Амат заставила себя улыбнуться и поднять голову. Без андатов города падут. Богатство Хайема пойдет на покупку наемников. Однако немногие захотят встать на заведомо слабую сторону в войне с гальтской военной машиной, немногие сохранят договоры с Хайемом.
Мир, каким она его знала, грозил рухнуть.
– Вернись, Амат, – увещевал Вилсин. – Скоро начнутся переговоры конца сезона, и мне без тебя не обойтись. Ты мне нужна, как раньше.
Амат резко выкрикнула «Ко мне!», и в комнату ворвалась охрана. Марчат – ее старый друг, делец, умеющий быть забавным, тот, кто подобрал ее на улице и вывел в люди, кто полюбил ее, хотя не осмелился в этом признаться – растерялся. Амат приняла позу прощания перед долгой разлукой. Она была почти уверена, что он не уловил оттенка «навсегда», хотя вложила этот смысл скорее для себя.
– Прошлое – прекрасное время, Марчат-кя, – ответила Амат. – Я уже по нему скучаю.
И следом охранникам:
– Выведите его прочь.
* * *Исцеление Хешая произошло внезапно, как перемена погоды. Лиат была в гостиной – чистила апельсин. Маати зачем-то поднялся к себе, попросив ее подождать внизу. Потом послышались шаги на лестнице – медленные и грузные, словно Маати нес что-то большое и неухватистое. Лиат обернулась и увидела вместо него Хешая – чистого, выбритого и одетого в строгое платье. Она вскочила на ноги и приняла позу приветствия высокопоставленной особы. На сиденье осталась тонкая золотая полоска кожуры, свисающая с сочного шара. Поэт изобразил краткое «добро пожаловать» и подошел к ней, не сводя глаз с апельсина. Наконец он улыбнулся – неуверенно, словно не привык так складывать губы. Лиат стала вспоминать, смеялся ли он когда-нибудь при ней.
– Тут, конечно, не хватит на то, чтобы поделиться со стариком, а? – спросил он почти робко.
– Конечно, хватит, – ответила Лиат, взяла апельсин и отломила большую дольку. Хешай принял ее с благодарственным жестом и тут же сунул в рот. Его лицо было бледным, как рыбье брюхо, под глазами виднелись темные мешки. После злополучной церемонии поэт сильно исхудал, и все же, когда он опять улыбнулся – уже увереннее, – Лиат не смогла сдержать ответной улыбки. На мгновение она совершенно ясно увидела, каким он был в детстве.
– Вы выглядите гораздо лучше.
– Сколько ж можно шататься по дому и грустить, – ответил Хешай. – Пора бы и пройтись. Давненько я уже не был в хорошей чайной.
С лестницы донеслись знакомые легкие шаги – и вдруг стихли. Маати забыл о книге в руке и смотрел вниз, разинув рот.
– Спускайся, – окликнул его Хешай. – Мы не секретничаем, просто устроили перекус. Тебе тоже хватит, я думаю.
– Хешай-кво…
– Я тут рассказывал Лиат-кя, что решил размять ноги на ночь глядя. Нельзя все-таки слишком надолго уходить в себя. А завтра у нас есть кое-какие дела. Давно пора всерьез заняться твоим обучением, верно?
Маати изобразил позу согласия, неуклюже из-за книги в руке. Впрочем, Лиат видела, что он этого почти не заметил. Она перехватила его взгляд и попыталась подсказать, чтобы Маати хотя бы для приличия изобразил радость.
– Буду ждать, Хешай-кво, – ответил он.
Если его голос и дрогнул, поэт этого не заметил. Он лишь попрощался с Лиат более церемонно, чем требовал ее статус, изобразил позу поздравления Маати – конечно, тайком от Лиат – и отбыл. Маати с Лиат сели на ступени у двери и стали смотреть, как Хешай переходит мост и скрывается за поворотом дороги. Маати трясло от ярости.
– Я думала, мы этого и хотели, – мягко сказала Лиат.
Он мотнул головой: ее слова вернули его к реальности.
– Да, но чтобы так…
– Он ведь встал с постели. Пошел в город.
– Да, как ни в чем не бывало, – отозвался Маати. – Словно и не лежал неделями. Встал и пошел.
Лиат погладила его по шее. Маати напрягся было, потом расслабился и повернулся к ней.
– Ты ждал извинений, – сказала она. – Или благодарности за то, что ты для него сделал.
