Кстати, о тошноте. По приезду в Магнитную она сошла на нет, но время от времени меня одолевают разнообразные желания в еде. То страстно захотелось отведать хлебную горбушку, натертую солью с чесноком, то замечталось о сыре, то подумалось о поспевающей вишне. И опять же, тревожит задержка, приблизившаяся к двум неделям. Этот срок — критический, по истечении которого можно паниковать и биться в истерике. Что с организмом: гормональный сбой или… то, о чем сказал Егор в поезде? Не может быть! — подскакиваю на месте. А как же хваленое качество фармацевтической фирмы? "Наша марка гарантирует сто процентов безопасности!"… Хвастуны… Так, думаем трезво, размышляем хладнокровно. Покамест займемся сбором ингредиентов для контрацептивного снадобья и средства для урегулирования обмена веществ, а там поглядим. И все же, если допустить, что предположение Егора верно… Получается, у меня будет ребенок?!
От неожиданности едва не роняю маслобойку, но вовремя спохватываюсь. Батюшки мои! То есть как это? Откуда? Каким ветром надуло? Лихорадочно высчитываю дни. После сложных математических операций выясняется примерное время — начало июля. Что происходило у нас в начале июля? Ничего особенного: завершение сессии, поиск рецептов в семейной библиотеке Мелёшиных и сестринские курсы. Даже обидно. Где гром с небес или, на худой конец, дождь из розовых лепестков? "Ау, милочка, высшие силы смилостивились и подарили вам счастье материнства"…
Ищу взглядом мужа. Он тоже занят. Завтра ему предстоит запрячь лошадь в телегу и добраться до Магнитной. Запрягание — целая наука. Проще завести машину и рвануть к месту назначения, нежели снарядить кобылу. Здесь, на побережье, если не хочешь сбивать ноги в пешем переходе, придется потрудиться, чтобы доехать с относительным комфортом.
— Держал когда-нибудь вожжи в руках? — спрашивает дед Митяй.
— Приходилось, — отвечает Егор небрежно, мол, только этим и занимался всю сознательную жизнь. А то! У самого старшего Мелёшина есть конюшня с элитными скаковыми.
— Надеваешь узду, хомут… — Дмитрий Ионович демонстрирует последовательность операций на пегой лошади, которую зовут Зеброй. Лошадка стоит смирно и терпеливо ждет окончания репетиции. — Одеваешь седелку и затягиваешь подпругу… Вот так… Натягивай в меру… Хорошо… Теперь заводишь лошадь в оглобли… Ставишь оглоблю в гуж, вкладываешь дугу и перебрасываешь через шею лошади…
Муж внимательно слушает. Наверняка он задействовал certus exempul[52], чтобы запомнить термины и тонкости запрягания. А дед Митяй переключился на колесное средство. И к телеге нужно подойти со всем вниманием. Вдруг в дороге слетит колесо — что тогда делать?
— Тяжы должны быть одинаковыми по длине. Проверь, чтобы были натянуты, и чека держала… Следи, чтобы колпаки сидели на осях крепко… И чтобы ступицы были исправны.
Не выдержав, Егор мученически вздыхает.
— Верхом будет проще, — показывает на седло.
Наверное, он пожалел, что перенес поездку на завтра, а не отправился в Магнитную сегодня, на внедорожнике и с ветерком. Да и послушная Зебра не выглядит отчаянным скакуном.
— Так-то оно так, — соглашается Дмитрий Ионович. — Вижу, ты лихой наездник. Но куда наших дивчин посадишь?
Мэл взъерошивает волосы. Опять его поддели шуточкой. Дивчин и вправду набралось немало. Помимо меня, в Магнитную собралась мама. Она боится, что без неё мы заблудимся или влипнем в историю. Поедет и Софья Николаевна, чтобы отвезти к скорняку готовые заячьи шкурки, которых набралось штук семь или восемь. Заодно женщины хотят заглянуть в запасник, чтобы выбрать причитающийся лимит. Узнав о поездке, напросилась с оказией и Наина-пророчица. У неё тоже нашлись в Магнитной дела, которые она не решилась доверить соседкам.
Поработали вместе и ужин устроили сообща, и совместная трапеза понравилась мне невероятно из-за душевности и участливого внимания друг к другу. Заяц в сметане вышел отменным, и Софья Николаевна получила заслуженные похвалы кулинарному мастерству. Даже Егор не поскупился, собрав кусочком хлеба остатки подливы с тарелки.
