— Эй, узбек! — вывел его из полузабытья резкий старушечий голос.
Алмазник резко обернулся. На кривой, почерневшей от времени скамейке сидела древняя старуха в валенках, сером платке и бесформенном буром пальто.
— Тебе похмелиться? Так ты не сомневайся, есть. Пойдем, пойдем…
Она тяжело поднялась и, так и не разогнувшись до конца, пошла в избу, маня Алмазника за собой скрюченной артритной рукой, будто ловила на крючковатый палец невидимую рыбу.
— А я смотрю, — ворковала она, пробираясь сквозь сени, — ходишь, ходишь, мил человек, по селу. Видно, научили добрые люди, что есть, а где, не подсказали. А я тебе так скажу: в кажной избе есть, а у меня самый лучший. — Она повернулась к Алмазнику и испытующе уставилась ему в лицо своими маленькими, слепыми и тупыми глазками.
— Ой, а молод-то как, — сокрушенно пробормотала старуха. — Спиваетесь вы, узбеки, совсем.
Зашли в дом. Старуха исчезла где-то в недрах, оставив гостя переминаться с ноги на ногу на драном, из тоненьких лоскутков сшитом половике. Алмазник осматривал комнату. Все вещи были убогими, грязными, серо-желтыми; пахло плохо — немытым старческим телом, кошачьей мочой, перепрелой пищей. И вдруг на стоявшем у окна столе Алмазник увидел настоящее чудо: там лежала бумажная книга. В мире Алмазника бумага была редкостью. Умели делать ее два-три мудреца, родом из древесников, и даже до просвещенных монархов Златограда и Камнелота один листок доходил раз в несколько лет. Бумага была не так уж нужна: все документы высекались на каменных дощечках, писателей тоже было не много. Камни предпочитали литературе ювелирное искусство. Поэтому бумажная книга была чем-то невиданным. Алмазник украл бы книгу, если бы чувствовал себя в этом мире поувереннее.
Старуха вернулась в комнату, неся в руках бутыль с отвратительной на вид мутной жидкостью.
— А вот это продается? — Алмазник сделал робкий жест в сторону стола.
— Чево?
— Вот это. Книга.
— Купить, что ли, хочешь?
— Купить.
— Колька! — визгливо крикнула старуха, и из-за печки, как таракан, выполз худой и длинный прыщавый отрок.
— Колька, нужна те книжка-то?
— Эта? Нужна, — пробасил отрок.
— А есь какая бросовая?
— Бросовая? Есь.
Колька встал на колени и открыл рассохшуюся неприметную дверцу, за которой Алмазник с замиранием сердца увидел десять — двенадцать пыльных рваных корешков. Порывшись там, отрок выудил старый томик с изображением остроносого курчавого человека на обложке.
— Видите ли, денег у меня нет, — сказал Алмазник хрипло, — но, может быть, подойдет вот это.
Двумя длинными ловкими пальцами он выудил из потайного, прилаженного к поясу кошелька самый свой маленький камень — изумруд в десять карат. С замирающим от волнения сердцем он протянул камень хозяйке, уповая только на то, что по природной своей глупости она не знает истинной цены книги. Ее реакция превзошла самые смелые ожидания Алмазника. Мгновенно прозрев, бабка схватила камешек цепкими руками.
— Настоящий ли? — спросила она, подозрительно прищурив глаз.
Алмазник вопроса не понял.
— Ладно, верю, — по-своему оценила она его растерянность. — Звать-то тя как, добрый человек?
— Алмазник, — вяло пробубнил тот настоящее имя, не в силах прийти в себя.
— Алзам… Придумают же имен узбеки, черти некрещеные, — пробурчала бабка, выпихивая покупателя из избы.
Судорожно прижимая к груди нежданно обретенное сокровище, Алмазник сбежал по ступеням шаткого крыльца. Укрывшись в кустах, он нежно тронул желтые страницы, с которыми никто никогда бережно не обращался. «На холмах Грузии лежит ночная мгла…» Он не только не видел никогда столько бумаги сразу. Он никогда в жизни не читал чего-то столь совершенного.
