Глава 3.История
Я жила жизнью до и после. «До», — это самая обыкновенная история.
Как правило, в нашей семье, я закончила школу и поступила в институт. Из одноклассников никто мой путь художника не разделил, так что вскоре, каждый увлечённый своими заботами, забыл друг о друге. В университете я со многими сдружилась. А новые знакомства повлекли за собой и новые чувства.
В семнадцать лет, сразу же с начала учёбы, я встретилась с молодым человеком, которому тогда было двадцать, и влюбилась в него. Роман вспыхнул, как бочка с порохом, настоящий взрыв. Взаимно, счастливо, под ногами не земля, а седьмое небо. И с такой же головокружительностью я с этого неба летела вниз, когда через несколько месяцев, и года не прошло, он признался мне, что женат. И у него уже есть двое детей. Это в двадцать‑то лет!
Со слов моего ненаглядного возлюбленного, наши отношения были вызваны кризисом его семейных отношений. А теперь всё хорошо, и потому он открывает свою тайну и прекращает измену.
Догорала я все оставшиеся курсы в университете, посыпала голову пеплом, только и делала, что училась, и в жизни ничего и никого знать больше не хотела.
Выпустилась без отличия, но с очень хорошими результатами, и твёрдо решила найти себя именно в профессии. Оказалось, что это не так просто. Друзья строили карьеру по дизайнерским студиям, подруги выходили замуж и рожали детей, а я не могла найти работу целый год. Постепенно круг сокурсников, с которыми я ещё поддерживала отношения, сузился до пяти девушек, две из которых были в разводе после скоропалительных ранних браков, третья с годовалым малышом на руках, а две другие целенаправленно шли по своей лестнице успеха, променяв мольберт и кисти на кассовый аппарат в супермаркете и работу няни в богатой семье. Я отчаивалась, но мне катастрофически не хотелось ни того, ни другого, ни третьего. А с подругами, из‑за разницы изменившихся судеб, я каждый раз находила всё меньше и меньше общих тем для разговоров.
И встретила я свои двадцать три в растерянности, неустроенности и полном одиночестве.
Никто, даже самый искусный предсказатель, не мог бы предугадать, что жизнь «после» судьбоносной встречи, станет для меня столь необычной историей.
Разница в семь лет, ни мне, ни Тристану, не помешала завести крепкое знакомство с первого же дня, и понять, что мы очень друг другу нравимся. И наши отношения на первоначальном этапе прошли два заметных рубежа, которые могли угрожать возникшей идиллии.
Несколько недель к ряду мы встречались почти каждый день, по вечерам, когда у него было окно между двумя работами, а я вообще была нигде не занята. Что мы только не обсуждали, каких только тем не касались, больше узнавая друг друга и больше откровенничая. С каждым разговором я убеждалась, что этому человеку я могу рассказать всё, — признаться в любой слабости или страхе, поведать о любом конфузном случае в жизни, поделиться надеждами и планами. Он тоже. И при чём сразу. Смешно, серьёзно, грустно, доверительно. Я была знакома с ним всего пару месяцев, а будто всю жизнь. Пуд соли съела, все континенты прошла, и поделили мы с ним не один зонт на двоих, а целое небо.
Первый рубеж подкрался вместе с иссякшим источником тем. Каждый день разговаривать, в конце концов, утомительно. События ничего нового не подбрасывали, и наши осенние прогулки по улицам, паркам и набережной, стали обрастать обсуждением погоды, пары просмотренных прежде фильмов и краткими вопросами «как прошёл день?». Я стала мучаться от мысли, что молчать будет очень неловко. Стенка встанет. Или трещинка пробежит. И в одно из следующих наших свиданий, я внезапно спохватилась, что, задумавшись над этой проблемой, долгое время иду молча. И Тристан молчал. Обнимал меня за плечо, смотрел то вперёд, то под ноги, тоже о чём‑то думая. Мне стало так свободно. Без единого слова обошли полгорода, посидели в последнем за сезон уличном кафе, а когда он проводил меня до остановки, то напоследок всё же сказал:
— Я никогда не встречал человека, с которым мне было бы так же легко и говорить, и молчать, как с тобой.
— Мне тоже, — и это было абсолютно взаимно.