Маати положил рядом с собой книгу и плотнее закутался в накидку. Долгое время они сидели молча. Деревья облетали, палые листья устилали землю. Зима еще не пришла, но осень была в самом разгаре.
– Я был неправ, – произнес Маати голосом, полным стыда и злости. – Мне бы радоваться, что он поправился…
– Возможно, он сейчас по-другому не может, – сказала Лиат. – Дай ему время.
Маати кивнул и взял ее за руку, переплел пальцы. Она протянула свободную руку и подобрала его книгу – старую, тяжелую, в кожаном переплете с медными накладками.
– Почитай мне поэму, о которой ты рассказывал.
Много позже, когда наступила темнота, Лиат лежала рядом с Маати на его кровати и прислушивалась к его дыханию. От сквозняка, всколыхнувшего сетку, ее кожа покрылась мурашками, а Маати лежал все такой же теплый и мягкий, как кот. Она погладила его по волосам. Было спокойно, уютно и… совестно до тошноты. Она никогда еще никому не изменяла. Думала, что это будет трудно, что люди будут глазеть на улицах и сплетничать за спиной. А вышло так, что никто даже не обратил внимания. После случая с андатом все от нее отдалились – Амат, Вилсин-тя, сослуживцы, и, что хуже всего, Итани. Рядом с Маати было легче переживать одиночество. Он всегда слушал, когда она говорила о себе, своих ошибках, о том, как позволила Мадж потерять дитя.
Пламя ночной свечи задрожало. Три мотылька бились у стеклянных стенок колпака. Лиат пошевелилась. Маати пробормотал что-то во сне и отвернулся. Она развела сетку и встала, подставляя тело ночной прохладе. После близости тело было липким. Она подумала было сходить в бани, однако гулять по городу в темноте и без Маати не хотелось. «Уж лучше, – решила она, – останусь здесь, даже если придется мерзнуть. Поделом мне за все грехи». Лиат накинула халат, но завязывать пояс не стала.
В темном небе сияли звездные россыпи. Далекие дворцовые и городские огни почти терялись среди них. Лиат залюбовалась луной – сияющим серпом света, обнимающим ноздреватую тьму. Сверчки и лягушки распевали вовсю, подстриженная трава у пруда с карпами щекотала ноги. Лиат внимательно огляделась и только потом вылезла из халата. Прудовая вода была ничуть не хуже банной. Рыбы метнулись от нее врассыпную. Камыши у берега при каждом колебании воды шуршали листьями – словно сухие ладони по коже.
Лиат лежала на спине, медленно перебирая ногами, и думала об Итани. Она не чувствовала себя изменницей, хотя знала, что это так. Маати и Итани – Ота – как будто заняли совершенно разные части ее сердца. Итани был ее возлюбленным, тем, с кем она делила постель многие месяцы; а Маати – ее другом, поверенным всех тайн, единственным утешителем в мире, где сейчас нет даже Оты. За эту поддержку она готова была поступиться и чистой совестью и спокойствием. Лиат сама не понимала, как жизнь может быть так легка и одновременно трудна.
Холод пробрал ее до костей. Лиат перевернулась и свободно подплыла к берегу. Пальцы ног увязли в речном иле. После воды воздух казался во много крат холоднее. Когда она нашла халат, ее била дрожь. Ночь обезмолвела, птицы и насекомые утихли.
– Должно быть какое-то правило поведения в подобных случаях, – произнес Бессемянный из темноты, – но мне оно неизвестно.
Лицо андата как будто висело в воздухе; бледные губы кривились в ироничной и одновременно мрачной усмешке. Он шагнул вперед. Лиат рывком запахнула халат. Его одежды – черные с синим отливом – то растворялись в темноте, то снова появлялись. Андат что-то вынул из рукава и протянул ей. Косынку.
– Когда я увидел, где ты, то решил тебе принести.
Лиат взяла ее и машинально изобразила благодарность. Андат небрежно ответил, сел на корточки у пруда и стал смотреть на воду.
– Ты выбрался из ящика.
– Из одного – да. Хешай-кво меня выпустил. Он уже несколько дней позволяет мне выходить при условии, что я буду оставаться в пределах видимости. Я принес священную клятву, хотя, наверное, все равно ее как-нибудь нарушу. Из-за меня он пошел на поправку. Запереть свою половину – особенно постыдную – значит дать ей возобладать над другой. Этим-то и опасно делить себя надвое, не находишь?