К своему каравану Алмазник вернулся через два дня. Полное уныние охватило купцов, от счастливчика рвалась уйти недавно обретенная жена. Появление Алмазника подействовало на них так же, как опрыскивание живой водой действует на труп. А уж когда этот худой темноволосый мальчик показал им полтора десятка книг, все торговцы каравана поняли, что унижению выродков пришел конец.
С того самого дня торговцы, расположившиеся во дворе Камнелотского замка, стали делом привычным. Моду на книги камнелотские Роксаны ввели быстро. Алмазник начал строить усадьбу на окраине Торговцов — села, где исконно селились торгующие выродки, — завел себе гарем и заметно погрузнел. Пару раз он даже позволил себе появиться при дворе. Не зная, как себя вести с ним, все, не исключая и его царствующего брата, делали вид, что встречают его впервые. Алмазник понимал брата: никогда еще со времен Малахита Великого не было в их семье внутренней распри. Объявить миру о том, что королевский сын — вор, было бы катастрофой, началом конца.
Смарагд молчал.
И только королевская кухарка Бирюза готова была бороться с его наглостью и с его усиливающимся влиянием. Алмазник понимал и ее: они были слишком разными, чтобы ужиться в одном дворце, и слишком властными, чтобы находится на вторых ролях.
Через месяц Алмазник случайно подслушал разговор Бирюзы с молоденькой и глупенькой Рубеллит.
— Зачем, зачем вы все покупаете у него? — взволнованно говорила Бирюза. — Его гнать надо из Камней, поганой метлой гнать, а не смотреть, как он морду отъедает — на ваши, между прочем, деньги.
— Но как же теперь без книг? Ты же знаешь, Бирюза, милая, раньше их вообще было не достать, — звенел наполненный досадой прозрачный голосок Рубеллит. — А то, что писали наши поэты ни в какое сравнение…
— Но ты подумай, сколько вы заплатили ему только за этот месяц! Твой брат отдал ему лучшие свои кристаллы — твое, между прочим, приданое, и, по-моему, еще остался должен…
— Ах, Бирюза, приданое… Я все равно выйду замуж только по любви.
— Ну а долг? Долг? Ты хоть подумала, чем вы с братом будете расплачиваться? Сколько у вас уходит времени на добычу и огранку?
— На мелочь — неделя. Ну а если кристалл такой, как мы ему отдали, месяцев шесть-восемь…
— А срок уплаты?
— Через три месяца… — голос Рубеллит сжался, потерял природную розовую прозрачность, ей явно стало не по себе.
— Вот и подумай, глупая, какую плату может потребовать себе выродок и подонок…
— Не беспокойся, — ровно сказал Алмазник, появляясь перед ними, — не переживай, девочка, ничего лишнего я с тебя не возьму. Болтливым бабам не верь — это все от злобы да от безмужия. А с уплатой долга можно и подождать.
Он ушел, оставив женщин в большой растерянности. Бирюзе первый раз в жизни стало по-настоящему страшно. Рубеллит с того дня с ней даже не здоровалась.
Боялась Бирюза не напрасно. Первой мыслью восемнадцатилетнего Алмазника было просто убить ее. Она, словно червь подтачивала все его завоевания. Стоило ему наладить отношения с влиятельным дворянином, как Бирюза начинала убеждать его в том, что Алмазник — корыстный подонок. Он думал об убийстве несколько дней, но так и не смог переступить эту черту. Слаб, слаб оказался Алмазник. И тогда он украл у Бирюзы дочь. Потом заявился к обезумевшей от горя и отчаяния Бирюзе и нагло сказал:
— Пока молчишь, Хрусталь живет.
И Бирюза, беззащитная, снедаемая страхом за дочерей — младшую, украденную, и старшую, только-только начавшую примерять девические платья, — не сказала больше об Алмазнике ни слова.
Глава 9 Берковский
В город с бессмысленным плодово-ягодным названием Калинин Алмазник наведывался часто. Сначала покупал книги в магазинах на окраине, потом осмелел и стал наведываться в центр. Очень скоро торговец понял, что выгоды от таких его путешествий могут быть просто огромными. Мало того, что на родине дорого ценились книги, так еще и здесь, в Калинине, бешеных денег стоили даже самые мелкие камни. Продавать их было сложно, но знающие люди нашлись, помогли, а милиции и конкурентов Алмазник не боялся, будучи уверенным в том, что в любую минуту успеет нырнуть в свой, недосягаемый мир.
