Но если нет покоя твоей душе, если в ней все время что-то темное возится, ноет, нашептывает: «Такая жизнь только коровам мила. Пожевал всласть жвачку — да и под нож. Должно быть что-то еще…» И раз ты ради нездешней Власти готов всю жизнь под смертью ходить — тогда иди в колдовские места. И будущее увидеть сможешь, и судьбу свою поменять.
И нет на всем острове места волшебнее, чем Шелам — огромный лес, разделяющий земли Королевства и живых мертвецов — дивов. Никто и никогда еще не проходил Шелам насквозь, никто не знает, что скрывается в его дебрях.
Но говорят, что в ведьмачью ночь вся нечисть Шелама выбирается из нор и ухоронок и пляшет для Олень-Звезды. А луна и звезды садятся на деревья и смотрят на эти пляски. Сможешь поймать звезду — проси у нее чего хочешь.
А еще говорят, что на старой дороге — одной из семи древнейших дорог Королевства, что проходит по самому краешку Шелама, — в колдовскую ночь можно увидеть Дикую Охоту.
Еще до Харда Юного чья-то исполинская рука разбросала по острову Стражей Года — огромные черные камни, неведомо кем расколотые пополам. Есть такие и в Королевстве, и на землях дивов. В ведьмачью ночь из Стража Года выходит белый олень и всю ночь скачет по дорогам острова, а на рассвете снова исчезает в одном из камней. И на землях вокруг этого камня следующий год будет добрым и урожайным — ни засуха, ни ранние холода не тронут посевы, а на людей и на скотину не нападет мор.
И каждую ведьмачью ночь за оленем гонятся оборотни. Рыжие волки — дивы и Серые — Королевская семья. И тот, кто побеждает, приносит удачу своей земле. Оборотней-дивов больше, но Серые — сильнее, выносливей и злее. Оттого-то из года в год Хардинги и побеждают дивов, и Королевство стоит нерушимо.
* * *В этот раз ведьмачья ночь задержалась, и Кали совсем извелся. Уже и последний Морозец-внучек убежал вслед за дедушкой, и паводок сошел, и травка, как оглашенная, поперла из земли. Отощавшая за зиму скотина, обвешанная оберегами, с протяжными стонами поплелась на пастбище.
Скотным духам в этот год жертв не приносили — боялись островных магов. Сами-то волшебники пока близ Шелама не показывались, зачем им лезть в такое захолустье? Но Солнце и так все видит. Да и донести на соседа — милое дело. Поэтому плошки с пивом по коровникам не ставили, под деревьями коровьи фигурки (детишкам лесным поиграть) не закапывали, белую лошадь для водяника в омуте не топили.
Вместо этого поставили пастуху не один раз, как прежде, а раза три. И он, осоловев от такого счастья, обещал, что все будет лучше некуда и ежели какая нечисть к коровенкам сунется — он ее враз кнутом между глаз угостит.
Через пару дней, протрезвев окончательно, пастух кинулся к Кали и скупил у него все талисманы, не торгуясь. Сам бочонок браги прикатил, не пожалел. Кали за всю зиму столько не заработал, как в тот день. Однако и это его не радовало. Пастух ведь не на его обереги надеялся, а на Гласову силу. Все помнили, какой прежде дед был колдун. Пастухов деверь его на свадьбе не уважил, так он весь свадебный поезд в собак превратил.
После того как Кали стал жечь по ночам меченые свечки, Глас притих, не кричал больше, не метался, только вздыхал тяжело. Да еще ходить стал под себя. Как Кали за ним ни следил, а вонь в избе стояла изрядная. Кали подозревал, что дед над ним потихоньку издевается. Думал уже, не поморить ли голодом лихого старичка, да что толку? Пока дед по доброй воле Силу не отдаст, все равно не помрет, а начнешь его по-родственному уговаривать, так он еще какую-нибудь пакость выдумает.