Этот ухаб выровнялся, как только выяснилось, что не обязательно развлекать друг друга разговорами ради подтверждения внимания. А что было впереди… второй рубеж, просто самая страшная яма.
За нос стал пощипывать морозом приближающийся новый год, а вместе с ней и некая символичная полугодовая дата нашей встречи. И на дворе было не то время и не те нравы, когда можно было не удивляться, как до сих пор между парой не произошло то, что по логике вещей должно было произойти. В современных отношениях мужчины и женщины, и этот срок считался большим. А я и Тристан, как в первое свидание, так и в последнее, встречались, общались, молчали, тратили, как хотели время, одинаково ровно и приятно. Со своей стороны я не чувствовала любви, и не мечтала видеть его своим любовником. Может быть и справедливо утверждение, что дружбы между разными полами не существует, но я знала одно, — я нашла близкого и родного себе человека, с которым мне хорошо рядом. Который мне по — прежнему очень нравится, которого я по — своему крепко люблю, и с которым не хочу расставаться. Приросла всей душой, жизнь бы отдала, — такие чувства способны рождаться, мне казалось, только в детстве. А родились сейчас. И вот к этой маленькой дате я начала беспокоиться, что со стороны Тристана этой наивности может не быть. Вдруг, мы с ним идём на самом деле по двум разным дорогам? Тридцатилетний мужчина не совсем подходил под колпак первоклассника, подружившегося с девочкой, соседкой по парте. Тристан в наших отношениях мог видеть другой исход… он галантен, он вежлив и терпелив, — поэтому никаких намеков, никаких не дозволенных слов, никаких подводных камней. Но время‑то шло.
Я стала нервничать. Назойливой темой моих размышлений стало необходимое разъяснение, — поставить черту под тем, чего же мы оба хотим от этих встреч. От меня состояние само собой перешло и к нему, появилась натянутость, мне становилось трудно смотреть ему в глаза, а он, видимо, растолковывал это по — своему, потому что начинал говорить не впопад, или молчать. И это молчание было не такое легкое, как прежнее. Начать объяснение первой мне не хватало смелости, — я обмирала от одной мысли, что это будет за разговор, и что он может раскидать нас друг от друга очень далеко.
После праздников, в январе, Тристан не выдержал. Мы встретились, как обычно, вечером, и пошли, как договорились на кануне в одно полуподвальное кафе, где всегда играла живая музыка. Бывали здесь часто. И вот, после первой выпитой чашки кофе он произнёс:
— Нам нужно поговорить.
Глаза у Тристана стали такими буравящими, что я почувствовала лёгкий приступ одышки. Пальцы сцепила, кивнула, и приготовилась к тому, что пора прощаться со сказкой нереальных отношений.
— Я хочу признаться тебе, и очень надеюсь, что ты поймешь мои чувства…
Так морозным зимним вечером, за столиком нашего любимого кафе, под звуки романтичной скрипки и флейты, Тристан признался мне в нелюбви. Счастье меня захлестнуло через край, — я повисла у него на шее, перетянувшись через всю столешницу, разлила свой кофе на скатерть, не сдержала радостного вскрика, так, что окружающие стали аплодировать, приняв всю эту сцену за предложение руки и сердца с его стороны и согласие с моей. Пришлось оттуда сбегать. Это было самое счастливое время, когда я со своей души, а он со своей, убрали самый последний и единственный камень недосказанности между нами.
Но странности на этом не закончились. Ещё через полгода мы поженились.
Его загрызла пустая квартира, а мне хотелось самостоятельности. Мы пожили под одной крышей с месяц, поняли, что не только не мешаем друг другу, но наоборот, восполняем недостающую поддержку и заботу, чувство уверенности, что ты не один и одна, а вас двое. Вместе, по жизни, с любыми трудностями, а они за четыре года брака были, и то, что мы не спали в одной постели, никого из нас двоих не смущало. К тому же замужество для меня стало ещё и расчетливо выгодным, как для любой девушки. Все родственники со своими таранами «когда ты выйдешь замуж?» схлынули разом, а заодно прихватили с собой и упреки знакомых в стародевичестве. Жизнь вошла, как корабль, в тихую гавань. Работу нашла при университете, жила с идеальным мужчиной и полностью располагала собой.