Дела шли. Плавному их течению помешала Великая Отечественная. Напуганный подступившими в сорок первом к Калинину немцами, Алмазник практически не появлялся здесь до лета сорок пятого. Но времени зря не терял, направив свои усилия на укрепление своего положения в Камнелоте. Должны ему теперь были почти все, кроме самых принципиальных семей. Он входил и выходил из дворца, когда ему вздумается, ни с кем не считаясь. Много было у него теперь и сторонников, причем личную армию молодого человека составляли не только многим обязанные ему торговцы, но и всяческая мелочь из дворянчиков — как правило те, кто первым из своей семьи начал носить этот титул, и чьи дети родились, наделенные способностью работать лишь со слюдой или полевым шпатом.
Время от времени Алмазник подумывал о королевском престоле — чисто гипотетически, разумеется. Он не был готов ни к убийству, ни к революции, и потому довольствовался полувластью, что для его двадцати трех и так уже было не мало.
Когда жизнь в послевоенном Калинине наладилась, Алмазник возобновил активную торговлю. Поняв, что это не самый богатый город, стал наезжать в Москву, и вскоре именно здесь стал сбывать крупные партии камней. Большие, чистые, обработанные искуснейшими ювелирами, они пользовались небывалым спросом.
Алмазник неплохо разобрался с тем, что происходит в этой странной больной стране. Выродками здесь были абсолютно все, продавцов не любили, но ценили, за ювелирами пристально следили. Алмазник об этом знал, и сознательно шел на риск, к тому же ему сильно повезло. Жена одного из генералов КГБ однажды купила у него несколько отличнейших камней, и Алмазнику хватило ума продать их совсем задешево. Может быть, поэтому его никто никогда ни о чем не спрашивал.
Но тихое его купеческое счастье продолжалось не так уж долго. В шестьдесят шестом году на пороге возник невысокий подтянутый, очень аккуратный, но весь как будто выцветший или полинявший мужчина
— Юрий Павлович Берковский. Разрешите войти, — блекло произнес он, подпихивая Алмазнику под нос неприятное удостоверение.
— Ваши документы, — пробормотал Берковский, едва удостоив взглядом убогую московскую квартирку, снимаемую торговцем.
Алмазнику стало неуютно. Чем-чем, а советским паспортом он обзавестись до сих пор не сумел.
Берковский сел в потертое серо-коричневое и давно уже не мягкое кресло и достал из тоненького портфеля неожиданно пухлую стопку бумаги — целую кучу полупрозрачных листков с мятыми краями и курчавыми уголками.
— Ну что ж, будем оформлять.
— Но разве нарушениями паспортного режима занимается не милиция? — подал голос взволнованный Алмазник.
— Милиция, — согласно кивнул Берковский, не поднимая головы.
— А вы?..
— А я по другому поводу, — так же бесцветно просипел Берковский.
Он пристально посмотрел в лицо Алмазника прозрачными голубыми глазами, встал и медленно прошелся по комнате. Резким, почти незаметным движением встряхнул дорожный мешок. Выпало оттуда немного — пара дешевых книг: «Три мушкетера», да «Остров сокровищ». Презрительно пнув ногой картонные обложки, Берковский резко повернулся к Алмазнику, распахнул его дешевый халат и сорвал с пояса кошелек, в котором торговец по привычке хранил самые ценные свои товары. Ловкие пальцы быстро распутали тонкий узел и нырнули в глубь потертого кожаного мешочка.
Достал Берковский оттуда всего три камня, но таких, что от неожиданности захлебнулся собственной слюной. Три круглых, крупных, красно-фиолетовых рубина, в каждом из которых сияла бледная звезда с длинными тонкими лучами.
— Будем оформлять изъятие, — едва справившись со слюноотделением, просипел Берковский.
Усилием воли Алмазник привел в порядок мысли, которые под напором незваного гостя расползались, будто гнилая ткань.
— Разве так это делается?
— Что — это? — вскинул брови Берковский.
— Обыск… Изъятие… Разве не нужны понятые, следственная группа?
— Нет, не нужны, — Берковский пожал плечами и вновь уткнулся в свои грязно-мятые записки.
