В проеме главного входа, на фоне фонарей возник Кират и жестом позвал ее за собой. Амат, опираясь на трость, прошла внутрь.
В парадном зале за столиками суетились игроки: играли в карты, бросали кости, двигали по доске фишки. В воздухе висел дым от неизвестных трав и листьев. Хорошо хоть не было петушиных боев или борьбы. Кират провел Амат в глубину зала, а оттуда – за тяжелую деревянную дверь. Миновали еще одно помещение, на этот раз заполненное шлюхами, скучающими среди кресел и пуфиков. Фонари здесь висели ниже и почти не давали тени. У одной стены журчал фонтан. Женщины и мальчики обратили к вошедшим накрашенные глаза, но почти тут же отвернулись, едва стало понятно, что перед ними не клиенты. В конце узкого коридора с многочисленными дверями Амат с Киратом остановились перед еще одной, обитой железом. Через миг дверь открылась.
Амат очутилась на черной половине дома, в просторной и неожиданно неряшливой общей комнате с длинными столами и большой нишей в стене, где висело тряпье, кожи, стояли швейные верстаки. Из комнаты вели несколько дверей, хотя неясно было, куда.
– Прошу, – произнес незнакомец в роскошных одеждах, но с плохими зубами. Амат последовала за ним между столов из необструганного дерева и вопросительно указала на него. Кират кивнул: дескать, хозяин. Ови Ниит.
Конторские книги, которыми предстояло заняться, лежали на низком столике в задней каморке. Амат с болью посмотрела на них – стопки кое-как переплетенных дешевых листов. Счета, похоже, вели с полдюжины человек, и каждый – по-своему. Тут и там виднелись помарки и исправления.
– Как у вас запущено, – сказала Амат, снимая один рыхлый том.
Ови Ниит прислонился к косяку за ее спиной. Тяжелые веки придавали ему полусонный вид. В тесноте комнатушки стал отчетливей запах его тела: смесь пота и застарелых благовоний. «А он еще молодой, – подумала Амат. – Мне в сыновья годится».
– За оборот луны я смогла бы привести бумаги в относительный порядок. Может, чуть дольше.
– За это время я бы и сам управился. Мне нужно сейчас, – отрезал Ови Ниит. Кират у него за спиной помрачнел.
– За неделю сделаю первые прикидки, – сказала Амат. – И то приблизительные. За верность не поручусь.
Ови Ниит смерил ее взглядом. Ей вдруг стало зябко, несмотря на ночную жару. Он рассеянно помотал головой, словно обдумывая варианты.
– Три дня, – подсчитал наконец Ниит. – И две недели на всё про всё.
– Мы, кажется, не на базаре, – произнесла Амат и изобразила позу поправки собеседника – резкую, хотя и не оскорбительную. – Я говорю, как обстоят дела. За две недели этого не исправить. Самое малое – если все пойдет гладко – за три, но, скорее всего, больше. А торопить работу – все равно что велеть солнцу закатиться утром.
Повисла долгая пауза, которую нарушило тихое хмыканье Ови Ниита.
– Кират мне сказал, что тебя кое-кто ищет. Платят серебром.
Амат приняла позу подтверждения.
– Я ждал большей готовности помочь, – продолжил он. В его голосе прозвучала обида, но глаза глядели бесстрастно.
– Я могла бы схитрить, но это не помогло бы ни мне, ни вам.
Ови Ниит обдумал ее слова, после чего изобразил согласие. Он повернулся к Кирату и кивнул, а Амат жестом попросил подождать, после чего вывел виноторговца за дверь и закрыл ее за собой.
Амат прислонилась к столу, держась за больную ногу. От ходьбы сведенные мышцы немного расслабились, хотя она и сейчас променяла бы недельное жалованье на то, чтобы забрать из дома склянку с бальзамом. Из-за двери долетел смех Кирата. Смеялся он с облегчением, и у самой Амат немного отлегло от души. Теперь все будет хорошо. Внутренний голос шепнул было, что ее заманили в ловушку и Ови с Киратом послали гонца к круглолицему Ошаю, но Амат отмахнулась от подозрений. «Устала – вот и мерещится невесть что. А все жара и духота на том адском чердаке», – сказала она себе.
Дверь общей комнаты хлопнула, а через миг вернулся Ови Ниит.
– Я дал нашему общему другу пару полос серебра и отправил домой, – сказал он. – Спать будешь со шлюхами. На заре все завтракают, в три ладони пополудни обедают, а ужинают – по второй метке свечи.