Глава 4.Кухня
Понедельник у меня короткий день. Это значило, что я проводила занятия только с одной группой с восьми до половины десятого, а потом, до самого ужина у меня была куча времени. Поэтому по понедельникам я всегда наведывала родителей, потом заезжала к леди Гелене, потом, обычно, заскакивала в магазин, купить что‑нибудь необходимое, и домой.
Дом наш располагался в четырёх остановках от парка. Но такая слабая удаленность не мешала улицам заметно попритихнуть, прохожим поредеть, а этажам уменьшиться ровно вдвое. Серо — кирпичное массивное здание стояло прямо на углу разветвления улиц, и выделялось среди своих соседей только этим. Пыль времен и шершавые перевороты помноженных друг на друга десятилетий превратили стены, ступени, карнизы и каменные обрамления оконных проемов, в единую композицию старины. Не слишком важная архитектурная ценность, но и сносить шесть этажей маленького квартала в исторической части города, никто не собирался.
Мы жили на последнем, выше нас только крыша. Маленькая ванная, маленькие комнаты, вода иногда пахла ржавчиной и часто оставалась в своем холодном одиночестве, когда отключали газ, но это был дом. Обжитое уютное гнёздышко.
— Трис, ты дома?
Квартира ответила тишиной. Редко, но всё же случалось, чтобы он возвращался с работы раньше меня. Пока время шло, я успела приготовить бутерброды с плавленым сыром, засунуть их в духовку и заварить две порции чая в глиняных кружках.
Окно в каждой из комнат и на кухне находилось немного ниже привычного расположения. В половину круга, запавшее в стену глубокой нишей и обрамленное изразцовыми пластинами, оно верхним своим краем доходило мне до подбородка, а подоконником опускалось до колен. В тёплое время, я любила садиться внутри освещенного или, наоборот, тёмного проема и смотреть на видимый кусочек улицы. Металлические переплетения шли паутинкой по стеклу, и открыть такое окно было невозможно. Для проветривания под самым потолком располагалось вентиляционное окно, — этого хватало. А вот свет из‑за низких проёмов всегда распределялся по помещению необычно.
В середине дня, как сейчас, когда солнца на улице было много, свет рассеивался только по полу и охватывал всё, что на нём стояло, а верхушку всегда обходил вниманием, и потому множественные тёмные балки под побелённым потолком всегда скрывались в тени. Старое здание, продиктовало особенности интерьера не только с освещением, — одна из стен кухни выставляла вперёд несущие деревянные брусья и с помощью них эта стена была превращена в сплошные полки для мелкой посуды и кухонных принадлежностей. Целая коллекция тарелок, чашек, чайников, турок, ковшиков, сахарниц, банок для круп и пряностей была выставлена на обозрение, и никогда не приходилось хлопать дверцами навесных шкафов, чтобы достать нечто необходимое. Балки шли и вдоль потолка, пользы не несли никакой, кроме приятного глазу разнообразия и еженедельной необходимости вытирать с них пыль.
Бутерброды запахли сыром и горячим хлебом. Я выключила духовку, переставила чашки на стол и взглянула на часы. Есть хотелось несильно, хоть обед последний раз был в три ночи, я успела перехватить половник супа у родителей, да и леди Гелена не отпустила без конфет. И как раз к моему взгляду на циферблат, послышалась прокрутка ключа.
— Ещё немного и чай бы остыл!
— Привет, Грэтт, — донеслось из прихожей, и хлопнула дверь. — У меня плохие новости.
— Что?
— Сейчас расскажу.
Я не выбежала в нетерпении в прихожую, за плохими новостями не бегают, а дождалась, пока Трис заявится сам.
— Ну?
Переодевшись в домашние рубашку и штаны, как всегда босой, он привычно стал мыть руки на кухне.
— До меня через мою фирму дошёл слух, что Здание хотят снести до конца года.
— Серьёзно?
— В городе начинают говорить об этом. Грозит обрушением, и прочая чушь.
— А как же мы? Что будет с нашим агентством?
Пожав плечами, Тристан смолчал.
— На ужин только бутерброды сегодня…
— Угу.
— А как на работе? Был кто‑нибудь?
— Нет.
— Это тоже хорошо.
— Кто бы спорил, только наши от безделья уже с ума сходят.
Я улыбнулась:
— Привет им передай.
