— Разница в чём?
— Гретт, это такое внутреннее понятие, которое никак не касается ни внешних данных, ни незначительных черт характера. Фундаментально, глубже, в крови, в подсознании, если тебе будет так проще уяснить.
Старуха поднялась со стула и встряхнула руками. Потом села обратно.
— А Женщины?
— Женщин — практически не осталось. Я бы сказала, что их нет. Мужчин ещё можно встретить.
— А Тристан?
Гелена подняла на меня такой взгляд, что вначале я прочла в нём недоумение, а следом за этим она внезапно расхохоталась, показав мне все шесть разрозненных зубов.
— Не говори мне, что о своем муже ты думала иначе, чем я сейчас тебе скажу! Я видела его лишь один раз в жизни, когда вы приходили в гости вдвоём, но мне было бы достаточно и секунды, чтобы узнать. Я старая ведьма, выжившая из ума, и я много лет живу на свете. В нём видно человека, который карабкается на вершины гор, чтобы познать — что за ними, чтобы расширить горизонты. В нём дух всех первооткрывателей и путешественников, в нём есть что‑то от северных древних воинов… но в этом впечатлении виноваты ещё и его скулы, и цвет волос… Не важно, что он на самом деле никогда не отправится в кругосветное плаванье ради поиска неизведанных островов. У него нет, и не будет жажды засесть в "берлоге", он не чувствует стен, для него дом — весь мир. Он у тебя… — Геле даже задохнулась, но прервалась, и сделала большой глоток чая из своей чашки. Хитро прищурилась. — Как с тобой сегодня интересно разговаривать…
Очень довольная собой, искренне воодушевлённая, она не собиралась на этом заканчивать свои рассуждения. Она открыла конфеты "Чернослив в шоколаде" и придвинула ближе ко мне.
— О том, кто такие настоящие Женщины, ещё знают некоторых странах. До каких по каким‑то причинам настолько не добралась цивилизация и не проела всё живое ржавчиной, или до тех, кто не смотря ни на какие прогрессы, свято берегли духовность, традицию и культуру. У нас ещё несколько столетий назад встречались Женщины. Но за их силу, которая пугала тупых и слепых, за их необъяснимое влияние, за их магическую притягательность, — их объявляли ведьмами и сжигали.
— А я?
— Нет, конечно, Гретт, ты как все. Я уверенна, что ты и вчера, слушая историю этой твоей знакомой Виолы, поняла, что это так. Правда? Женщины в тебе нет, и не было, и ты никому не отсылала её по почте, не теряла её следов, никогда не замечала её отсутствия и не тосковала об этом. Объяснить природу истинной Женщины сложнее, чем объяснить мужскую. Она сложнее и запутанней, нелогичней и неопределённей, как всё женское. Многие дамы меняют своё тело, становясь с переменным успехом тонкими, чувственными, с выразительными формами, с сексуальным аппетитом, какими угодно, а внутренняя женщина будет отсутствовать. Настоящей ничего не нужно, у неё будет лишь взгляд. И не путай это с природными инстинктами, когда табун побежит за вильнувшими бёдрами…
Гелена на этот раз утомленно допила из чашки. Налила себе ещё и продолжила:
— Я говорю сущности, о том, что находится выше тела и всё же связанно с ним природой и предназначением.
— Что ж, выходит, что простые люди, любя друг друга и создавая семьи, на самом деле испытывают не настоящую Любовь? — мне вдруг стало обидно за всё наше современное общество, которое леди Гелена так жёстоко перевела в ранг бездуховных биологических машин.
— Это не помеха счастью, детка. Это не мешает людям развиваться и расти в других сферах, а вся моя дребедень, которую я пытаюсь тебе разъяснить, это пережиток времени. Сейчас никому и не нужна связь с природой или шаги в мир духов, за пределы всего земного, мы прекрасно обходимся без этого. Любая женщина может встретить любовь, выйти замуж, родить детей, и ни разу не почувствовать потребности вдруг сойти с ума. Это удел таких, как я, — босых дикарок, бегущих по полю за ветром, или ныряющих в глубину моря обнажёнными… ты — не Женщина.
Леди Гелена говорила это таким равнодушным тоном, будто не видела за своими словами ничего обидного, а только лишь правду.
