Я и Пуля по очереди подняли руки как бы представляясь.
— Сможешь?
— Во сколько быть?
— Мы работаем с полуночи до шести.
Эвелина кивнула и встала с дивана.
— Я очень надеюсь на вас.
Когда девушка ушла, Нил показал пальцем на дверь:
— Это же Марта Май? — спросил он шёпотом.
— Да, — выдохнула Зарина с почтением.
— Моя Дина узнает — умрёт от восторга. Мы осенью на её концерт собираемся… я начало истории прослушал.
Зарина быстро пересказала, едва сдерживая слёзы:
— Какие же песни — его? Уму непостижимо, если нам удастся восстановить мост, это будет такое счастье для меня. Я! Я тоже поспособствую этому! Я и Марта Май, немыслимо…
Судя по тому, что наша Настройщик и после ухода своего кумира продолжает бурлить эмоциями — кумир был неподдельный. Поначалу я заподозрила, что она всё это нарочно. Эвелина привыкла к узнаваемости и восхищению, и как же не обнаружить очередного поклонника даже в агентстве "Сожженного моста"? Но Зарина в этот раз действовала от самого сердца, без тактики настроить и раскрыть посетителя.
Улучив до обеда минутку, я подсела к ней на подоконник кресла и тихо спросила:
— Тебе, правда, так нравятся её песни?
— Очень.
— А говорила‑то… значит, есть то, что любишь именно ты. Что по душе тебе не потому что это же слушает твоя мама или лучшая подруга, а потому, что это — твоё.
Зарина хлопнула ресницами.
— Чуть пристальней посмотришь, и найдёшь, — лукаво продолжила я, — в каждой мелочи найдёшь только своё.
Тристан сходил за обедом на который я заказала себе разных фруктов, а себе он купил молока и чёрного хлеба. Я с завистью смотрела как он ест и безумно хотела отломить ломоть и хлебнуть из кружки.
— Меняю одно яблоко и два мандарина на треть булки и половину молока, — я подошла к его столу со своим обедом.
— Неси кружку и садись сюда. Давно ты у меня ничего не клянчила, — ответил Трис и улыбнулся по — старому беззаботно.
Неужто он внял моим словам, и больше не будет ходить такой загруженный?
Позавтракать мы не успели, и вся булка хлеба исчезла вмиг. Трис достал из пакета вторую и ещё ряженки.
— Это я уже домой купил, но раз мы вдвоём насели, давай наедимся.
Ничего вкуснее не ела. Эти замудрённые холодные закуски на вчерашнем корпоративе, и уж тем более плавленые сырки на пикнике, ничто в сравнении с этим обедом. Трис жевал, играя желваками, и запивал так вкусно, что мой кусок казался мне вдвойне слаще, от того, что я ела то же, что и он.
— М… а как же ты домой купил? Тебе что, на работу не нужно?
— У меня два отгула вначале недели. Это всё долг висит за прошлый отпуск, так я на начало месяца попросил.
Как обед закончился, Нил увёл Триса на разговор, как обычно на лестничную площадку за дверь. А я стала размышлять о приходе Эвелины, и завтрашней работе с ней. Пошла в каморку, проверила — достаточно ли материалов. Слова о том опасении, что её поэта нет в живых, снова всплыли в памяти. Здесь столько слёз пролилось в память о былом, воскресшем на бумаге, и не хватало ещё слёз скорби по тем, кто не воскресает. Что с ней будет, когда увидит его лицо? И что с ней будет, если всё вдруг так сложится, что в будущем она не увидит его никогда?
Тристан заглянул ко мне и, увидев, что я ничем не занята, вошёл и закрыл за собой дверь.
— Нил зовёт сегодня вечером… в смысле завтра перед работой сходить в одно кафе отметить их с Диной помолвку. Всех звать не хочет, только нас, — пара на пару. Согласна?
— Согласна конечно.
Мысленно я переспросила: пара на пару?
— Гретт, меня к ужину не будет, у меня дела, так что готовь только на себя, хорошо? Я часам к пяти буду.
— Ладно. А во сколько встреча?
— Заводи на восемь.
Глава 42.Секрет
Занятия в мастерской прошли бурно. Подтянулись и мальчишки. Я опять не заметила, как пролетело время. Потом час потратила на работу над подарком, и, убравшись, отправилась к родителям и Гелене. Старой ведьмы отчего‑то не оказалось дома, и я встревожилась, потому что она знала, что я должна была прийти к этому часу. Постучалась к соседям — не случилось ли чего?