Но свершилось наконец. Сидел Кали как-то вечером на крылечке, думал — не повыть ли на луну, раз уж жизнь совсем собачья пошла. И вдруг увидел над лесом долгожданный хвостатый огонек. Долго размышлять не стал: все уже было передумано, и не раз. Припер понадежнее дверь, чтобы дедушка куда-нибудь не улизнул, и — в лес.
* * *Ухоронка была за скрипучим старым кустом рябины в трех шагах от древней дороги. Кали загодя накидал на дно елового лапника, только без толку: хвоя сухая коленки колола, а земля все равно обжигала каленым холодом. Не нравилось ей, видно, что сын ее не сидит смирнехонько дома, а прибежал выслуживаться перед нежитью, что приходит в наш мир из-за острой грани Меча Шелама. Сколько Кали ни бранил мысленно Прародительницу, сколько ни уговаривал ее льстивым шепотом, а ноги будто ледяные крысы грызли. И покуда дышал на кулаки и стучал зубами, едва не пропустил главное.
Где-то вдали, за поворотом дороги, затренькали вдруг копытца. Тихонечко так, будто дождь стучал по камням. А потом над самой землей поплыл волчий вой. Стая басила беззлобно, уверенно, ясно было: гонят зверя, не торопясь. И лишь один звонкий голосок скулил, плакал-захлебывался, будто потерявшийся щенок звал мамку. Кали в комок сжался, рот себе ладонью заткнул, но все равно подполз поближе, чтоб лучше видно было. Такое редко дважды в жизни увидеть удается.
Из-за поворота, едва касаясь копытами земли, вылетел белый олень. Над кончиками его рогов плясали язычки темного пламени. След в след неслись огромными прыжками шестеро рыжих волков. И замыкал эту вереницу молодой серый волк. На бегу он прихрамывал, оступался и повизгивал, тогда один из рыжих, не останавливаясь, клацал зубами и глухо рычал. Дикая Охота пронеслась мимо старых дубов, мимо ухоронки молодого колдуна и исчезла за поворотом. Кали перевел дух, но чудеса в эту ночь еще не кончились.
Ожили дубы. В сплетениях ветвей зашевелились темные фигуры, и Кали, в первое мгновенье оцепенев от ужаса, подумал: «Звезды! Погасшие звезды!», но потом разглядел — люди. Просто оказались поумнее его и, чем мерзнуть на земле, забрались на дерево. Они спрыгнули на землю, и Кали смог разглядеть их получше. Всего ночных бродяг было четверо, из них одна баба — Кали услышал, как хлопнула юбка, и увидел белые икры, когда она сигала с дерева. Все четверо встряхнулись и молча повернули в лес. Кали понял: шеламцы, лесные колдуны, больше некому. Выждал немного и заторопился следом, стараясь ступать без шума. Впрочем, это было нетрудно: колдуны пока шли по тропке. Последней шагала баба, белый ворот ее рубашки выбился из-под кофты и служил для Кали хорошим ориентиром.
Все так же в молчании добрались до маленькой поляны, наломали сушняка, споро развели костер. Кали пристроился за молодой елочкой и весь превратился в слух. Наконец один из шеламцев заговорил:
— Мне вот что любопытственно, кто же из Хардингов к Дикой Охоте присоединился, хоть их из столицы турнули?
— Я так думаю, Густ, из девок кто-нибудь. — Второй голос был молодой, звонкий. — Цельный год ждала, вот и не утерпела. Бес под юбкой защекотал.
— Тьфу на тебя, Кир! Ты про другое что-нибудь думать можешь?
— Где уж мне, горемыке! Только, помяни мое слово, девка это была — некому больше.
— А я помню, Клайм говорил, что молодой король от колдовства сильно обжегся. А волк-то серый нынче хромал!
— Закатай губу! Сидит твой король сейчас у магов на острове, в темном подвале, цепями железными прикованный.
— Да нельзя ему в железных цепях! Жжет оно его, железо-то!
— А уж это его беда. Льзя, нельзя — знай сиди!
— Хватит языками-то молоть! — прикрикнул третий — судя по голосу, самый старший. — Говорили вчера: кольцо нужно рвать. Так рвать будем или лясы тут до рассвета точить?