Вот просыпаешься ты в палате, а медсестра тебе говорит — у вас нет ноги. За её словами не может скрываться личного отношения, она информирует тебя, прекрасно зная, что это не сама сильная трагедия, что жить я буду, передвигаться смогу с протезом, и жизнь моя будет идти дальше точно так же, как шла до этого, только лишь с маленьким дискомфортом. После слов леди Гелены я одним махом ощутила это сравнение, и тут же испытала массу чувств, которые я могла объяснить только с помощью того же сравнения. Если я больная, которой только что сообщили об отсутствии части тела, то я мгновенно ощутила невосполнимую потерю, боль, и мираж о том, как я чувствую шевеление пальцев несуществующей ныне конечности. Так же как тело и сознание страдали бы от этого, случись подобное, так и моя внутренняя сущность в эти минуты за чаепитием у старухи начала болеть. Я поняла, что задета сейчас не мои самолюбие, гордость или достоинство, они‑то в моём мозгу молчали, а задета женщина с маленькой буквы. В ней, оказывается, недостает части. В ней что‑то не развилось с рождения…
— И что мне делать?
— Зачем тебе что‑то делать? Будь счастлива, у тебя и так много! Многие даже скажут, что слишком много на одного. Тебе плохо с Тристаном?
— Что ты, Геле!
— Знаешь, — она посмотрела на меня и сказала совсем мягким голосом, — я ошиблась в одном слове и потому ввела тебя в печаль. Все люди настоящие и все чувства настоящие, я неправильно выразилась. Есть просто женщины, а есть женщины с Первозданной Женщиной внутри обычной. Есть просто мужчины, а есть Первозданные Мужчины внутри обычного. Это более точно, и Виола твоя потеряла в себе Первозданную Женщину, однако, ей это не помешало полюбить всем сердцем и родить любимому мужчине детей.
Глава 20.Попытка
К моему возвращению Трис был уже дома, и когда я открывала дверь, он встречал меня в прихожей.
— Я ещё в магазин зашла и на почту, — я ему улыбнулась и отдала пакет с продуктами, — как ты смотришь на котлеты, картошку и салат к ужину? Ты перекусил что‑нибудь утром?
— Нет, не хотел.
— Выспался?
— Нет, я не ложился, я поработал дома над чертежом.
— Сейчас, только переоденусь.
Я всмотрелась в Тристана пытливым взглядом, только тогда, когда он отвернулся, унося на кухню продукты. Дома он тоже, как Геле, ходил босиком… Он легко носил одежду, любая на нём смотрелась. Он и выбритым и небритым был одинаково хорош собой. У него были незаметные брови, тонкие веки и поэтому под глазами прозрачно читались две — три голубые венки. Он был не юн, но в нём было много энергии и силы. Почему всё это в нём было заметно даже тогда, когда он измотанный возвращался домой с работы, или когда он практически висел на своем стуле в агентстве, не в силах пошевелиться? Почему он спокойно сносил превратности жизни, — увольнение с работы или отсутствие признания его таланта, как архитектора и прочие, почему он молчал о своём горе, когда умер его отец, почему он уже целых пятнадцать лет служит в "Сожжённом мосте" за идею, а не за творческий азарт, по тщеславию, или ради оригинальности?
— Я составлю тебе компанию?
Обычно Триса либо не было дома, либо он занимался своими делами в комнате, не присутствуя во время моего приготовления ужина, а теперь зачем‑то остался. Помогать не стал, — сел на табурет возле стола, откинулся спиной на стену, и наблюдал.
— Хочу на тебя насмотреться и снова уверовать, что ты есть.
Господи, сегодня же понедельник… как это страшно на самом деле, путешествовать во времени. Если я осознаю происшедшее со всех сторон и в полную силу, я сойду с ума только от страха.
— А когда я уезжала к родственникам и меня не было по целым неделям, всё же было нормально?
— Я знал, где ты, и я знал, что ты вернёшься.
— Тристан, мне и без того не по себе… в моей голове сейчас другой день, и за несколько часов я ещё не свыклась с новой истиной. Давай не будем об этом. Смотри на меня, сколько хочешь, но не напоминай.
