– Ты, я вижу, тоже был удивлен?
– Да, – признался Маати. – Когда вы ушли, я думал… все думали…
– О чем?
Маати набрал воздуха в грудь, сморщил лоб в попытке выразить домыслы и легенды, которые сам никогда не рассказывал. Ота-кво повлиял на его жизнь даже больше дая-кво и уж точно больше отца. Он представлял, как Ота основывает новый орден – мрачное, даже зловещее тайное общество, которое вступает в противостояние с даем-кво и его школой. Или пускается в морское путешествие, а может, попадает в гущу войны где-нибудь на Западе. Маати никогда бы в этом не признался, но был разочарован тем, в кого превратился его первый наставник – в простого обывателя.
– Я предполагал нечто иное, – ответил он, принимая неопределенную позу.
– Да и это было непросто. В первые месяцы я думал, помру с голода. Да, нас учили охоте и собирательству, но толку от этого оказалось немного. Когда я получил миску похлебки и пол-ломтя черствого хлеба за чистку курятника, то решил, что в жизни не ел ничего вкуснее.
Маати засмеялся. Ота улыбнулся и пожал плечами.
– А ты? – сменил он тему. – Селение дая-кво не обмануло твоих ожиданий?
– Пожалуй. Правда, там приходилось больше учиться, но это было нетрудно. Потому, что я видел смысл. Не просто сложности ради сложностей. Мы изучали старинные языки и наречия Империи. Истории андатов и тех, кто их воплотил, узы, которыми их связали. Как они освобождались. Я раньше не знал, насколько трудно поработить андата во второй раз. То есть все наслышаны о том, как некоторых пленяли и в третий, и в четвертый раз, но я не…
Ота рассмеялся – тепло, весело, но не насмешливо. Маати принял вопросительную позу. Ота жестом попросил извинения, едва не расплескав вино.
– Просто звучит так, будто тебе это нравилось, – сказал он.
– Так и было, – ответил Маати. – Меня это очень увлекло. Да и давалось неплохо. По крайней мере, учителя так считали. Хотя Хешай-кво меня немного озадачил.
– Как я?
– Нет, не так. И все же, Ота-кво, почему вы не пошли с даем-кво? Почему отказались?
– Потому, что они неправы, – ответил Ота. – И я не хотел в этом участвовать.
Маати нахмурился в пиалу. Темная глянцевая поверхность отразила его лицо.
– А если бы он предложил снова, вы поступили бы так же? – спросил Маати.
– Да.
– Даже если бы пришлось жить грузчиком?
Ота глубоко вздохнул, обернулся и сел на перила, вперив в Маати темный, тревожный взгляд. Его руки замерли на полупозе, которая, будь она закончена, могла бы означать обвинение, требование объясниться или вопрос.
– Неужели моя работа – преступление? – спросил Ота. – Сначала Лиат, теперь ты. Все об одном и том же. Я начал брошенным ребенком – ни семьи, ни друзей. Даже не смел называться своим именем. И посмотри, чего я достиг: у меня есть работа, друзья, любимая. Есть пища и кров. По ночам я могу слушать поэтов, философов или певцов, могу сходить в бани или чайную, выйти в море на паруснике. Неужели моя жизнь так плоха? Так ничтожна?
Маати удивился тому, с какой мукой это было сказано, если не с отчаянием. Ему показалось, что слова Оты предназначаются ему лишь наполовину.
– Конечно, нет, – подумав, сказал Маати. – Не все ценное обязано быть великим. Если вы послушались зова сердца, какая разница, кто что скажет?
– Может, и никакой, а может, огромная.
– Если вы уверены в себе, вряд ли, – ответил Маати.
– А есть такие, кто уверен в своем выборе? Ты, например, уверен?
– Нет, – признался Маати. Озвучить глубочайшее из сомнений вышло легче, чем он ожидал. Он ни разу не поделился им ни с кем в школе, даже с даем-кво. А уж Хешаю не скажет даже под страхом смерти. Ота – другое дело. – Но сделанного не воротишь. Я уже принял все свои решения. Осталось только проверить, хватит ли у меня твердости им следовать.
– Хватит, – успокоил его Ота.
– Сомневаюсь.
Молчание тянулось, как воск. Под террасой на улице взвизгнула и засмеялась женщина. Вдалеке в ответ залаяла собака. Маати поставил опустевшую – только осадок остался на дне – пиалу и прихлопнул комара. Ота рассеянно кивнул – скорее себе, чем Маати.