Алмазник начал терять самообладание. Он уже подумывал о том, чтобы отправиться в Камни — исчезнуть прямо на глазах у этого странного человека, — но остался стоять на месте. Любопытство — вот что держало его здесь. Каждой своей клеточкой, своей проверенной годами чертовой интуицией он чувствовал, что не для того пришел сюда этот человек, чтобы отправить его в СИЗО, заодно приобщив к делу рубины.
Он заставил себя не бояться, выпрямился, сложил на груди руки и отставил в сторону ногу, обутую в изящный сапог. Берковский продолжил писать, едва — движением брови — отметив перемену в своем сопернике.
Искарябав с двух сторон свой дешевый папирус, он откинулся в кресле и протянул его Алмазнику:
— Распишитесь.
— Я не буду этого подписывать, я даже не знаю, о чем вы могли написать, — изгнанный принц гордо вскинул голову.
Берковский двинулся вперед быстрым змеиным движением — почти лег на хлипкий журнальный столик:
— На помощь и покровительство не надейся, Дарья Дмитриевна обойдется и без твоих услуг…
Ровно час продолжалась эта странная, ни на что не похожая беседа. Алмазник то обретал уверенность в своих силах, то терял ее, но любопытство свое удовлетворить не мог до самых последних минут. И только когда Берковский удалился, понял наконец, что стал агентом не КГБ в целом, а вот этого неприятного человека.
Алмазник зря надеялся, что охочая до блестящих камней сорока Дарья Дмитриевна хоть что-то значит в этой его истории с удачной торговлей — почти ничего она не значила, тем более что речь шла не о бабских шмотках или импортных кунштюках. Засуетились, ох засуетились те, кому в сорок шестом попали первые алмазниковы камешки. Было продано Алмазником в тот год немного, по пальцам пересчитать, но так прекрасны были камни, что сердца знатоков учащенно забились. Ни в одной ювелирной коллекции, ни на одном аукционе не было таких крупных, по-настоящему драгоценных камней. Но кто возит их, откуда возит, было непонятно. Несколько лет ушло только на то, чтобы понять — сбывает необычные камни один человек. Руководствуясь противоречивыми показаниями свидетелей, дали ему прозвище Узбек.
С каждым изъятием на группу, занимающуюся этим делом, давили больше и больше. Скандалы и перестановки, рубка леса и сжигание щепок — Алмазник даже и не подозревал, какие круги по воде расходятся от его камней.
Берковский вошел в группу по разработке Алмазника в шестидесятом. Первое, что показали новичку — три кольца белого золота с бриллиантами, рубинами и топазами. Изъяли их у жены бывшего зам. министра. Ювелир, приглашенный в качестве консультанта, сказал сначала что-то странное: «Господи, почему мне это в голову не приходило!», а потом начал сбивчиво объяснять, что да, камни уникальные, но что цена каждого кольца как произведения искусства стократ превосходит стоимость всех этих камней вместе взятых, что сочетаются камни в кольцах самым простым и вместе с тем самым неправдоподобным способом, и что для создания такого эффекта никому из ювелиров даже и в голову не пришло бы так их сочетать. Допущенный к уникальным вещдокам Берковский долго вертел кольца в руках, но так и не понял, в чем именно заключается особая их красота и изысканность. Это задело его самолюбие. Он тоже хотел видеть то недоступное, о чем с таким волнением рассказывал ювелир.
Тем же вечером он пошел в Ленинскую библиотеку. С выписками из книг он начал посещать все исторические музеи, в которых только можно было увидеть предметы, украшенные драгоценностями. Завел собственную картотеку, перезнакомился со всеми московскими ювелирами и перекупщиками. Даже из загранпоездки привез книги, альбомы и справочники по ювелирному искусству. Через год он уже делал весьма компетентные замечания кагэбэшным экспертам. А главное, научился видеть камни как они есть, оценивать их не только по крупности, но и по чистоте, цвету, качеству огранки, научился отличать кич от произведений искусства. Он получал истинное наслаждение, разбираясь в нюансах и тончайших отличиях: такое наслаждение сравнимо, пожалуй, только с наслаждением наркомана. Его спрашивали иногда: «Зачем тебе это надо?» Он отвечал: «В мире так мало законных удовольствий, я приобрел себе дополнительное.»