— Ты права. Не буду. — Он улыбнулся одними губами и спросил о том, помню ли я, что проиграла спор?
Вельтон подарил мне сдвоенные выходные. Я узнала об этом тогда, когда мы с Тристаном вечером пришли на работу в Здание, но я взяла только один, сказав, что нет у меня никаких стрессов, и он, выходной, будет завтра, а не сегодня, раз я уж и так здесь. Время до обеда я провела со всеми, погружаясь в привычную атмосферу баек, которые травил Вельтон, боя часов, шуршания журналов Зарины и стикеров Пули, которая описывала нам вкус своего нового изобретенного блюда словами, а потом Нил отправился из‑за этого в магазин за обедом на полчаса раньше положенного. После трёх часов ночи я ушла в свою каморку, тихонько забрав с полки закрытое дело керамиста, и перечитала его. На иллюстрациях мне удачно попала картинка, изображающая ещё не распакованную посылку в руках, — с адресом школы. Я переписала адрес, разогнула скрепки и вытащила рисунок с куколкой Виолы. Когда я выносила из Здания рисунок поцелуя Триса и Анны, я не чувствовала угрызений совести, потому что он не был настоящим осколком воспоминания. А когда решилась вынести этот, то у меня пробежал внутренний холодок, — я нарушала правила, я крала его из дела и собиралась вынести.
На следующий день, когда я после мастерской отыскала эту школу, я пыталась сначала найти там самого Виктора, а потом стала упрашивать вахтера, а после — завуча помочь мне найти куклу. Я придумала целую историю, что якобы очень давно девочкой училась здесь, специально куколку на полке оставила, а когда она исчезла, постеснялась спросить у учителей. Вот такая вот глупость, такая вот сентиментальность, но я, уже взрослая тётка, стою тут перед ними, потому что мне взбрело в голову найти давно потерянную игрушку…
Обе женщины мотали головой, и если бы они ещё покрутили у виска пальцем, я бы не удивилась. В конце концов, завуч сказала, что все вещи в их фонде учтены. Что есть специальные каталоги с фотографиями и инвентарными номерами, она даст их мне только на десять минут под присмотр вахтёрши, но она более чем уверенна, что мою куклу в далёкие времена забрал кто‑то из детей, а не школа. Каталоги натурного фонда мне дали, и я действительно не нашла ничего. Всё же, попытка найти потерянное, была. Уйдя оттуда, поняла, что моя совесть всё равно на этом не успокоится. И данное слово будет ещё долго аукаться мне своим невыполненным обещанием.
Ещё через день, когда подготовительная группа ушла — как вылетела из пушки, облегчённо вздыхая об окончании занудного урока, я решила, что в конце учебного года устали мы все. Я стала собираться домой, как вдруг одна из абитуриенток вернулась и спросила:
— Леди Гретт, а у нас когда‑нибудь ещё будут творческие уроки?
— О поступлении нужно думать, — прозвучал мой хмурый ответ, и девушка исчезла.
Закрывая мастерскую, еле скрутила в себе желание пойти отыскать спрятанный портрет Триса и порвать его в клочья. Рисовать я, судя по всему, не буду, на это всё времени не находится, и чтоб меня больше не мучила художественная несостоятельность, нужно совсем распрощаться, даже с намёками. И ещё оттого, что я сегодня испытывала жгучую зависть к Тристану. К его чертам характера, к простому нраву, к его совершенству и человечности в недостатках, к его первозданности, о которой говорила Глена, чтоб ей провалиться! От чего он со мной? Да и не просто общается, или встречается время от времени, а живёт со мной? Терпит меня и днём, и ночью, и дома, и на работе? Неужели я ему не надоела? А леди Гелене? Как я ей не надоела своей пустой болтовней по понедельникам за одиннадцать лет?
Идя, практически на автомате, по городу, я решила больше не страдать, а докопаться до причин своей подавленности и разобраться либо с самими причинами, либо с отношением к ним.
Я не нашла куколку… но я же попыталась! Найти её невозможно, не ходить же по всем адресам выросших за пятнадцать лет учеников того года? Кто бы ещё дал мне эти адреса. Если это для меня непосильная ноша, то стоит ли мне плакать, если сдвинуть вагон без колёс нельзя?