— Да нет. Приехали тут за ней на дорогой машине, — отвечала мне пожилая женщина из дома напротив, — с таким букетами гвоздик, что только в обеих руках удержать. И она укатила. Старушка, а туда же.
И у неё дела. Вернувшись домой, я обнаружила в ванной пакет. Совсем из головы вылетело, что дежурная неделя моя — и прачечная, и мусор, и уборка. Вздохнув, что опять уходить из дома, дополнила пакет своим испачканным платьем, взяла семейные деньги и пошла в прачечную, благо она была за три дома всего.
Приёмщица всё взяла, выдала мне квитанцию, салфетку и ручку.
— В кармане костюма было.
На одной стороне салфетки нарисован от руки чертежик окна и карниза со всеми размерами, а на другой написано: "Уведи меня с этого вечера. Насовсем".
От Моники? И "насовсем" это что значит? Я не знаю, что бы я подумала, если бы не тот факт, что Трис ушёл "с этого вечера" со мной, и вплоть до шести утра после мы были вместе. Неужели сейчас он поехал оправдываться и находить объяснения? Исправлять промахи?
Салфетку я решила не выбрасывать из‑за рисунка на обратной стороне. Это могло быть по — настоящему важным. Положу ему на стол, может, подумает, что сам выложил, а не я нашла.
"Пара на пару" — стрельнуло у меня. Это слова Нила?
Да, это были слова Нила. В кафе, в котором я ни разу не была, и столики такие — только для двух человек. Нам их составили, сервировали, подали меню.
Дина с трудом узнавалась. Вся сияющая, изменившая вместе с цветом волос и причёску. Теперь у неё была короткая стрижка, и, освобождённые из хвостика волосы, смотрелись лёгкими, как ковыль. Мелкость черт не бросалась в глаза, наоборот, что‑то в её лице обрело гармонию, и Дина излучала обаяние. Голос и смех покорял сразу.
Первый час за едой и общением пролетел быстро, — Дина рассказывала как её Нильс сделал ей предложение, как она уговорила его восстановить отношения с родителями, чтобы снова была семья, и как всё хорошо получилось. Мы в один голос их поздравляли и поднимали бокалы с лёгким белым вином. Но потом Дина спросила:
— А вы? Как у вас всё сложилось?
Я немного замешкалась, но Трис подхватил вопрос:
— У нас всё очень просто. В один какой‑то день я сказал "А почему бы нам не пожениться? И жить вместе", а Гретт кивнула — "А почему бы и нет?"
— А свадьба какая у вас была? Вы где отмечали? Мне теперь все детали интересны, я в хлопотах.
— Мы только расписались в загсе. И посидели в нашем кафе вдвоём.
— Как? А платье? А букет? А гости?
— У нас даже колец нет, — я покрутила в воздухе пустым безымянным пальцем.
Дина была ошеломлена и разочарована. Она не сказала ничего, но это было написано у неё на лице. Нил смотрел виновато. Вероятно, это она была инициатором встречи, но только Дина не знала, что наши отношения не вписываются в рамки обычного брака. Нил же не мог ей рассказать секрет, поведанный Трисом.
— За то необычно. Мы стараемся быть большими оригиналами, да, Трис?
— У нас ещё и денег тогда особо не было на все торжества.
— Точно.
— Не откажите нам, — спросил Нил, — будете свидетелями?
— Конечно! — мы ответили хором.