Амат Кяан изобразила жест благодарности. Ови Ниит ответил столь церемонной позой, что Амат заподозрила издевку. Удар последовал молниеносно – она даже не заметила кулака. Кольцо на правой руке рассадило ей рот, и Амат упала, сильно ударившись об пол. Ногу так яростно свело судорогой, будто она обледенела.
– Три дня на первый отчет. Две недели на все. За каждый день просрочки ответишь собственной шкурой, – холодно процедил Ниит. – Еще раз заикнешься о том, «как обстоят дела», продам, не моргнув глазом. А заляпаешь мой пол кровью – будешь вылизывать, ты, старая утхайемская подстилка. Усекла?
Она успела удивиться, затем смутиться и вскипеть от ярости. Сопляк смерил ее взглядом, в котором угадывалось злорадство: он ждал ответа, нового повода поглумиться над ней. И можно было б отчитать его за эту подлость – подлость мальчишки, лупящего почем зря дворнягу, – когда бы роль дворняги досталась не ей. Амат подавила возмущение, задвинула подальше гордость. Она думала, что во рту у нее горчит от желчи, а оказалось – просто от крови.
«Покорись, – сказала она себе. – Не время сейчас артачиться. Покорись и просто переживи».
И Амат Кяан, старшая распорядительница Дома Вилсинов, приняла позу благодарности за поучение. Пустить слезу было совсем несложно.
4
– Не могу! – призналась Лиат, перекрикивая плеск воды. – Для меня это чересчур!
Площадка для мытья находилась за стенами барака – каменная плита с открытой трубой сверху и сливом внизу. Итани стоял нагишом под струей и оттирал руки пемзой.
Солнце, хотя и висело над горизонтом в трех-четырех ладонях, уже покинуло складской район. Теперь склады стояли в тени, а вскоре и вовсе должны были погрузиться в ночь. Лиат, сидя на скамье, прислонилась к поросшей плющом стене, теребя плотные восковые листья.
– Амат оставила уйму недоделок, – продолжала она. – Взять договоры со старым Саньей. Откуда мне, спрашивается, было знать, что ему их не вернули? Она меня не предупредила. Потом, поставки в Обар не были обговорены, так что третий склад еще три недели будет пустовать, когда должен быть полон. И всякий раз, когда Вилсин-тя узнает о какой-нибудь неприятности, он… молча на меня смотрит, словно я сейчас начну пускать слюни. Как младенец. Я его позорю.
Итани вышел из-под струи. Руки и ноги у него были серо-синими с красным оттенком там, где он пытался отскрести с кожи краску – чуть не до мяса. Днем его артель таскала на красильню бадьи с краской, и никто не остался неотмеченным. Лиат оглядела Итани с отчаянием в глазах. Она знала, что после такого ногти будут недели казаться грязными, пока не сойдет краска.
– Что, прям-таки ничего не говорит? – спросил Итани, стряхивая воду с рук и груди.
– Конечно, говорит. Я ведь и работаю за Амат, и готовлюсь к приему у хая.
– Да нет. Он сам сказал тебе, что ты не справляешься? Или ты просто судишь себя слишком строго?
Лиат вспыхнула, но жестом попросила объяснения. Итани нахмурился и надел чистое платье. Ткань пристала к его ногам.
– Хочешь сказать, он сознательно допускает, чтобы Дом опозорился в присутствии хая? – взорвалась Лиат. – С какой, по-твоему, стати ему это нужно?
– Я хотел сказать лишь то, что твои требования к себе, возможно, выше, чем его – к тебе. Тебя поставили на эту должность без предупреждения, без подготовки. С учетом этого, думаю, ты отлично справляешься. Вилсин-тя обо всем помнит. Если он тебя не бранит, значит, все не так плохо, как тебе видится.
– Выходит, моей халтуре есть оправдание? Спасибо, утешил, – горько ответила Лиат.
Итани вздохнул и сел рядом. С его волос все еще капало, и Лиат слегка отстранилась, чтобы не намочить платье. По его спокойствию было видно: он впрямь считает, что она слишком к себе строга. Лиат подумала, что Итани отчасти прав, и от этого еще больше разозлилась.
– Если хочешь, можем пойти сегодня к тебе, – предложил он. – У тебя будет время поработать над каким-нибудь заданием.
– А ты что будешь делать?
– Посижу с тобой, – запросто ответил он. – Наши поймут.
