Что уж теперь.
Ничего.
Арей огляделся.
Почухал рожик махонький и пожалился:
— Зудит, аж не могу…
— Об угол почешись, — присоветовала я. А что, Старостин козел, еще когда козлом не был, а только козлятком смешным, очень-то об угол хаты любил скребстись. Это уже после тетка Алевтина сказала, что у него рога лезли, вот и свербело. Правда, как вылезли, все одно не обспокоился. Так и повадился с хатою бодаться… но Арей, глядишь, козла разумней будет.
Книгу он в старый схрон положил и на Хозяина, каковой рядышком крутился, поглядел:
— Сможешь сделать так, чтобы ее не нашли? А если нашли, то и не взяли?
Хозяин-то губенки поджал, бороду выпростал, каковая густейшая сделалась, курчава, и молвил важно:
— Ишь ты, еще не главный, а ужо командовать повадился! Скажи ему, хозяюшка, что я в своем доме в своем праве, и коль захочу, то никто тут и пылиночки не сдвинеть!
И ноженькой топнул.
С того стуку затряслась крыша. И балка огроменная загудела. Оконца задребезжали, а печь распростала плечи свои. Жаром из ней пахнуло.
— Понял я, понял… — Арей руки поднял. — Прости, если обидел чем, но от этой книги наша жизнь зависит… и не только наша. А ты, Зослава, хорошую мысль подбросила… у каждого по волосу взять. Только сделать это надо будет так, чтобы внимания не привлечь. Сможешь?
— Я?
Вот уж не имела забот прежде.
— Ну… меня-то они вряд ли к себе подпустят.
И то верно.
Самое поганое, что Егор прекрасно все понимал.
Он видел.
Слышал.
Но притом находился словно бы за прозрачной стеной, пробить которую у него не хватало сил. И тот, кто занял его тело, меланхолично заметил:
— И не хватит. Маг из тебя средненький. И кстати, если уж общаемся, можешь называть меня Мором.
— Да пошел ты! — ответил Егор, хотя вряд ли можно было считать ответом непроизнесенное слово.
— Куда?
Мор веселился. И его веселье вызывало приступы ярости, правда, бессильной.
— Расслабься, человек. Не рушь свое тело. Пригодится. — Мор говорил, разглядывая пустынную деревенскую улицу. — Знаешь, даже удивительно, что ты ничего не чувствуешь.
Что Егор должен был чувствовать помимо ненависти, в том числе и к себе, вляпавшемуся столь глупо, он не знал.
— Энергию. Некротику… сейчас, позволь покажу… вот…
Он что-то сделал с глазами Егора, и улочка преобразилась. Нет, никуда не исчезли ни заборы, ни уродливые домишки, ни даже почти истлевшая телега, но… теперь их окружала рваная болотно-зеленая дымка.
— Это остаточные эманации, — просветил Мор и руку протянул. Дымка, покачнувшись, поползла к этой руке, обвила… — Не паникуй. Сейчас они нам не повредят.
— А когда повредят?
Мор рассмеялся:
— Хороший мальчик, уже и говорить начал. Видишь, как мало надо для счастья? А повредят… скажем, спать в подобном месте — очень плохая идея, если, конечно, ты не некромант. Ты, к слову, никак не некромант. А вот я…
Зеленая дымка втягивалась в ладонь.
И на губах Егор ощутил терпкую сладость.
— Это вкус чужой смерти… работали здесь грязно. Посмотри, сколько оставили. — Мор шел по улице и крутил головой. — Смерть — это энергия… а уж когда получается собрать силу души… здесь срезали много душ…
— Егорушка? — Марьяна Ивановна обнаружилась в центре огромного темно-зеленого пятна. Она сидела на лавочке и вязала. — Что с тобой?
— Ничего, Марьяна Ивановна. Голова побаливает, — ответил Мор.
Вежливый, скотина.
— Голова, говоришь… — Она глянула искоса, с усмешечкой, которая заставила сердце замереть. Неужели… нет, даже думать о том не следует. — Что ж, голова — это плохо… погода меняется… не сегодня завтра задождит. Я этакие перемены, если хочешь знать, костями чую.
— Костями, — пробормотал Мор, когда и Марьяна Ивановна с ее лавочкой, и колодец, возле которого она устроилась, остались позади. — Старая упырица… ты же заметил? Она эту силу пьет… вот уж…
— Куда мы идем?