– Не понимаю, о чем ты, – ответила Лиат.
Бессемянный усмехнулся. Похоже, его забавлял этот разговор.
– Высуши волосы, – сказал он. – Я не сужу тебя, дорогуша. Я ведь детоубийца. А ты – семнадцатилетняя девочка, которая завела второго любовника. Куда мне с тобой тягаться.
Лиат обмотала голову и повернулась, чтобы уйти. Под ногами прошуршали сухие листья. Вдогонку прозвучали три слова – так тихо, что она почти приписала их воображению.
– Я знаю про Оту.
Лиат остановилась. В тот же миг, как по сигналу, снова грянул хор сверчков.
– Что ты знаешь?
– Достаточно.
– Откуда?
– Догадался. Что ты будешь делать, когда он вернется?
Лиат не ответила. Бессемянный повернулся и окинул ее взглядом, потом принял позу снятия вопроса. В груди Лиат вспыхнул гнев.
– Я люблю его. Он мой друг сердца.
– А Маати?
– Его я тоже люблю.
– Но он не друг сердца.
Лиат снова умолкла. В тусклом свете луны и звезд было видно, как андат печально улыбнулся и принял позу, выражавшую понимание, сочувствие и приятие.
– Я и Маати… мы просто нужны друг другу. Врозь нам плохо. Мы с ним оба совсем одиноки.
– Что ж, это хотя бы ненадолго. Он скоро вернется, – произнес андат. – Завтра, может быть. Или через день.
– Кто?
– Ота.
Лиат почувствовала, что задыхается. Чувство было очень похоже на страх.
– Нет, еще рано. Он не успеет!
– А по-моему, успеет, – возразил андат.
– Ему только до Ялакета плыть три недели. Даже если он найдет быструю переправу вверх по реке, то только сейчас прибудет туда.
– Уверена?
– Еще бы.
– Тогда признаю свою ошибку, – сказал андат так уступчиво, что у Лиат не нашлось ответа. Вдруг андат рассмеялся и охватил голову руками.
– Что? – удивилась Лиат.
– Ну и дурак же я. Ота – это тот самый Ота-кво, о котором рассказывал Маати. Он не поэт и у него нет клейма, вот я и не сопоставил одного с другим. Но если Маати отправил его к даю-кво… Да, несомненно. Это он.
– Я думала, ты все знал насчет Оты, – сказала Лиат упавшим голосом.
– Возможно, я преувеличил. Ота-кво… Ученик из «черных одежд», который не принял клейма и не стал поэтом. Кажется… кажется, я слышал подобную историю. Что ж, задам пару вопросов Хешаю и все раскопаю.
Лиат охватил ужас при мысли о содеянном. Она не столько осела, сколько рухнула на траву. Под ее весом хрустнули листья. Андат встревоженно глянул на нее.
– Ты меня провел! – прошептала она.
Бессемянный склонил голову набок и странно улыбнулся – чувственно, жалостливо и вместе с тем удивленно. Его руки приняли позу утешения.
– Ты не виновата, Лиат-кя. Маати рассказал мне все давным-давно, еще когда не знал, кто я. Если ты и предала сегодня своего друга сердца – а тому есть серьезные подтверждения, – то не со мной. Хочешь – верь, хочешь – нет, но эта тайна останется тайной.
– Останется, как же. Не верю!
Андат улыбнулся. На миг он напомнил ей Хешая-кво: лицо того было так же искренно.
– Обладать тайной – все равно, что сидеть на крыше с камнем в руках. Пока ты его держишь, жизни тех, кто ходит внизу, в твоей власти. Уронишь – останется только наслаждаться видом. Я не выдам твоей тайны без выгоды, а при нынешнем положении дел выгоды не наблюдается. Так что пока твои секреты останутся при мне.
Лиат встала в позу вызова.
– Поклянись!
– Ты забыла, с кем ты разговариваешь? Как, интересно, меня обяжет эта клятва?
Лиат уронила руки.
– Я тебя не выдам, – сказал Бессемянный. – Во-первых, незачем, а во-вторых, это расстроит Маати.
– Маати?
Андат пожал плечами.
– Я его полюбил. Он… он еще молод и недолго живет на этом свете. Однако у него хватит таланта и обаяния, чтобы избежать нашей участи. А вот достанет ли ума…
– Ты говоришь, как Хешай.
– Разумеется.
– А тебе… ты ведь не всерьез печешься о Маати?