Посидели мы хорошо и на работу шли вместе, делая небольшой крюк, чтобы проводить Дину до дома. Трис и Нил шли впереди, а мы с Диной позади чуть отставая. Они разговаривали о чем‑то своём, а Дина долго и искренне говорила о своём счастье, и благодарности всем нам, что спасли её жизнь. Она думала, что мы с Тристаном также счастливы, потому делилась со мной откровенно, как бы делилась одна взаимно влюблённая другой взаимно влюблённой. Я узнала, что с ней творилось в первые дни, — она была в состоянии шока и отупления. Эмоционально она уже была истощена, а свалившееся счастье совсем спалило дотла оставшееся. Нил был с ней, но все часы проходили в тумане и в полубессознательном состоянии. Дина даже думал, что она всё‑таки умерла. Первое время она долго не могла привыкнуть к тому, что видит его воплоти, и часто — часто касалась его руки или плеча, чтобы проверить его реальность. Дина шептала мне даже о том, как она выглядывала, познавала и любовалась всеми теми мелочами, о которых не знала прежде — какая у него походка, как он сидит, лежит, держит вилку или ручку, на что он улыбается, а на что смеётся, какова его улыбка, как он хмурится или злится: как он бреется, как расчёсывает волосы, как одевается; как засыпает, как просыпается, как дремлет…
Прощаясь у подъезда, Нил обнял и поцеловал её, — крепко и долго. Мы с Трисом пошли вперёд неспеша, из вежливости не став дожидаться Нила. Догонит. Мне хотелось, чтобы Трис приобнял меня за плечо, как мы частенько прежде ходили, но он шёл рядом, и опять его взгляд был направлен в никуда, и сам он погрузился в свои мысли. Он резко сник, хотя ещё минуту назад они бурно с Нилом вспоминали студенческие годы, и смеялись. Как только Нил нас нагнал, Трис снова словно включился, — вынырнул из раздумий и шутливо стал предлагать дурацкие и экстремальные виды бракосочетаний.
Марта Май не плакала, — она сосредоточенно вглядывалась в черты лица того парня при свете настенного бра в моей каморке.
— Это он. Он…
Моя работы была закончена. На этот раз рисунки были не совсем для меня привычные — рука выбирала только синие пастельные карандаши, и чётким вырисовывалось только то, что касалось его, а окружение и даже близко стоящие другие люди не читались в деталях — только контуры и размытые массы, так же с пейзажем и прочим. Эвелина, словно читая мои мысли, произнесла:
— Да, вот так мне всё и запоминается, — везде одинаковые концертные залы, гостиницы, поезда, автобусы, автомобили, люди — толпа, где все лица сливаются в одну безликую маску восторга и аплодисментов… всё как на карусели, — тебя мчит, а пространство от скорости и повторения смазывает вокруг тебя всё, и не успеваешь даже взглядом ухватить что‑то, не то чтобы остановить.
— А почему синее?
— Не знаю. Может быть потому, что мне холодно в этой жизни?
Эвелина ушла, с уточнением, что сможет прийти только через ночь. Я показала рисунки всем, а Вельтону, который вернулся после маленького отпуска, в который уходил из‑за нездоровья жены, Зарина с неугасаемым жаром пересказывала историю новой посетительницы. Вельтон сказал, что у него хорошее предчувствие по поводу этого дела.
Конечно, до этого мы все справились у него о том, здорова ли теперь его супруга, и он ответил, что это было отравление, но теперь всё хорошо. По голосу — не врал, но я позже, уже ближе к концу рабочего дня подошла к его крейсерскому столу и села на один из рядом стоящих стульев.
Давно уже Архивариус не травил никаких историй, и, возможно, это неспроста, а из‑за жены, у которой не отравление, а что‑то серьёзнее и что началось не три дня назад. Три дня назад её увезли на скорой, и Вельтон звонил Трису из больницы на работу, что не придёт в ближайшие дни.
— Всё хорошо?
— Да, — он деловито перелистнул бумажку в каком‑то взятом из шкафа деле, и посмотрел на меня исподлобья, — а что?
— Я беспокоюсь. Если мы как‑то можем помочь, ты же знаешь, что мы всё сделаем… ты не забывай, что на нас ты можешь всегда положиться.
— Послушай, — он опёрся на локти, — я со всем справлюсь, не переживай. А настроения у меня нет потому что много нервничал. Эта моя дурёха, оказывается, ещё с месяц назад купила какие‑то таблетки для похудания, и пила по секрету, потому что ей взбрело в голову, что она слишком располнела, но признаться в этом мне не признавалась. У неё со здоровьем всё хуже и хуже, я себе места не находил, перетрусил, а она, — убил бы на месте, — будто и не замечает ничего, даже обмороки стали случаться, а она всё равно эту гадость принимала. Вы, бабы, дуры! — Вельтон сказал это негромко, но с выражением, и показал мне кулак, сердясь, видимо, на весь наш род, — взять бы, да выколотить эту дурь по — хорошему… надумываете вечно там, где нет ничего, накручиваете на пустом месте… а я что, хоть раз ей говорил, что она толстая?
Тихое возмущение Вельтона меня тронуло до глубины души, но и заставило улыбнуться.