— Знаете рыжего, что приезжал сегодня на машине? — спросил муж у Дмитрия Ионовича.
— Рыжий? — задумался тот. — Должно быть, Мурена. Теряет сноровку, шельма. Не сразу просек, где вас искать.
— Кто-кто? — изумилась я. — Его зовут Муреной?
— На кой ляд мне его имя? — отмахнулся дед Митяй и получил от жены тычок в бок, за сквернословие. — Мне с ним внуков не нянчить. Мы тут живем просто. Коли нас заставляют свои корни забыть, то и мы в долгу не остаемся.
— Мурена — хищная рыба, — продолжала я удивляться.
— А то нам незнамо? — прищурился Дмитрий Ионович. — Уж точно не цыпленок да ягненок.
Помимо рыжеватого бугая Мурены местные наделили кличками и остальных наемников из Совета. Слепень, Клещ, Репей, Пиявка, Цепень… Ничего не скажешь, благозвучные и миленькие прозвища.
— Неужто не дают житья-покоя? — поинтересовался Егор, впечатлённый богатым воображением жителей.
— По-разному бывает, но вот уж годков тридцать как устаканилось. У нас по-своему заведено, у них — по-своему. Ездют по Магнитке, выслеживают и разнюхивают да девок портят. У катов отдельная кормежка, сытная. В неурожаи нам приходилось траву жевать с голодухи, а они лопали от пуза и смотрели, как мы пухнем. Думали, вымрем? Накуси — выкуси. Не дождутся! — воскликнул с жаром дед Митяй.
— Митюша! — Софья Николаевна охладила воинственный пыл мужа. — Налей-ка нам чайку.
Несмотря на преклонный возраст, чувствовалось врожденное благородство пожилой женщины, достоинство, что ли. Годы уравняли её с дедом Митяем в росте, но в молодости Софья Николаевна была определенно повыше. Если в разговоре Дмитрий Ионович мог вспыхнуть и распалиться, то жена предпочитала помалкивать, да и не умела она кричать и ругаться.
По возвращению домой мама рассказала, что Дмитрий Ионович — из работяг, а его супруга родилась в интеллигентной семье и окончила университет. В один прекрасный день дед Митяй, а тогда Димка, повстречал Софьюшку и втрескался в неё без памяти. И ведь добился внимания своей избранницы, и они поженились. А вскоре и гражданская война началась.
— А дети у них есть?
— Сын живет в Няша-Мари, дочери — в Русалочьем. И внуков десяток. Дети зовут к себе, а дядя Митяй противится. Жалко хозяйство бросать. Боится, захиреет без него Шлаковка.
А быть может, дед Митяй не хочет бросать маму, — мелькнула у меня мысль. Уедут старики к детям, и мама останется одна.
— Гош, — спросила я шепотом, когда мы улеглись спать. — Завтра Зебру запрягать. Вдруг сertus exempul ослабнет к утру?
— Не ослабнет, — хмыкнул он и вкусно потянулся, а за ним и я, разминая ноющие мышцы. Для нас, городских неженок, сегодняшний трудолюбивый день получился поистине героическим. А еще меня беспокоил визит ката и завтрашняя поездка в Магнитную.
— Что нам будет за нарушение правил?
— Думаю, ничего, — успокоил Егор. — У нас на руках документы, есть иммунитет и права. Проведут инструктаж, разъяснят, что и к чему, чтобы мы впредь не попадали впросак. Вот и всё.
Если так, то не страшно.
— Гош…
— Что?
— Ничего. Так просто. Пришло в голову и улетучилось.
— Легкомысленная моя, — поддел муж. — Что, на свежем воздухе думается с трудом?
Пусть шутит, мне не жалко. Он не догадывается, что я открыла рот затем, чтобы узнать его мнение об отцовстве, то есть о возможной беременности. Если Егор прав, нам придется вернуться на Большую землю. Не завтра, конечно же, а через месяц-два. Но я не хочу! Чтобы отогреться сердцем возле мамы, мне не хватит и года. Если мы уедем, то вряд ли когда-нибудь возвратимся сюда. Егор не согласится, как пить дать. Черт, ребенок спутает все мои планы! Ну, почему такая невезуха и именно сейчас? Ладно, подождем два дня, и если в моей анатомии ничего не изменится, поговорим с мужем о будущем и о нашей семье.