— Рвать, вестимо, Гис, рвать надо, — поспешно заговорил младший. — После указа королевского нам по крепостям жить нельзя, друзей опять же своих под топор подвести можно. Нельзя нам более кольцом стоять. Уходить надо. Взять каждому по куску Силы да и разбежаться.
— Как осенью дивы придут, крепостям без нашего кольца не выстоять будет, — возразил Гис.
— А им так и так не выстоять, — буркнул Густ. — Сам видел небось, как дивы белого оленя у Хардинга отбили. Не будет Королевству удачи нынешней осенью. А как из войны выпутываться, это пусть у Рагнара да у пердунов с Острова голова болит. Сами нам огненной смертью грозят, а мы их от дивов спасай?!
— Так ты тоже думаешь: рвать? — уточнил Гис.
— Рвать, ясное дело.
— А ты, Десс?
Женщина молча пожала плечами.
— Ладно, начнем, благословясь.
Шеламцы сели вокруг костра, вытянули перед собой раскрытые ладони и негромко запели. Кали подался вперед, чтобы уловить слова заклятия, но его ждало разочарование: это была всего лишь старая колыбельная, какую знала всякая баба в деревне:
Песня накатывалась ровно, как морской прибой, укачивала, затягивала, и на ладонях колдунов затеплилось, а потом стало разгораться, темнеть, наливаться силой кольцо бурого огня.
Потом песня переменилась, и языки пламени послушно вытянулись, заиграли в полную силу.
На последних словах шеламцы разом хлопнули в ладоши, огненное кольцо разорвалось на четыре части, зашипели, извиваясь, последние языки пламени и пропали в рукавах колдунов.
— Вот и поделили Силу-то, — сказал довольный Кир. — Ты где хорониться надумал, Гис, ежели не тайна?
— Да какая там тайна? Я и не думал толком. Неловко как-то. Будто на похоронах за вдовой ухлестывать. Можно к выкупным маркграфам податься. Они на своей земле хозяева, королевская воля им не указ. Опять же, не первый год с дивами воюют, знают, как шеламца приветить.
— За… Забудь ты про маркграфов! Король им не указ, но против островных магов и они не попрут. Мы вот с Густом надумали за Шелам уйти.
— Наскрозь? — не без ехидства поинтересовалась женщина.
— А, бодай тебя! — огрызнулся Кир. — Закрайком, как все добрые люди. В Зашеламье небось королевствов-то много. А колдуны везде нужны.
— Да помолчи ты, огрызок шеламский! — бросил Густ сердито. — Шуршит навроде что-то в кустах!
Кали замер, но, когда два колдуна, разводя руками подлесок, стали приближаться к нему, понял, что обнаружен, и бросился в бега.
Не тут-то было! Они в момент догнали его, скрутили и потащили назад к костру.
— Пацаненок какой-то подглядывал за нами! — закричал Кир.
— Пацаненок, говоришь? — Гис усмехнулся. — Да у него, верно, у самого пацанята по двору бегают. Нет, таких гостей к нам еще не жаловало. Небось сидел в кустах да прикидывал, сколько за наши четыре головы солдаты дадут.
— За шеламцев? Ты что сдурел, Гис?
— Это не я, это время сдурело. Королевский указ забыл? Что только делать с ним теперь? Лица наши он видел.
— А то их без него мало народу видело? — спокойно возразила женщина. — Вот только метку ему на память о нынешней ночи оставлю.
Она размахнулась и ударила Кали по лицу. Он взвыл по-звериному. На его щеке ясно отпечатались четыре точеных пальчика — будто раскаленным железом приложило.
— Отпустите его, ребята, — велел Гис, поморщившись. — Он ведь сейчас весь Шелам перебудит.
Шеламцы разжали руки, и Кали с воем, не разбирая дороги, бросился в ночную темноту.
— Зря ты так, Десс, — сказал Густ. — Теперь о нас еще хуже думать будут.