– Здорово, нечего сказать, – съязвила Лиат. – Отказаться от пирушки с друзьями только потому, что у меня есть дела поважнее. Хорошо же они обо мне подумают! Я и так кажусь им зазнайкой.
Итани, вздохнув, откинулся спиной на плющ. Стена почти промялась под его весом. Беспрестанный плеск воды о камень заглушал звуки города. Из-за угла в любой момент мог кто-нибудь выйти, однако Лиат казалось, что они остались совсем наедине. Обычно ей нравилось это ощущение, но сейчас оно было подобно камню в сандалии.
– Мог бы меня поправить, – сказала она.
– Нет, ты угадала. Хотя не все ли равно? Мало ли кто что думает. Просто им завидно. Если мы вечером все подготовим для Вилсина, то поутру…
– Не пойдет. Тут одним рывком не отделаешься. Это не то, что тягать ящики по складу. Все гораздо сложнее. Грузчику не понять.
Итани медленно кивнул. Вокруг его головы шевельнулись листья. Его губы на миг сжались в нитку. Он принял позу признания ошибки, но Лиат разглядела ее подчеркнутую официальность и поняла, что за ней кроется.
– Боги мои! Итани, я не хотела. Я многого не знаю о… о том, как двигать тяжести. Или как возить телеги. Но и моя работа трудна. Вилсин-тя очень тяжело меня нагрузил.
«А я не справляюсь, неужели ты не замечаешь?» – хотела добавить она, но удержалась.
– Дай хотя бы помогу тебе развеяться, – сказал Итани, встал и протянул ей руку. В его глазах все еще стояла жесткость, как он ни старался ее упрятать. Лиат поднялась, но руку брать не стала.
– Четыре дня осталось до аудиенции. Четыре! А у меня ничего не готово. Амат ни слова не сказала о том, как и что делать. Когда вернется – неизвестно. А что ты предложил? Пойти напиться с кучкой рабочих в дешевой чайной и забыть обо всем? Знаешь, Тани, мне порой кажется, что все мои слова – как об стену горох. Ты меня совершенно не слушаешь.
– С тех пор, как ты пришла, я только этим и занимаюсь.
– А толку-то? Будь я шавкой, ты, может, и то понял бы больше.
– Лиат! – выпалил Итани и осекся. Потом покраснел и развел руками. Когда он продолжил, голос прозвучал гулко от сдерживаемого гнева. – Не знаю, чего ты от меня хочешь, но если нужна моя помощь, я помогу. Если захочешь отдохнуть от всего – только позови. Я не против…
– Ах, ты не против? Как мило… – язвительно начала Лиат, но Итани не дал себя перебить. Он продолжил, повышая голос.
– …но если тебе нужно что-то еще, боюсь, сей убогий грузчик слишком туп, чтобы в этом разобраться.
У Лиат сдавило горло. Она вскинула руки в жесте отступления от сказанного. Ее охватило отчаяние. Итани – ее Итани – на грани бешенства. Он не видит. Не понимает. Неужели так трудно заметить, как ей страшно?
– Зря я сюда пришла, – глухо произнесла она.
– Лиат…
– Не надо. – Лиат смахнула рукавом слезы и отвернулась. – Дрянная была затея. Иди, куда хотел. А я возвращаюсь к себе.
Итани, чей гнев еще не остыл, но смягчился, взял ее за локоть.
– Я пойду с тобой, если захочешь.
«И будем снова ругаться?» – чуть не вырвалось у нее. Лиат молча покачала головой, отстранилась от него и отправилась в долгий путь до дома. Одна.
У тележки водовоза она встала и выпила лимонной воды с сахаром. Оглянулась – вдруг Итани пошел следом? И, положа руку на сердце, сама не сказала бы, что почувствовала, когда его не увидела – печаль или облегчение.
Девушка – ее звали Анет Нёа – протянула сливу, изгибаясь в позе подношения. Маати церемонно взял плод. Ему становилось все больше не по себе. Хешай-кво должен был вернуться с совещания у хая в пол-ладони пополудни, а сейчас было уже почти две. Маати сидел в одиночестве на скамье посреди центрального сада, глядя на море черепичных крыш внизу и лабиринт дорожек, проложенных сквозь сады и дворцовые скверы. Вдобавок дочь какого-то утхайема, которого он должен был помнить, остановилась с ним поболтать, да еще предложила сливу, чем окончательно его смутила. И всякий раз, когда, казалось бы, наступала пора уходить, она находила новую тему для разговора.
– А ты совсем молодой! Я думала, поэты – люди в возрасте.