— Я ей говорю, что люблю её, и буду любить в любом весе, в любом возрасте, какой угодно. А она лежит под капельницей и плачет. Сама признаёт, что дура, а только вот теперь печень лечить и пищеварительную систему восстанавливать… все нервы извёл, хорошо, что хоть вовремя дознался про эти таблетки…
Вельтон замолчал, выдохнул облегчённо, а потом вдруг, глядя на меня, рявкнул:
— А чего ты тут выпытываешь? Иди за свой стол и не приставай с разговорами!
Это он, видимо, от смущения, что так вдруг всё и выложил, хотя я о подробностях не расспрашивала.
Пусть Вельтон и говорил мне когда‑то, что у него жена типичная и большой любви не было, но ведь на самом деле — вот его любовь. Самая настоящая.
Эвелина не появилась через ночь. Мы заволновались, но Зарина высказала надежду, что это не она передумал, а какие‑то обстоятельства вынудили её не прийти. Нужно только ждать.
Мы и ждали. Новых посетителей не было. Наступил уже июль, и до нашей с Трисом годовщины оставалось чуть меньше двух недель, а мой рисунок так и не был готов. Я распустила всех учеников на долгожданные каникулы, раздав много из закупленного материала на руки, и с самого утра часов до пяти вечера пропадала в мастерской. Трису только писала записки с извинениями, что в очередной раз не могу приготовить ужин, но обязывалась брать на себя ответственность за половину завтраков. Появлялась я дома только к шести, голова гудела, глаза были словно в перце, и я заваливалась спать на своё кресло, не расстилая постели. Никогда не получалось встать вовремя — на звонок будильника я разлепляла веки, понимала, что даже головы поднять не могу, и загадывала себе всего десять минуточек… Трис сам готовил все завтраки и будил меня только за сорок минут до выхода, — умыться, поесть, собраться. Ночью в агентстве у меня открывалось второе дыхание, и я была разговорчивой и веселой. Правда Зарина всё равно отметила, что вид у меня не важный, и "взгляд горящий" по её словам. Пуля пыталась дознаться, по секрету утащив меня в свою каморку, что происходит. Я ей честно сказала:
— Горю! Сердце горит, жизнь горит! Умираю!
— Как?!
— Да не в прямом смысле… в смысле…
На меня накатывали всё чаще и чаще такие состояния, что хотелось орать и вопить обо всём, что происходит у меня внутри. Мне хотелось кричать во весь голос, когда я подходила к раскрытому окну мастерской и смотрела на летний город с высоты всех этажей. Хотелось кричать, когда я неслась по лестнице домой, или по проезду — к родителям. И сейчас нахлынуло тоже самое, когда так и вырывались восклицания: Я люблю его! Люблю!
Но Пуля не та, кому стоит узнать об этом первой, и я смолчала.
— В смысле вдохновения.
— Творишь?
— Рисую, да.
— Да ладно врать, — Пульхерия скептически улыбнулась, — тут дело не в рисовании.
Я чуть не ответила, что ей не понять, но вовремя осеклась, вспомнив о её мечте писать. Это было бы не правильно с моей стороны. В ответ я пожала плечами.
Глава 43.Ключ
Эта ночь была перед выходными, я ушла за обедом, а когда вернулась, удивилась, что Триса за столом не оказалось.
— Он в твою каморку ушёл, в тишине посидеть, — ответил мне Нил на немое недоумение.
Такого раньше никогда не случалось. Мы обедали под монотонный рассказ Вельтона о всяких больничных нравах, на которые он насмотрелся, пока ухаживал за женой, и портил нам аппетит некоторыми деталями повествования, но делал вид, что не замечает этого. Вскоре и моё внимание рассеялось, я перестала слушать, переключившись мыслями к тому, почему же Трис спрятался? Последние дни он то "включался", то "выключался", — в зависимости от того, что от него требовали обстоятельства. Тристан был закрыт, а я не решалась ни о чём его спрашивать, боясь, что всё это из‑за Моники. Салфетку я подложила ему на стол в его комнату, вечером же того дня, нашла и её, и ещё какой‑то номер телефона в мусорном ведре. Подписи не было, но я была уверенна, что это номер Моники. Неужели Тристан так убивался из‑за разрыва? Я же была счастлива… и несчастлива оттого что не могла ничем ему помочь. Даже поговорить об этом. Я ждала его возрождения.
Прошёл час, полтора, а он всё не появлялся, и, не выдержав, я тихонько заглянула за дверь. Вдруг, он просто заснул там?