— А тебе что за разница? — возразил Гис. — Худо, хорошо ли, а нынче тебя всякий ловить будет. Ты теперь — верный доход, кусок хлеба для детишек.
— В Зашеламье уходить надо, — повторил Кир.
— Уходите, — тихо и зло сказала женщина. — Пусть будет так. У кого ничего здесь нет — уходите. А я останусь с Клаймом. И если кто-нибудь хоть горсть земли с его могилы возьмет… — Она отвернулась от людей, прижалась лицом к стволу дерева и заплакала.
— Неладно получилось, — пробормотал Густ. — Ну да всяко уходить надо, рассветет скоро. Прощай, Гис. Прощай, Десс.
— Прощай, Гис, — повторил Кир.
Они растаяли в темноте.
Гис положил руки на плечи женщины и тихо стал ее уговаривать:
— Полно, Десси, полно, не убивайся. Осень придет, горе водой унесет.
— Осень… — Женщина шмыгнула носом, высморкалась в пальцы. — Осенью, верно, у каждого тут горе будет. Не меньше, чем мое…
Часть первая
БЕЛЫЙ ЗАМОК
Лето
Ты скажешь: «Ладно, они берут числом, у них толстые стены, пушки, солидные запасы стрел, что ни говори — они сильнее. Ну, пусть. Я боюсь, порядком боюсь! Так! Ладно! А теперь, кода я отбоялся как следует, вперед!» А те так удивятся, что ты не боишься, что сами сразу начнут бояться, и ты одержишь верх! Потому одержишь, что ты умнее, у тебя больше воображения, потому что ты свое уже отбоялся заранее. Вот и весь секрет.
Глава 1
Радка навалилась на тугую дверь, уперлась плечом и задиком, выставила на крыльцо подойник и ведерко с нагретой водой, выскользнула сама. Зажмурилась, поймав на лицо косые лучи утреннего солнца, зевнула, протерла глаза и ойкнула. Ступенькой ниже сидела и дремала, обняв колени, незнакомая женщина. Вернее, как раз от Радкиной возни и ойканья она и проснулась, протерла глаза, отбросила за спину бледно-рыжую косу.
— Что, не узнаешь? Подурнела сильно? — спросила она, усмехаясь.
И тут Радка ее узнала. Лицо ночной гостьи было ужас как похоже на лицо Радкиной матери, разве что немного моложе, смуглее и суше.
— Тетя Дионисия… — прошептала девочка.
— Так-таки тетя? А может, кто другой? Кто я тебе, Радушка? Тетка?
— Сестрица… — протянула Радка с опаской.
Сестрица не сестрица, еще посмотреть надо, а что лесная девица — это ясно. А из Шелама мало ли что прийти может!
Но женщина уже ласково притянула Радку к себе, чмокнула в висок, обдала запахами солнца, травы и немытых волос.
— Помнишь, — сказала она тихо. — Большая уже стала, а помнишь. Хорошо!
Радка помнила.
Сестрица Десси приходила к ним в гости лет шесть или семь назад, принесла матери шерстяную, в красную и черную клетку дивно-мягкую юбку, а Радке деревянного конька, который умел топать ногами и качать головой.
Если уж совсем честно, то сильней всего запомнился Радке этот самый конек, да еще как мать вдруг спросила:
— А отец-то как?
И Десси ответила:
— Отец тебя забыть не может.
Радка потом много недоумевала, отец тогда и впрямь дня на три уезжал в город, только с чего ему мать-то забывать?
Вернувшись и услыхав от соседей, что Десси была в гостях, он побелел и сказал тихо и страшно:
— Чтоб я больше имени этой твари в своем доме не слышал.
Конька Радка от греха подальше утащила за баню, построила ему конюшню из щепочек и там оставила. Мать дареную юбку тоже ни разу не надевала.
Потому-то Радка и не хотела сразу признаваться сестре, чуяла, что ввязывается в не шибко приятную историю. Она решила поскорее чмокнуть Десси и сбежать, но Десси вдруг сама отпустила ее, насторожилась, прислушалась к чему-то, словно кошка, не ушами, а всем телом.