— Мы? Правильно, мальчик, лучше вместе. Порознь ты не выживешь. А идем мы навестить подружек твоих… да и моих тоже. Видишь, сколько всяких совпадений… а на упырицу эту не особо рассчитывай. У нее свой интерес в этой игре.
Похоже, что в этой игре у каждого был свой интерес.
— Именно, — подтвердил Мор. — Потому хватит притворяться обиженным. Будешь хорошо себя вести, и ты выиграешь.
— Что?
— Жизнь свою, к примеру… вот мне вновь тело менять не с руки, а уж умений у меня побольше твоего будет. Следовательно что? Следовательно, шансы выжить у тебя, скажем так, стремительно повышаются.
Он шел, больше не останавливаясь в зеленых пятнах, чтобы выпить сладкое марево. И не заговаривал, позволяя Егору обдумать услышанное.
А ведь он прав, нелюдь бестелесный. Скоро здесь начнется рубка, в которой если и выйдет уцелеть, то не всем. И Егору ли не знать, что у него самого шансов не много.
— Наивный, — хмыкнул Мор. — Но ты прав… выживут немногие. Если вообще выживут. И ваша царица это знает. Более того, рассчитывает крепко… почетная гибель во славу отечества… хорошо звучит, право слово. На деле уберет конкурентов, чтобы расчистить дорогу своему отпрыску… и заодно уж выявит неблагонадежных… думаю, в столице нынешнее лето выдастся на редкость веселым.
Мор остановился у старого дома, окруженного старым же забором. На нем висели грязные кувшины, битые крынки и пара горшков с трещинами. Мор толкнул калитку, а Егор поморщился, до того неприятным было прикосновение к осклизлому дереву.
— Есть кто дома? — весело поинтересовался Мор и в дверь постучал. А после скинул засов, расписанный серебряными узорами. Егор поморщился — руку опалило жаром, но терпимо. — Эй вы, сестрички-лисички, шакальи твари, выходите… разговор есть.
— Егорушка! — Маленка показалась первой. Вышла, кутаясь в одну простыночку, которая то и дело норовила съехать с худенького девичьего плечика. — Ты ли это?
— Я ли это, не я ли это… прекрати! — Мор шлепнул Маленку по заду, и та тоненько взвизгнула. — Не узнала, шалава?
— Мор?!
— Ты еще громче крикни…
— И крикну! — зашипела Маленка, разом преображаясь. Вроде бы ничего-то она не сделала, только вдруг красивое личико ее стало уродливым. Нос-клюв. Глаза запавшие. Губы тонкие. Зубы острые, что у хищного зверя. — Что ты мне сделаешь?
— Не знаю. — Мор ухватил ее за горло и сдавил. — Шею сверну. А после скажу, что ты на меня напала. Как думаешь, поверят? Тем более если после смерти маска-то сползет.
— Ты…
— Поговорить пришел, душа шакалья. — Он оттолкнул девку, которая не упала, но, хитро извернувшись, встала на колени.
— Егорушка…
— Тут он, тут, недоеденный твой… не бойся, Егор, не отдам. Ты мне пока целым нужен.
Именно что пока, а как надобность отпадет… впрочем, что уж от нежити ждать, когда и свои-то пользовались Егором.
— Хорошо поработала, — похвалил Мор, — ишь, расшатала, пальцем ткни — и рассыплется душонка на страсти. А ты подбери сопли, царевич. После поплачешься. Эй, вторая, выходи… у меня к вам обеим предложение имеется. Выгодное.
Любляна показалась.
Подошла бочком.
Стала у стеночки. Смотрит в пол. Ресницы трепещут. На щеках румянец розовеет… и до того она, зарумянившаяся, хороша, что сердце замирает.
— Прекрати, — поморщился Мор и отряхнулся, что собака, из воды выбравшаяся. — Говорить будем. К слову, Егор, учти, вот эта… — палец его ткнулся в Маленку, — загонщица. Она жертву треплет. Когда куснет. Когда обиду покажет. Когда и… кровь пустить способна. С кровью сила слаще.
Маленка губу отставила, но все одно более похожей на человека она не стала.
— А вот вторая силу тянет и еще следит, чтобы младшая не напортачила. А то ведь с голоду и заесть кого недолго…
— Чего тебе надобно, немертвый?
— Можно подумать, вы живые. Хочу предложить сделку.
— Егорушка, не верь ему… — заскулила Маленка.
