дело не дает покоя этой маленькой одинокой девочке.
— Конечно, можно, — сказал он. — Знаешь, я даже думаю, что ей будет приятно, если ты поговоришь с ней.
— Почему ты так думаешь?
— Когда разговариваешь, время бежит быстрее. А ей так хочется, чтобы ее поскорее освободили…
От жары немного подташнивало, плечо болело пульсирующей болью, перед глазами плыли темные круги, и там, за этими темными кругами, уходила вперед и вниз широкая дорога, и девочка в длинной белой рубахе смело шагала к ногам каменного чудовища. Огонек дошла до Малышки и полезла вверх по земляной стене, цепко хватаясь за камни и корни растений. Девочка устроилась на выступе напротив ее головы и, раскинув руки широко, как могла, обняла эту тяжелую каменную голову. Павлу показалось, что Огонек плачет. Потом, отстранившись и утерев слезы, девочка начала тихо и с жаром что-то говорить. Малышка слушала молча, и лишь изредка кивала — медленно и задумчиво.
Она была свободна уже на следующее утро.
Тяжело сгибая и разгибая ноги, Малышка осторожно пошла вперед. Огонек стояла на краю ямы и переживала за каждое движение огромного камня так, что едва не плакала.
— Что ты? — Павел подошел и положил руку ей на плечо. — Успокойся, все хорошо. Смотри, она почти свободна.
Огонек с благодарностью пожала лежащую на плече руку.
— Знаешь, — сказала она Павлу, — она сказала, что обязательно найдет мне настоящую маму. Это точно.
И девочка разрыдалась.
Наконец все было кончено. Малышка стояла посреди деревни в окружении тепло укутанных детей.
— Не беспокойтесь за них, — сказала она Павлу, Вадиму и рабочим, тоже готовым отправиться по домам. — Я отпущу их, только делать это надо медленно. Мы потихоньку дойдем до Камнелота, и я попрошу людей помочь этим детям… Все будет хорошо.
— А ты сама? — спросил Вадим.
— Мне помогут спуститься в источник, к мужу.
И Малышка, окруженная детьми, пошла к выходу из деревни.
Только один мальчик не пошел вслед за ней. Она сразу заметила это.
— А ты что, Веточка? — спросила Малышка.
— Мне лучше остаться здесь. Я пробыл в Малышневке недолго. Отпусти меня сразу.
— Что же ты будешь здесь делать? Здесь же совсем скоро не останется ни одного дома…
— Я дал себе обещание, что дождусь тут одного человека. Даже если придется ждать всю жизнь. А замерзну — что ж… значит, у меня будет короткая жизнь.
Малышка пристально посмотрела на него.
— А хочешь, — спросила она, — я дам тебе силу камня. Я ведь знаю, что ты — дитя двух народов, и ничего не умеешь. Ты можешь выбрать любой камень, и я могу сделать тебя очень сильным. Это будет мой тебе подарок. Ну, как?
Веточка надолго задумался.
— Знаешь, — сказал он наконец, — Крысеныш бы принял такой подарок. А Веточка слишком часто становился кем-то другим, он очень хочет побыть собой.
— Хорошо, — кивнула Малышка. — Но не отягощай мою душу мыслью о том, что ты погиб, когда я могла помочь тебе. Давай условимся, что я провожу тебя до первой деревни, и попрошу приюта для тебя. А ты сможешь приходить сюда, когда захочешь. Ладно?
— Ладно, — немного поколебавшись ответил Веточка, и Павлу показалось, что он согласился с облегчением и радостью.
Малышка снова тронулась в путь. Они отошли на несколько шагов, и Павел услышал, как Пират, осмелев немного, спросил Малышку:
— А мне… ты не могла бы мне… дать немного спо…
Малышка повернула голову и ответила:
— А почему нет? Кем бы ты хотел быть?
— Я хотел бы строить дома…
Это была последняя фраза, которую слышали Вадим и Павел. Малышка и дети уходили из деревни.
Они еще не скрылись из вида, а в деревне пошел снег. Он падал на воду, намокал и тонул, и Павел увидел, что на озере больше нет корабля, только самый кончик мачты виднелся над поверхностью. Сзади них с грохотом обрушился дом. Листья пальм потемнели, и сами пальмы стали складываться под тяжестью снега, словно декорации, сделанные из плохой бумаги. Вадим и Павел не заметили, как минут за двадцать оказались в чистом поле: гниль и труху, в которую превратилась Малышневка, мгновенно замело чистым белым снегом.
Они подняли воротники и направились к темно-коричневой стене лабиринта.
Внутри было тепло, темно и сыро. Вперед, к порталу, вела плотно утоптанная тропинка, но Павел из любопытства заглядывал в боковые ходы, наполненные когда-то древней магией. Магия эта чувствовалась и сейчас, касалась лица, путалась в волосах, неприятная и безвредная, как густая паутина в осеннем лесу. Вадим наступил ногой в полуистлевшие подушки и перед ним мелькнул образ соблазнительной девушки. В другом месте призрачное чудовище полыхнуло в Павла несуществующим огнем. Что-то хрустнуло под ногой, и бывший король увидел, что раздавил огромную, выбеленную временем кость.