Чай практически залпом, а хлеб с сыром таял с тарелки равномерно разговору. Новости действительно плохие. Куда податься, если агентству больше не найти приюта в Здании? Неужели закрываться? Тристан туда пятнадцать лет жизни, год к году уложил, а я три с половиной.
— Что сегодня делать будешь?
Я посмотрела на него и, вспомнив портрет, ответила:
— Поработаю над заказами, наверное.
Не смотря на тёмный цвет волос, какой‑то русый, каштановый и седой одновременно, брови Триса были слишком светлыми, чтобы можно было проследить хотя бы их линию. Этот недостаток с лихвой восполняла любая тень, рискнувшая, так или иначе, касаться его лица. Она сразу выделяла скулы и надбровные дуги, отчетливо заливаясь во впадины очертаний. Так и смотрел на тебя этот напряженный прищур из‑под резких, почти чёрных теней, всегда прицельно внимательно. Я его и нарисовала поэтому, — слишком часто он в последнее время стал садиться боком к окну, — напросился на отображение. Несколько дней работала, втирая пастель в бумагу, и до сих пор не проходило ощущение, что все черты Тристана, как у слепого художника, остались у меня на кончиках пальцев.
— А сегодня что делала?
— Ничего. Книжку дочитала, которую уже месяц закончить не могла.
— Поспи сегодня подольше, я тебе завтрак в холодильнике оставлю.
— Не, я лучше с тобой посижу. А в фирме‑то как дела?
— Там всё надежно. Заказ от города большой, долгосрочный. Простоем и безденежьем не грозит. А зачем ты спрашиваешь? У тебя часы отнимают?
— Обещают зарплату задержать.
— Ладно, поздно, — он взглянул на часы, — ночь уже.
Тарелку с чашками помыл Трис, а я ушла в свою комнату и разложила кресло. Зашторила полукруглое окно, нащупала будильник на столе и завела на десять.
Спать. Наконец‑то спать.
Наш мир и внешний мир гармонировали во всем, кроме времени суток. Пока я не стала работать в «Сожжённом мосте», я, как все нормальные люди, подчинялась циклу прохождения по небу солнца, лишь изредка нарушая вечный порядок сна и бодрствования. Теперь же всё сдвинулось на несколько часов, и солнца я видела меньше, а луны больше.
Утро начиналось в десять вечера. Душ, завтрак и в одиннадцать мы с Тристаном, если оба наши дня были рабочие, шли в агентство. В двенадцать оно открывалось, в три ночи был обеденный перерыв, а в шесть утра все разбредались из Здания, — каждый на свою официальную работу. Для удобства весь коллектив был занят либо на половину ставки, либо на сокращённый день, потому что к часу уже нужно было освободиться, топать домой, ужинать и ложиться спать. День кончался. Утро было сумеречным в летнее время и тёмным в зимнее, а ночи в любой сезон назывались полярными. Когда в агентстве выпадал выходной, режим не менялся, просто тратили тихое и спокойное время на что‑то своё, пока остальные спали.
Я отдыхала так уже второй день. График нового месяца подарил мне сдвоенные отгулы, и я нашла время и книгу дочитать, и сегодня заказы порисовать, — брала иногда халтурку из студии интерьера.
Спать… спать… я взбила подушку и, переменив положение, снова пыталась заснуть. День провела обычно, а сон не шёл, постоянно отгоняемый мыслью о чём‑то незавершенном сегодня. Или это меня так встряхнули воспоминания о прошлом, о времени, когда глаза смыкались с заходом солнца?
Глава 5. Здание
Туда лучше идти пешком, чем ехать. Транспорт так поздно ходит редко, и заблудиться можно легко, если добираться с остановки.
Вишневый переулок начинался от последнего оживленного перекрестка на восточной окраине города, и заканчивался тупиком. Здесь‑то, в самом конце, прямо поперёк улицы, как бы преграждая дорогу, или просто обозначая её завершение, и стояло Здание. Всего в пять этажей, с нижними заколоченными окнами, с разбитыми стёклами и разбитым крыльцом. Всё под снос. В нём никто не жил, потому что оно было признанно аварийным, давно заброшено, но освобождать участок уже два десятка лет никто не торопился, — городское захолустье, кому оно нужно?