Не вышло из меня художника… но я же попыталась! Нарисовала вот портрет, а больше никаких мыслей в голове. За то из меня вышел мастер, и это тоже не плохо. Каждый делает что‑то своё.
Не вышло из меня первозданной… и пытаться не хочу. Меня в психушку увезут, если я вздумаю по нашим сельхоз полям бегать. А главное — зачем, смысл в чём? Лезть в нашу речку, раздевшись догола? Вода либо холодная, либо цветёт, гадость в ней всякая плавает, тина, мало того неприятно, ещё болячку можно заработать… Это всё сказки, о настоящих и не настоящих, Трис тоже глупостей делать не станет, чтобы к природе на шаг ближе стать.
Работа с уроками надоела… у всех копится усталость, у всех есть спады жизненных сил. Скоро отпуск, отдых, и всё пройдет.
Что ещё? Я захватила памятью последние полгода, даже забегая далеко назад, но ничего ощутимого не нашла. Всё будет в порядке!
Глава 21.Зарина
К середине апреля, когда снега совсем не стало, было много солнца, и народ перешёл на ветровки и тканевые куртки, а обувь стали носить лёгкую, настроение у всех было приподнятое. В агентство все приходили улыбчивые, жизнерадостные, пахнущие с улицы теплом. Было не скучно, даже не смотря на отсутствие посетителей.
Как‑то я подсела к Зарине в кресло и заглянула в её новый журнал "Комнатные растения".:
— Что читаешь?
— Думаю, может, фиалки высадить дома.
— Почему фиалки?
— Не знаю, — та пожала плечом, — просто так.
— Приходи к нам с Трисом в гости, я и Пулю сейчас пойду приглашать, и Вельтона позовём.
Зарина приподняла на меня глаза. Она сидела в самом кресле, а я на подлокотнике, так что мне показалось, будто её голова словно вынырнула из поджатых плеч.
— Тебе нас здесь не хватает что ли?
— Здесь работа.
— Мы всё равно целыми ночами ничего не делаем, хочешь поболтать? — Она прищурилась на мгновение. — Я только за, я с радостью…
А дальше она заговорила о моём университете, о мастерской, о том, как трудно и ответственно, наверное, учить нынешнее молодое поколение. Вернее… через несколько минут я поймала себя на том, что сама об этом говорю, а не она, а Зарина смотрит на меня внимательно и иногда кивает. Словно очнувшись, я вижу, что и сидит она как я сейчас, — сцепив пальцы на одном колене.
— И что ректор?
Я рассказывала ей о том единственном нестандартном уроке, который рискнула провести, да оборвалась на том, как ректор заглянул в класс. Я долго молчала, как в ступоре, а потом сменила положение, — села на сидушку рядом с Зариной:
— Почему фиалки, Зарина?
Она посмотрела на меня более чем удивленно и даже напряглась.
— Да какая разница, может, я совсем ничего заводить не буду, передумаю.
— А какие цветы ты любишь?
— Всякие люблю, а что?
— У тебя сегодня букет из розочек на столе, ты по настроению подбирала?
— Странная ты сегодня, Гретт. Да просто так взяла, что на глаза попалось, люблю, я же в салоне работаю.
Я долго пыталась вспомнить, называла ли я хоть раз здесь кому‑нибудь, кроме Тристана, свои любимые цветы…
— А какие я цветы люблю, угадаешь?
Зарина оглядела меня, подумав, и ответила:
— Синие.
— Да. А точнее?
— Если бы ты стояла у моего прилавка, и я бы видела, как ты смотришь на букеты, я бы тебе сказала, какие именно. Но синие — точно.
— Ты гений, ты знаешь об этом?
Она сделала жест, обозначающий "Ха! А то!", и запрокинула руки за голову, почувствовав себя чуть расслабленней, чем прежде:
— Я чувствую людей, как, и сама не знаю. Потому я и Настройщик… Так ты мне историю недорассказала, что тебе ректор — задал жару?
— Нет, вынес устное предупреждение… Зарина, а любимое блюдо у тебя есть? Любимый фильм? Ты вон сколько всяких журналов читаешь, — и про кулинарию, и про кино, тебе что‑то нравится?