Можно подумать, Егор по собственной воле эту проклятую тварь в тело свое впустил, а теперь вот изгнать способен в любую секундочку.
— Вот, — Мор обратился уже к Егору, — начинаешь мыслить здраво. А верить никому нельзя… эй, будем говорить, или оставить вас? Вы же понимаете, зачем вас сюда позвали?
— Зачем? — спросил Егор, который окончательно перестал понимать что-либо.
— Чтобы зачистить… в одном месте столько интересных личностей… — Мор хохотнул. — Разве можно обойти?
— И чего ты хочешь? — спросила Любляна и глянула так, что у Егора дух перехватило. Не сестрица это Ильюшина, слабая и беспомощная, но нечто древнее и недоброе.
— Я хочу, чтобы вы мне оказали одну услугу. Не волнуйтесь, вам она по силам… заодно поиграйте, там вас никто не станет ограничивать. А потом, если вдруг уйти захотите, леса велики… никто не сыщет. Да и подозреваю, что некому искать будет.
— Если откажемся?
— Запру. — Он пожал плечами. — Сидите себе… сил у вас освободиться не хватит, но мало ли… вдруг да повезет еще одного идиота отыскать?
Думали сестрицы недолго.
Переглянулись.
И кивнули одновременно.
— Мы согласны, — сказала Любляна, пальцы в косу запуская. — Но на слово ты не поверишь?
— Не поверю. Клятва духа?
Любляна лизнула белую свою ладонь, чтобы в следующий миг впиться зубами. Капли крови упали на траву, она же, мазнув раскровавленной рукой по губам, заговорила.
Слова чужого языка слетали легко.
И Егор заткнул бы уши, чтобы не слышать их, если бы мог.
— Умница. — Мор потрепал Любляну по загривку. — А теперь слушай…
ГЛАВА 17
Об ценностях семейных
Еська сам не знал, как оказался у ограды. Может, и вправду говорят, сколько волка ни корми… волком он не был. В отличие от Елисея, который так и не объявился.
Погано.
Еремка… и сказать нечего… ушел… и вот что, будто кто нарочно подгадал, чтобы остальные, если вдруг сбежать захотят, подумали хорошенько, что с бегов этаких не будет им добра и удачи.
А ведь крутилась в голове мыслишка, и не одна.
Сгинуть.
Велико царство Росское, и, умеючи, в нем затеряться легче легкого. А Еська умеет… и жаль, конечно, бросать остальных, да только вскорости все одно пути-дороженьки разойдутся. Чего уж тянуть? Днем раньше, днем позже… и пусть братья кровные, но вот близки они никогда не были.
Елисей в леса ушел.
Ерема сгинул.
Евстя вновь за ножи взялся, и главное, молчит, паскудник. Еська к нему и так, и этак подходил, чуял, что творится неладное в задурманенной Евстиной голове, да толку не добился. Емелька вовсе задуменный сидит, перебирает четки, из семечек яблоневых сделанные, губами шевелит.
Молится.
Кирей в ножички играет, всю стену истыкал, паскудина этакая.
Егор…
Ай, ну их всех… Егор и раньше на других сверху вниз поглядывал, а теперь и вовсе нос задрал. Как же, кто они против боярина знатного…
Тьфу.
Еська через ограду, пусть и была она высока, перемахнул легко. И уже на той стороне подумал, что прогулка эта — не самая лучшая идея. Один уже прогулялся… и добре бы Еська бежать решил, тут уж и рискнуть можно было бы, если б с умом, но вот ради дури…
Только тянуло его прочь от села с неудержимой силой.
В лесу было спокойно.
Где-то далече волки выли. Скользнула в кучерявой зелени птичья быстрая тень. Защебетали пичуги да и смолкли. Комарье одно звенит-вызванивает песни. Но у Еськи шкура дубленая, такую комарьем не испугаешь. Он шел, сам не зная, куда идет, свернул с тропы, да налево, да к чутью своему, которое прежде-то Еську не подводило, прислушался. По всему, цель его была недалече.
Она спала, свернувшись меж корней старого дуба. Массивный, он выходил из земли, будто то самое Божинино древо, на ветвях которого небесная твердь покоится. Ствол его, словно свитый из жил, покрывали зеленые мхи. Корни вспарывали землю, уходя в глубины ея, может, до самого сердца. И на них уже россыпями росли грибы.
Поганки.