– Ну что ж, значит, ничего не поделаешь.
– Уже поздно, а мы оба пьяны, – произнес Маати. – Утром все покажется лучше. Вот увидите.
Ота взвесил сказанное, после чего принял позу согласия.
– Я рад, что нашел вас, – сказал Маати. – Наверное, так и должно было случиться.
– Может быть, – согласился Ота-кво.
– Вилсин-тя!
Эпани проговорил шепотом, но так настойчиво, что Марчат услышал его сквозь сон. Не успев как следует проснуться, он перекатился на бок и даже отбросил в сторону полог.
У постели стоял домоправитель, одной рукой запахивая халат. Лицо, озаренное свечой, было невесело.
– А? – буркнул Марчат, еще пытаясь вынырнуть из сонных глубин. – Что стряслось? Где пожар?
– Пожара нет, – ответил Эпани, пытаясь изобразить извинение свободной рукой. – Тут к вам пришли. Он ждет в комнате для особых встреч.
– Он? Кто «он»?
Эпани замялся.
– Оно…
До Марчата дошло, кого имеет в виду слуга, лишь через целый вздох. Потом он кивнул и дал знак принести платье, висящее у шкафа. Ночная свеча давно прогорела за половину – ночь близилась к рассвету, сумерки остались далеко позади. В доме не было слышно ни звука, кроме шороха одежд. Марчат подпоясался, причесал пятерней волосы и бороду, а затем повернулся к Эпани.
– Годится?
Тот принял позу одобрения.
– Вот и отлично, – сказал Марчат. – Принеси нам чего-нибудь выпить. Вина. Или чая.
– Думаете, стоит, Вилсин-тя?
Марчат умолк и задумался. С каждым мигом множились шансы кого-нибудь разбудить – кого-то помимо Эпани или Ошая. Во мраке его беспокойства сверкнула гневная искра: как только андат посмел вот так заявиться к нему, среди ночи? Вилсин отмахнулся.
– Обойдемся без напитков. Ступай спать. Забудь о том, что случилось. Тебе все снилось.
Эпани ушел. Марчат взял огарок ночной свечи и почти ощупью пошел в комнату для особых встреч. Из соображений скрытности она находилась рядом с его покоями. Окон в ней не было, единственная дверь открывалась в отдельную прихожую, так что находящийся внутри всегда слышал чье-либо приближение. Вилсин застал андата сидящим на столе гигантской птицей. Полы его одеяния растеклись вокруг, словно клякса.
– Что это ты удумал, Вилсин?
– Досмотреть сон, – отозвался Марчат, пряча страх под маской ярости. Черные глаза на бледном лице впились в гальта. Бессемянный склонил голову набок. В тишине только и слышалось, что дыхание Марчата. Из них двоих дышал он один.
– Может, скажешь, в чем дело? – произнес он. – И ноги прочь с моего стола. Тут тебе не чайная.
– С какой стати твой парень обхаживает моего? – процедил андат, пропуская замечание мимо ушей.
Марчат поставил перед собой свечу, выдвинул стул и сел.
– Понятия не имею, о чем ты говоришь! – Он скрестил руки на груди. – Либо объяснись, либо иди других пугай. У меня завтра трудный день.
– Так ты не посылал своего человека развлекать ученика Хешая?
– Нет.
– Тогда почему он пришел?
Марчат прочел в лице андата недоверие. Возможно, ему просто померещилось. Тем не менее гальт выдвинул челюсть и подался вперед. Существо в человечьем обличье не шевельнулось.
– Понятия не имею, – отчеканил Марчат. – Хочешь – верь, хочешь – не верь. Мне начхать.
Бессемянный покосился куда-то вбок, словно прислушиваясь, потом выпрямил спину. Ярость в его голосе и лице растаяла, сменилась недоумением.
– Один твой грузчик сегодня заходил к Маати. Сказал, что они познакомились во дворце и договорились вместе погулять.
– Что ж, – отозвался Марчат. – Значит, они познакомились во дворце и договорились вместе погулять.
– Поэт и грузчик? – фыркнул Бессемянный. – Может, и высокородные утхайемки по ночам мечут кости в веселом квартале? Хешай, конечно, был рад. Не нравится мне все это, Вилсин.