А ночью пошел дождь. Слушая в дреме, как капли шуршат по крыше, я радовалась тому, что организовала стирку, и белье успело высохнуть. Во сне мне приснилось белоснежное рыхлое облачко — легкое и воздушное. Мое первое сливочное масло, сбитое собственноручно.
К утру дождь утих, но небо затянулось серой хмарью. Вершины гор окутались ватой; белёсые нити, поднимаясь со склонов, воспаряли вверх — так рождались облака. Мокрая трава, мокрая листва — неприятно и зябко. Раскисшая грязь налипает на подошвы, утяжеляя кроссовки. Зато дома уютно, хоть и сумрачно.
Собираясь в Магнитную, Егор прихватил дождевики — куртки из плотного полиэтилена, на молнии и с капюшонами. Маме очень понравился её дождевик. Видно, не вымокнуть в горах в сырую погоду — наипервейшее дело. Я заставила маму обуть кроссовки, и теперь она посматривала на ноги, потому что не могла определиться — нравится ей непривычная обувь или нет.
Сertus exempul не подвело мужа, и вскоре он, в точности повторив вчерашний урок деда Митяя, вывел запряженную Зебру на дорогу. Дмитрий Ионович проверил правильность обвязывания супони и натяжение шлеи, после чего одобрительно похлопал лошадь по крупу.
Мне помогли взобраться на телегу, рядом села мама. Дочки Игната высыпали к калитке, наблюдая за последними приготовлениями.
— Шибко не гони, — предупредил дед Митяй. — А то по пути растеряешь бабёнок. Придется полдня ползать и собирать по буеракам.
— Ух я тебя, чёрта окаянного, — шутливо пригрозила кулаком Софья Николаевна, и супруг рассмеялся.
— Поспрошай, Софочка, о нонешнем урожае. Люди говаривают, из-за жары зерно не успело налиться и уродилось мелким. Если так, придется нам затягивать пояса потуже.
Егор тронул лошадь, и мы поехали. Ох, и тряская оказалась дорога, хотя Зебра и бежала неспешной рысцой. А где вы видели телеги с амортизаторами? Муж быстро приноровился к езде и в нужных местах подстегивал или притормаживал лошадку, а я вертела головой по сторонам, оглядывая окрестности. Ветви деревьев отяжелели от сырости. Облака, запутавшиеся меж горных слонов, понемногу таяли. Серые тучи напитались влагой, но не спешили разродиться дождем. И пейзаж завораживал. Словно на каменистые кручи набросили набивную рельефную ткань, и она упала на горы зеленым покрывалом, образовав складки и заломы. Три дня назад из окна "Каппы" смотрелось по-другому, нежели сейчас, с телеги. Сейчас рядом со мной сидела мама и держала за руку.
Вскоре показалась Томлёнка — деревня побольше и, стало быть, пооживленнее. И дома разные — победнее и побогаче, побольше и поменьше.
— От нас до Магнитки идти пятьдесят минут, а если на лошади — то пятнадцать, — пояснила мама. — Когда начинается учебный год, мне выдают велосипед.
— А как же зимой? — удивилась я. На велике по сугробам далеко не уедешь.
— Когда как. Обычно иду пешком до Томлёнки, а оттуда подбрасывают. И обратно так же.
Бедная моя трудяжка. И самоотверженная, — сжала я мамину руку.
На выезде из деревни голосовали двое мужчин с заплечными мешками. И на побережье актуален автостоп, вернее, конестоп.
— Притормози, — сказала Софья Николаевна, и Егор остановил лошадку. — В ногах правды нет, — сказала она мужчинам. — Присаживайтесь.
Те, помедлив, запрыгнули на телегу, между мамой и Наиной. Ехали молча и оглядывались коротко, посматривая на меня и на мужа. Не успела я и глазом моргнуть, как за поворотом открылась Магнитная, показавшаяся мне тесной и густонаселенной после одичалой уединенности Шлаковки. Случайные попутчики соскочили с телеги и, поблагодарив, скрылись в проулке, а мы покатили дальше. Мама подсказывала дорогу, и вскоре Зебра вывернула на мощеную булыжником площадь.
Ничего так, просторно. А еще многолюдно и многолошадно. Кучкующийся народ можно поделить на тех, кто прохаживается у запасника, и на тех, кто собрался у Совета.