Она закопалась в прелую листву, поджала ноги к животу, руки сложенные под щеку сунула. Спит и слюну выпустила вон… и во сне вид имеет благостный, хоть ты умились.
Умиляться Еська не собирался.
Легко перескочивши через корень, он схватил женушку за шею да и рывком на ноги поднял.
— Здравствуй, болезная, — сказал он, тряхнувши ее, еще сонную и растерянную. И по руке дал, чтоб не тянулась к острому. — Смирно стой, а то порежешься ненароком, волков приманишь…
— Волков?! — В зеленых глазах ее мелькнул страх.
— А то… тут волков всяких хватает… бродят стаями, только и ищут, чего б сожрать. Странно, что на тебя не наткнулись. А может, побрезговали этакими мослами. О твои кости небось приличный волк зубы обломает.
— Дурак. — Она все ж вывернулась и лицо чумазое платочком отерла.
— Вот и свиделись, женушка любезная. — Еська поклон отвесил до самой земли. — И каким, позволю поинтересоваться, ветром тебя сюда занесло-то?
— Я… — Она куртейку одернула.
Опять в лохмотья вырядилась. Как там матушка говаривала, сколько свинью ни мой, а в грязь потянет? Но мысль эта показалась неожиданно злой, и Еська смутился.
— Я тебя искала, — сказала Щучка и носом шмыгнула. — Шла… шла… а потом вот… заблудилась… тут дорога была… по ней азары…
— Что?
Еська насторожился. Нет, дорога дорогой, но навряд ли азары случайно по оной дороге проезжали, исключительно по мирным своим азарским делам.
— Так… ехали… там. — Щучка махнула на лес. Подумала и указала в противоположную сторону: — Или там… или… не знаю. Я заблудилась.
И до того жалко у нее вышло, что Еська вздохнул. И, присев на корень — благо устроиться на нем можно было, что на лавке, — велел:
— Рассказывай по порядку. Сбежала почему? Я тебя чем-то обидел?
Она отчаянно замотала головой. А потом вытащила из-за пазухи нож и протянула:
— Вот… мне велено было тебя… тебе…
— Меня… и мне… — Нож Еська принял осторожно. Надо же, родной братец того, которым его уже пытались убить. — А ты не захотела?
— Не захотела.
— Да сядь уже… не маячь.
Села.
Но в отдалении.
И этак осторожно, будто опасаясь, что Еська передумает. Этак кошка сидит, привыкшая, что хозяин в нее и сапогом, и чем иным кинуть способный.
— Почему сразу не рассказала?
— Я… не знала… как ты и…
Она вздохнула. То есть не доверяла. И винить ее не за что, потому как доверия Еська не заслужил.
— Что ж, спасибо, что не пырнула.
— Я не убийца, — сказала она жестко. — В тот раз… просто получилось.
Спорить Еська не стал. Кто он таков, чтобы судить. Вдалеке завыли волки, и так громко, что Щучка вздрогнула.
— Не бойся, не тронут.
— Здесь… все иначе. В городе понятно… в городе я не заблужусь, а тут… куда ни глянь — все одно… деревья и кусты. Кусты и деревья.
Еська кивнул.
Он прекрасно понимал, о чем она говорит. И сам, впервые в лесу оказавшись, растерялся. Казалось-то, что ничего сложного. Деревья. Кусты. Трава. Из зверья — волки, от которых легко на том же дереве спастись. А вышел за ограду поместья и… вроде шел-шел все время по прямой дороженьке, весь умаялся, а вышел вновь же к поместью, правда, с другой стороны. Там-то его и встретили.
— Отец не простил бы ослушания, но ему недолго осталось. И я решила пересидеть у… знакомых одних.
— Подвели?
Она дернула узким плечом и помрачнела.
— Отец седмицу уже как… и у меня дар… читала кое-что… мне сонную травку в суп кинули… а я… я многие травы на вкус умею различать. С отцом за столом сиживала… он учил. — Она говорила, старательно не глядя на Еську, будто и не ему рассказывала, но просто так.
И это тоже понятно.
Если кому-то, то выходит, будто ты на судьбинушку свою жалуешься. А жалобщиков на улицах крепко не любят. А вот просто так… бывает.
— Я и подумала, что это… не просто так… я легла, будто сплю… и послушала… а они… спорили… продать меня хотели… Звяг сказал, что родителям мужа моего… надо… они хорошо отсыплют… что рады будут… а в дурном доме ничего не дадут. Рожа кривая. И с норовом я.