Марчат призадумался, пожевывая губу. В самом деле, выходило странно. Учитывая близость предстоящей церемонии, рисковать нельзя. Слишком многое на кону. Он подвинул стул, скрипнув по каменному полу. Бессемянный свесил со стола ноги, отчего сходства с хищной птицей убавилось.
– Кто это был, кстати?
– Он назвался Итани. Рослый такой, плечистый. Лицом похож на северянина.
Тот самый, которого посылала к нему Амат. Дело плохо. Бессемянный, видимо, что-то прочел в его глазах и принял позу – смесь вопроса и приказа.
– Я понял, о ком идет речь. Ты прав. Здесь что-то нечисто. Он был моим телохранителем в тот день, когда я ходил в предместья. А еще он спит с Лиат Чокави.
Бессемянный мгновение-другое переваривал сказанное. Марчат наблюдал за его черными глазами, видел, как совершенные губы дрогнули в неуловимейшей из улыбок.
– Он не мог ее предупредить? – спросил андат. – Как думаешь, она догадывается?
– Нет. Будь у нее хоть малейшее сомнение, это было бы видно без фонаря. Врать она не умеет, что при наших задачах чрезвычайно ценно.
– Если он ничего ей не рассказал, может, ему нет дела до нашего маленького заговора? Кстати, о твоей исчезнувшей распорядительнице ничего не слышно?
– Нет, – ответил Марчат. – Головорезы Ошая предлагали хорошую награду, но ее и след простыл. Никто не видел, чтобы она покинула город. Даже если Амат и залегла на дно где-то здесь, едва ли она попытается предотвратить… церемонию.
– Одно то, что Ошай не сумел ее разыскать – знак тревожный. А тут этот мальчишка, Итани. Либо он работает на нее, либо нет. А если работает…
Марчат вздохнул. Сколько раз он зарекался: все, вот последнее преступление, на которое его вынуждают – так нет, одно тянуло за собой другое, и не было этому ни конца, ни края. Лиат Чокави – глупую, недалекую, милую девочку – ждет позор, а теперь некому будет ее утешить.
– Я распоряжусь насчет него, – сказал Марчат. – Утром поговорю с Ошаем, пусть разберется.
– Не надо, – произнес андат. Он откинулся назад, положив ногу на ногу и обняв колено. Руки у него были почти женские – изящные, тонкопалые. – Незачем. Если его послали рассказать правду, мы уже опоздали и Маати все знает. Если нет, убив его, мы только привлечем к себе внимание.
– Молодого поэта тоже можно убрать, – заметил Марчат.
– Не надо, – повторил Бессемянный. – Нет. Грузчика можно убить, если будет нужда, но Маати трогать не смей.
– Почему?
– Он мне нравится, – ответил андат, слегка удивленно, словно сам только это понял. – Он… он добрый малый. Единственный за многие годы, кто не увидел во мне полезное орудие или средоточие зла.
Вилсин моргнул. На миг ему показалось, что андатом овладело что-то вроде печали. Печали, и, может быть, тоски. Долгими лунами, пока Марчат готовил их гнусный план, он выстраивал себе образ зверя, с которым вступил в сговор, и это проявление чувств выпадало из общей картины. Через миг, впрочем, андат стал самим собой и усмехнулся.
– Вот ты, например, считаешь меня воплощенным хаосом, – произнес Бессемянный, – который готов вырвать желанное дитя из материнской утробы лишь затем, чтоб Хешай помучился.
– Какая разница, что я думаю?
– Никакой. Но ты все равно так думаешь. А раз так, вспомни заодно, что первыми ко мне подошли твои люди. Может, я все и придумал, но с твоей подачи и на твои деньги.
– Не мои, а дядины, – огрызнулся Марчат. – Меня не спросили.
Лицо андата просияло жутким восторгом, совершенная улыбка стала шире.
– Марионетки. Мы сами и те, кто нами движет. Тебе бы впору жалеть меня, Вилсин-тя – ведь я тоже стал таким не по своей воле. Разве нас можно призывать к ответу – что тебя, что меня?
На задворках сознания Марчата шевельнулась тягостная мысль: а если бы я тогда отказался? Он отмел ее.
– Между нами нет ничего общего, – ответил гальт. – Но теперь это неважно. В любом случае мы теперь крепко повязаны. Что будем делать с Итани?
– Приставь к нему слежку, – сказал андат. – Он, может, и никто, но в нашей игре случайности не нужны. Узнай, что он задумал, а потом, если придется, мы его уничтожим.