Бессемянный встал. В его движениях ощущались легкость и свобода катящегося камня. На нем было просторное одеяние темнее ночи, а лицо казалось совершенной маской – фарфорово-белой, гладкой, как яичная скорлупа, и такой же бесстрастной. Сверчки до того разошлись, что Лиат едва уловила следующие слова андата:
– Через десять лет, Лиат-кя, оглянись назад, вспомни этот разговор и спроси себя, кто из нас был добрее к Маати.
15
Жизнь в селении дая-кво тянулась какой-то изысканной мукой. Чистый воздух, холодный камень улиц, всеобщее совершенство, однополость, одухотворенность и красота делали ее похожей на сон. Ота бродил по переулкам, останавливался у печей огнедержцев, слушал сплетни и перезвон ветряных колокольчиков. Посланники всех городов, облаченные в пышные наряды, прибывали и исчезали каждый день. Даже вода отдавала могуществом, даже воздух пах властью.
Когда-то, пока Ота целыми днями таскал на спине тюки и выбирал у себя клещей, Маати жил здесь, в этих хоромах. Каждый вечер Ота возвращался к себе на постоялый двор, измученный ожиданием, и гадал, кем бы он был, если бы принял предложение старого дая-кво. А потом вспоминал школу – жестокость, злобу, уроки, битье и глумление сильных над слабыми – и удивлялся, как смог продолжать учебу Маати.
Пятого дня пополудни его разыскал человек в белых одеждах высокопоставленного слуги. Ота сидел на широкой террасе чайной.
– Вы принесли письмо от Маати Ваупатая? – спросил слуга, принимая уважительно-вопросительную позу. Ота ответил утвердительно. – Дай-кво желает с вами говорить. Прошу за мной.
Библиотека была из мрамора; вдоль стен стояли высокие шкафы для свитков и переплетенных томов, сквозь череду окон с прозрачным, как воздух, стеклом, лился солнечный свет. Тахи-кво – дай-кво – сидел за длинным столом резного эбена. Железная жаровня согревала комнату, распространяя запах дыма, нагретого металла и благовоний. Когда дай-кво поднял глаза, слуга принял позу готовности и глубочайшего, почти смехотворного смирения. Ота стоял прямо.
– Ступай, – сказал дай-кво слуге, и тот удалился, затворив за собой широкие двери.
Учитель некоторое время разглядывал Оту из-под хмурых бровей, а потом толкнул ему через стол запечатанное письмо. Ота подошел, взял его и спрятал в рукав. Какой-то миг они стояли молча.
– Глупо было являться сюда, – произнес Тахи-кво как бы между прочим. – Если твои братья узнают, что ты жив, то прекратят следить друг за другом и сплотятся против тебя.
– Вполне может быть. Вы им скажете?
– Нет. – Тахи-кво встал и пошел вдоль шкафов, повернувшись к нему спиной. – Мой учитель умер, знаешь ли. На следующий год после твоего ухода.
– Мне жаль, – ответил Ота.
– Зачем ты приехал? Почему именно ты?
– Мы с Маати друзья. А больше довериться было некому.
Другие причины он не хотел открывать. Они касались только его.
Тахи-кво провел пальцами по корешкам книг и горько усмехнулся – это было видно даже из-за плеча.
– А тебе, выходит, он доверяет? Тебе, Оте Мати? Наверное, по молодости. А может, он просто не знает тебя так, как я. Хочешь услышать, что я ему написал?
– Если он решит со мной поделиться, – сказал Ота.
Тахи-кво снял с полки древний фолиант в деревянной обложке с железным окладом, толщиной в раскрытую ладонь, взвесил его в руках и положил на стол.
– В письме говорится, что он должен предотвратить освобождение андата. Что ему в обозримом будущем нет замены. Если Бессемянный исчезнет, мне некого будет послать, и Сарайкет станет обычным предместьем, только побольше. Вот что я написал.
Брови Тахи-кво вызывающе поползли вверх. Ота принял старую позу ученика, выслушавшего урок.
– С каждым поколением становится все труднее, – продолжил Тахи-кво, словно злясь на сами слова. – Учеников все меньше, андатов все тяжелее удержать. Даже таких, как Бессемянный или Нетронутый. Придут времена – не при мне, но при моем преемнике или после него, – когда андаты покинут нас навсегда. Хайем будет завоеван гальтами или западниками. Ты понимаешь, о чем я тебе говорю?