А потом они подошли к Столбу Живой Жизни.
Под Новый год, покрытый боевыми шрамами, придерживающий сломанную руку, Павел Малахит появился дома.
Белые сугробы, серое небо, черный лес — вьюга крутила и перемешивала их, они летели и сталкивались, точно кости в стакане игрока. Белый кружевной шлейф взметнулся, гонимый сильным порывом ветра, и закрыл серое небо. На земле потемнело, и показалось, что небо опрокинулось вниз, лес вовсе исчез, потом мелькнул на горизонте и пропал снова.
И только маленькая черная точка оставалась неподвижной посреди этого сумасшедшего кружения.
Это был испуганный мальчик, который стоял, обхватив себя руками, в поле, среди сугробов. Он переждал сильный порыв ветра, вздохнул, нагнул голову, как молодой бычок, и, боднув упругий, наполненный снегом воздух, пошел дальше.
Веточке на самом деле было страшно. Он приходил к Столбу уже не первый день, но сразу после гибели Малышневки ему не было так одиноко, как сегодня: Нефрит прислал сюда каменщиков, и они медленно и осторожно разбирали стены древнего лабиринта. Когда работа была окончена, Веточка увидел, что на месте лабиринта осталась лишь грязная, усыпанная битым камнем и полусгнившей дрянью поляна, мысом вдающаяся в лес. А посреди нее пульсировал двумя струями крови прозрачный красный столб, подножьем упирающийся в полукруглый прозрачный красный камень.
Теперь рабочие ушли, забрав с собой каменные глыбы. Начиналась метель. Она заметала дорожки, протоптанные в снегу каменщиками, она уже прикрыла черные пятна, оставшиеся от разведенных ими костров, она запорошила грязь, оскверняющую Столб Живой Жизни и намела прямо перед ним огромный сугроб, словно желала поскорее скрыть его от случайного взгляда.
Веточка был совсем один. Он знал, что как только замерзнет совсем, он уснет, и вьюга прикроет его белым одеялом — до весны.
«Что я должен делать? — думал Веточка. — Я уже был героем, и отец, наверное, гордился бы мной за то, что я сделал с людьми Алмазника на гати. Но я ведь не смог этого выдержать. То, что я сделал с людьми было так мерзко и страшно, что я стал Крысенышем. Хорошо. Но ведь и Крысенышем мне быть не понравилось тоже. Он бы ушел сейчас в деревню — греться у печки с чашкой похлебки в руках. Он все время спасал себя. И это почему-то тоже было противно. Так что же делать мне?» Он не знал.
И в этот момент сияние Столба стало ярче. Струи раздвинулись, потеряли свой кровавый оттенок, превратившись в мерцающий рубиновый занавес, и маленький силуэт возник над утопающим в снегу красным камнем. Из столба вышла Золотко, а мгновение спустя — ее мать.
Они бросились к Веточке, обняли его, как родного и, спрятавшись в лесу от холодного дыхания вьюги, стали спрашивать его и рассказывать сами.
Растерянный и испуганный, он говорил долго и сбивчиво, и, пристально посмотрев в прекрасные глаза Анис, спросил у нее наконец:
— Что же мне теперь делать?
— Я думаю, — ответила она, ласково обняв его за плечи, — нам всем сейчас надо идти в Камнелот. Мы должны найти Латунь, а ты — маму и братьев. Знаешь, мне почему-то кажется, что это будет неплохим делом — для начала.
И Анис улыбнулась.
Глава 14 Агат
Аделаида толкнула незапертую входную дверь и оказалась в полутемной прихожей. Было слышно, как на кухне кипит вода в кастрюлях, шипит масло на сковородке, и звякает о край миски ложка, которой Ирина мешает салат. На кухню Аделаида не пошла, а открыла другую дверь — в комнату Паши.
Павел оглянулся, кивнул ей в знак приветствия и сказал:
— Ада, ты потрясающе выглядишь!
Она и правда выглядела хорошо: была по-прежнему элегантна и подтянута, волосы, выкрашенные в нежно-сиреневый цвет, были уложены крупными волнами, волосок к волоску. Она уже вполне оправилась после инфаркта, а если сердце и побаливало когда-нибудь, то Аделаида никому об этом не говорила.
— Ты тоже ничего! — задорно ответила она и, понизив голос до шепота, спросила, — что маме будешь дарить?
Паша улыбнулся и, открыв ящик стола, бережно достал оттуда малахитовый бокал. Он был похож на тонкий и изящный розовый бутон на длинном стебле, а подставкой ему служили полукруглые, прижавшиеся друг к другу листья. Взяв бокал в руку, Аделаида почувствовала, что камень так тонок, что кажется невесомым. Лепестки пропускали солнечный свет, и выточенная из светло-зеленого малахита роза казалась золотистой.