Наша цель — Совет. Двухэтажное здание из темно-серого камня возвышается над площадью, словно рыцарский замок. Сегодня штиль, и флаг повис тряпкой. Ленятся ребятки развевать искусственно, — мелькнула злорадная мыслишка. Внедорожники исчезли, значит, каты разъезжают по окрестностям.
С фасада здания — два входа, два крыльца. Слева — никого, а справа толпятся местные. Егор по-джентльменски помог нам слезть с телеги. Наина подхватила корзины и припустила прочь с площади, торопясь по делам. Перед тем, как отправиться к скорняку, Софья Николаевна напомнила:
— Через час встречаемся здесь же. Времени хватит и вам, и мне.
— Вам туда, — показала мама на левое крыльцо. С другой стороны на телегах и повозках расселся народ — разных возрастов и обеих полов. Кто-то сидел на ступенях крыльца, кто-то облепил перила. Балагурили, смеялись. Человек двадцать, если не больше, и еще подходили.
— Кто последний? — вопрошали задорно и получали веселый ответ:
— За мной держись, коли не шутишь.
Дверь постоянно открывалась, и взрослые заходили-выходили поодиночке. Женщина, спрыгнув с повозки, подхватила маленького мальчика на руки и зашла внутрь.
— Там замеряют потенциалы, — пояснила мама. — Это быстро и не больно. Дольше маяться в очереди. Раз в месяц нужно обязательно появляться, чтобы поставили отметку в книжке. Вы идите, а я подожду здесь.
По мере приближения к зданию Совета на нас начали обращать внимание. Мимо проходящие оборачивались, некоторые даже останавливались. Очередь примолкла. Женщины разглядывали с интересом, мужчины — с настороженностью, и я невольно поежилась. Оказывается, успела отвыкнуть от прицела любопытных глаз.
Мама подошла к собравшимся, и с ней нестройно поздоровались, обращаясь на "вы". А Егор уверенно поднялся по ступенькам на левое крыльцо и открыл передо мной дверь:
— Прошу.
48
— Ну-с, Егор Артёмович, вижу, акклиматизация проходит быстрыми темпами, — заключает Глава Совета. — Поразительная скорость. Я полгода привыкал к местным красотам. Да и супруга ваша довольна, — не то вопрос, не то утверждение.
— Довольна, — отвечает Егор. — Нас встретили и доставили до Магнитной.
За вежливыми словами кроется намек. "Не ваши люди домчали нас на удобных внедорожниках, а слепошарые довезли на захудалой инвалидке из ушедшего столетия".
— Прошу прощения, — извиняется официальный чин, но раскаяние кажется мне напускным. — Мы не имеем отношения к гражданским в отсутствии указаний. А в отношении вас четких инструкций не поступало.
— Что ж, понимаю, — соглашается муж. — На службе исполнительность превыше всего.
Егор — само добродушие, но я чувствую: он запомнил "развод". Его зверь не забудет.
Мы сидим в приемной. Помещение невелико размерами, но светлое. Белый потолок, обшитые деревом стены, в больших окнах — стекла, а не матовые слюдяные пластинки, причем видимость односторонняя, изнутри. Мебель простовата, как и полагается казенному заведению на краю света, но добротна. Для побережья это чудной интерьер. Но больше всего меня поразил плафон под потолком и настольная лампа.
— В подвале установлен дизельный генератор, — поясняет Глава Совета, заметив мое удивление, и для демонстрации несколько раз щелкает выключателем. Лампа вспыхивает и гаснет. — Пусть вокруг позапрошлый век, но мы-то — люди современные. Нам дичать не положено.
Ага, на редкость цивилизованный тип. Для работы генератора нужно топливо, и немало. Значит, при Совете есть хранилище.
Кому лампочки, а кому — кофе. Настоящий кофе в фаянсовой кружке, из которой поднимается ароматный парок, притягивающий Егора к горячему напитку как мышь — к сыру. Нервное сглатывание мужа ударяет по ушам.
— Не желаете присоединиться? — предлагает мужчина, показывая на кружку, и Егор кивает, чересчур торопливо. А я отказываюсь.
Глава Совета скрывается за дверью, ведущей в глубины здания. Должно быть круто, когда хозяин Магнитной хочет самолично угостить приезжего висората. И кофе приносят. Муж делает большой глоток и жмурится от удовольствия, откинувшись на спинку стула. Отсутствие сливок нисколечко его не смущает.