8
– У нас был уговор… – начала Амат.
Ови Ниит с размаху отвесил ей пощечину. Амат медленно выпрямилась. Во рту стало солоно, щеку жгло в предвестье боли, а горячая струйка, стекая по подбородку, сообщила той доле ее разума, которая не успела съежиться от страха, что кольцо Ниита разбило губу.
– «Уговор»! – выплюнул он. – Здесь я заключаю уговоры! Захотел – дал слово, захотел – обратно взял. И никаких взаимностей.
Он прошагал в дальний конец комнаты. Закатное солнце давило лучами в закрытые ставни, очерчивая только края. Тем не менее света хватало, чтобы увидеть глаза Ови Ниита – выпученные до предела, мутные. Он шевелил губами, точно порывался что-то сказать.
– Ты тянешь время! – вдруг взревел он, грохнув ладонью по столу.
Амат сжала кулаки, сдерживаясь изо всех сил. Что она ни скажет сейчас, обратится против нее.
– Думаешь, у меня целее будешь? Думаешь, что выкрутишься, пока кто-то ворует мои деньги? Ты просчиталась!
С последним словом он яростно лягнул стену. В месте удара треснула штукатурка. Амат пригляделась – на стене осталась вмятина размером с яйцо, с тонкими трещинками-лучами – и поняла, что с Ниитом шутки плохи. Когда-нибудь он не сдержится и убьет ее. Не нарочно, так сгоряча.
Накатила тошнота. Странно, подумала Амат, что какой-то удар по стене так ее надломил, а издевательства над людьми не смогли.
– Я жду ответа к утру, слышишь?! – орал он. – К утру! И если ты его не дашь, я отрежу тебе пальцы и продам Ошаю за пять полос золота. Ему, помнится, не было дела до твоего здоровья.
Амат согнулась в такой подобострастной позе, что самой стало гадко, хотя это вышло естественно, без принуждения. Ови Ниит схватил ее волосы в горсть и сдернул со стула, да так, что перья и бумаги полетели на пол. Потом пинком ноги перевернул стол и вышел, хлопнув дверью. Амат мельком заметила потрясенные лица обитателей борделя.
Она лежала ничком в темноте. Плакать не было сил, да и боль не давала покоя. Под щекой чувствовался грубый каменный пол. Засохшая кровь стягивала кожу. Наверняка останется шрам. Когда Амат пришла в себя, в комнате уже было темно, хоть глаз выколи. Она собралась с мыслями. Последние дни пронеслись, как во сне, от пробуждения до мига, когда цифры начинали плыть перед глазами, а пальцы переставали гнуться. Потом все это же ей снилось, она просыпалась, чтобы снова считать, считать… Безо всякого смысла, без малейшей надежды. Ови Ниит как был, так и остался грязным подонком, чей страх и злоба росли с каждой выпитой чаркой. Его можно было бы пожалеть – издали.
Дни. Счет уже шел на дни.
Амат силилась вспомнить, сколько прошло времени. Три недели, не меньше. Возможно, больше. Наверняка больше. Четыре, но не пять. Слишком рано проверять, пощадит ли ее Марчат. Амат, к собственному удивлению, усмехнулась. Если она ошиблась в расчетах, в худшем случае ее найдут в реке лицом вниз, а Ови Ниит останется без пяти полос золота. Ха!
Она приподнялась и села, потом встала, пережидая боль, пока не смогла кое-как выпрямить спину. Отдышавшись, она взяла трость и надела привычную маску для сокрытия истинных чувств. В конце концов она – Амат Кяан, распорядительница Дома Вилсинов. Сарайкетская девчонка, пробившая себе путь наверх. Надо доказать окружающим, что ее не сломили. Если поверят здешние проститутки, может, вернется вера и к ней самой.
В общей комнате было малолюдно: женщины разошлись по номерам, отрабатывать хлеб. Охранник грыз жареную куриную ногу, пахнущую чесноком и розмарином. В углу свернулась калачом старая черная псина, зажав лапами полуизжеванную кожаную дубинку в форме мужского уда.
– Он вышел, – буркнул охранник. – В парадную половину, постучать фишками.
Амат кивнула.
– Я бы туда не ходил, бабушка.
– Что ж, не буду ему мешать. Пришли ко мне Митат. Мне нужна помощница, чтобы привести кабинет в порядок. Как придет Ниит – вечно погром, словно после урагана.