– Я еще ученик, Нёа-тя, – ответил Маати. – И здесь совсем недавно.
– Сколько тебе лет?
– Шестнадцатый пошел, – сказал Маати.
Девушка выразила одобрение, которое он воспринял недоуменно. Сама поза читалась легко, да только неясно было, за что можно одобрить тот или иной возраст. К тому же было в ее взгляде что-то такое, отчего Маати заподозрил подвох. Может, она приняла его за другого?
– А вам, Нёа-тя?
– Восемнадцать, – ответила девушка. – Мы переехали в Сарайкет из Сетани, когда я была маленькой. А где твой дом?
– Нигде, – отозвался Маати. – То есть, когда меня отослали в школу, я… Моя семья осталась в Патае, а мне… в общем, мы больше не вместе. Теперь я – поэт.
В ее лице появился оттенок грусти. Она подалась вперед и тронула Маати за запястье.
– Тяжело, наверное, – произнесла она, не сводя с него глаз. – Всегда одному.
– Ну, не так уж, – сказал Маати, крепясь, чтобы голос его не выдал. От ее платья исходил аромат – густой, как запах пашни, и достаточно сильный, чтобы заглушить цветочное буйство вокруг. – То есть я уже обвыкся.
– Ты молодец, раз стараешься не подавать вида.
В этот миг, словно в ответ на молитву, из малого зала в дальнем конце сада выплыл андат. На нем было черное одеяние с алой нитью, скроенное в стиле Старой Империи. Маати вскочил, сунул сливу в рукав и согнулся в прощальном поклоне.
– Прошу меня извинить, – сказал он. – Андат уже вышел, и, боюсь, мне тоже пора.
Девушка ответила позой с оттенком сожаления, но Маати уже отвернулся и припустил бегом по дорожке, скрипя белым гравием. Оглянулся он, только когда догнал Бессемянного.
– Ну и ну. Какое поспешное бегство!
– Не знаю, о чем ты.
Бессемянный приподнял бровь, и Маати залился краской. Однако андат тут же жестом свернул тему и начал другую:
– Хешая до вечера не жди. Он велел тебе отправляться в дом и вычистить полки для свитков.
– Я тебе не верю.
– Стало быть, наука пошла тебе впрок, – усмехнулся андат. – Он вот-вот придет. Аудиенция у хая затянулась, но все планы на вечер остаются в силе.
Маати невольно улыбнулся в ответ. Что ни говори, совет андата насчет Хешая-кво оказался верен. Утром Маати встал, твердо вознамерившись следовать за поэтом всюду, куда бы ни отправил его хай. Поначалу старый поэт вел себя скованно, но к полудню уже вовсю объяснял Маати, что входит в обязанности андата, как это связано с обычаями утхайема и низших домов, посредством чего регулируется жизнь города. Да и Бессемянный, несмотря на лукавство, беспардонность и хитроумие, больше не казался ему злым насмешником, так испугавшим его по приезде.
– Да не равняйся ты на старика, – произнес андат. – Из меня учитель куда лучше. Взять хотя бы ту девчонку. Я тебе расскажу, как…
– Спасибо, Бессемянный-тя, но я беру уроки только у Хешая-кво.
– В этом деле он тебе не поможет. Если не захочешь узнать, как сторговаться со шлюхой.
Маати отмахнулся от него, и в этот миг из арки показался Хешай-кво. Рассерженно хмуря брови, он что-то бормотал, точно споря с воображаемым собеседником. Подняв глаза и увидев Маати, застывшего в приветственном поклоне, он улыбнулся, но улыбка вышла поспешной и вымученной.
– Я встречаюсь с Домом Тиянов, – произнес поэт. – Эти идиоты упросили хая устроить частную церемонию. Что-то по поводу договора с западниками. Точно не помню.
– Я бы хотел присутствовать, если можно, – вставил Маати. В последние дни это стало чем-то вроде клише, и Хешай-кво, как обычно, ответил рассеянным согласием.
Поэт повернул на юг и стал спускаться с холма к нижним дворцам. Маати и Бессемянный шли позади. Перед ними расстилался город: серые и красные крыши, улицы, ведущие к морю, чтобы слиться у набережной, а за ними – мачты кораблей, само море и громада неба. Казалось, эта картина родилась в воображении художника. Мир не бывает настолько совершенен и ярок. А рядом, почти неразличимо на фоне невольничьих песен и скрипа гравия под ногами, бубнил себе под нос Хешай-кво, поводя пальцами.