Валерия ненавидела себя за совершённую глупость. И, главное, за то, что глупость не доставила ей радости. Верма была с Марком. А ей, Валерии, досталось лишь раскаяние. И ещё досталась боль утраты. Независимо от того, спасётся Марк или нет, – только боль утраты.
XIIКумий возвращался с пирушки Сервилии совершенно пьяный. При каждом шаге Кумий поминал Орка. Нога болела больше обычного. Он шёл и хромал. Он теперь почти постоянно хромал. И – главное – на правую ногу. Совсем как Элий. Многие противники Бенита демонстративно носят траур и хромают. Сандалии с неравными по высоте подошвами вошли в моду. Кумий скосил глаза на всякий случай, чтобы удостовериться – не тёмное ли на нем, не примут ли его лохмотья исполнители и вигилы за траур. Слава богам, на нем какая-то пёстрая тряпка, и на ней надпись «Я люблю Бенита».
– Отбросы ползут в свой мусорный ящик, – бормотал он, перебираясь от одной колонны к другой, от одного дома к соседнему, – орошая Вечный город блевотиной. Да здравствует блевотина. Все мы – блевотина. Изжёванные, заглоченные и извергнутые Бенитовым желудком на мостовые Золотого града.
Он остановился возле дома с пальмами – на фасаде была мозаика с несколькими растрёпанными деревьями и прикорнувшим в их тени львом. Отсюда до дома Кумия была сотня шагов. Но Кумию не хотелось идти к себе. Зачем? Зачем ему вообще куда-то идти? Он повернулся и побрёл по улице куда глаза глядят. Вернее, не совсем так. Ноги сами принесли его к определённой двери. Кумий постучал. В доме никто не ответил. Он забарабанил сильнее. Наконец послышались шаги, и дверь приоткрылась.
– Привет, Ариетта, – пробормотал Кумий. – Я хочу выпить. И вот – зашёл к тебе… – Он весь дрожал – ночь выдалась холодная. – У меня с собой жареная курица. Я стянул её со стола Сервилии, – продолжал Кумий. – И ещё прихватил бутылку вина. Пока все орали про нарушение обета весталкой, я занимался мелкими кражами.
– Нарушение обета? Кем?
– Да враньё все это. Перепутали. Думали, Валерия трахается с актёром Габинием. А оказалось, в койке актёра – её охранница. Смешно, правда?
– Ты пьян, – заметила Ариетта.
– Ерунда. Чем пьянее, тем лучше. Ну так дашь мне войти?
Ариетта без особой охоты отворила дверь пошире.
– А как поживает твой папаша Макрин? – спросил Кумий, икая. – Что-то последнее время о нем ничего не слышно, и меня это беспокоит. Наверняка готовит для нас, бедных, какую-нибудь гадость.
– Можно не говорить о Макрине? – спросила Ариетта раздражённо.
– Хорошо, хорошо, золотая моя поэтесса, не буду поминать Макрина, особенно перед сном. А то вдруг приснится. Я хотел снять какую-нибудь красотку за пару ассов. В день, когда не согрешила весталка, все должны предаваться Венериным утехам, как бы вместо неё. Но потом я вспомнил, что у меня нет пары ассов.
– Неужели тебе не противно иметь дело с дешёвыми шлюхами? – спросила Ариетта. – Хотя бы по соображениям гигиены…
– А сам-то я каков? – усмехнулся Кумий. – После пребывания в карцере мучаюсь то поносом, то запорами, на щиколотке образовалась язва и не желает никак заживать. И не реже чем раз в два дня вспоминаю о пережитых унижениях и начинаю либо плакать, либо прихожу в ярость и молочу кулаками по кровати.
В комнате, нагретой за день лучами солнца, после ночной прохлады Кумия бросило в жар. Ариетта зажгла две толстые свечи золотистого воска и поставила их на стол.
Кумий разложил принесённые дары – курицу, горсть маринованных маслин, фаршированные финики, поставил бутылку вина. Ариетта отломила куринную ножку и принялась есть. С достоинством, без жадности. Ему нравилось, как она ест. Нравилось, как она облизывает губы. Он выпил, и сразу прошла боль в ноге.
– А где Гимп? – спросил Кумий, когда она сложила косточки на край тарелки и пригубила вино.
– Он прозрел сегодня утром, – криво улыбнулась Ариетта. – На радостях, что видит, схватил номер «Акты диурны» и прочёл. После чего два часа носился по улицам с проклятиями, даже бегал к курии с портретом Руфина – почему Руфина, а не Элия, я не поняла, после чего вернулся домой пьяный, как грек, и теперь валяется в спальне и блюёт.
– Забавно. Пьяный гений валяется у тебя в спальне, а пьяный человек сидит в триклинии и старается быть приятным собеседником.
– Посмотри мне в глаза, – потребовала Ариетта и подалась вперёд. – Что ты видишь?
Он ничего не видел – только чёрные кружочки зрачков.
– Нежность… – сказал наугад.
– Дурак ты, Кумий, ты видишь дочь Макрина. И от этого никуда не деться. Я его дочь. И буду такой же подлой, как он. Очень скоро.
– О чем ты, Ариетта… Я же помню, как ты ругалась из-за меня с Неофроном. Все отступили, а ты дралась. Ты – молодец!
– Я бываю смелой только по глупости. Значит – редко. Подлость легко растёт в душе. Как сорняк. И её ничем не заглушить. Мы все скоро станем подонками. Некоторые, правда, были такими изначально. Но много новопосвященных. Теперь жизнь посвящает римлян в таинства подлости. И они учат слова мистерий и охотно пускаются в пляски, рядом с которыми вакхическое исступление кажется мечтами наивной девчонки, не утратившей девственность.
– Ты красиво говоришь, – заметил Кумий.
– Как и положено поэтессе. Пока получается. Так вот, сегодня, Кумий, я вдруг поняла, что мои стихи никому не нужны. И твои библионы тоже. Их будет читать кучка преданных поклонников тайком – и только. А остальные будут читать сочинения Неофрона. «Пустыня № 32».
– По-моему, он написал ещё только вторую пустыню, – заметил Кумий.
– Не печалься, время летит быстро, и мы доживём до тридцать второй. Сегодня с утра я сижу и думаю: кто же живёт в этой пустыне № 32? Я пытаюсь представить, какая она – с горбушками дюн, с песчаными ветрами, с одинокими акациями, и понимаю, что представлять ничего не надо. Что Рим и есть эта пустыня. Что люди – это песчинки, их души превратились в сухой и колючий песок, который при каждом выдохе Бенита летит в лицо и заставляет задыхаться. И я хожу по этой пустыне и пытаюсь отыскать колодцы. А нахожу грандиозные развалины из мрамора и гранита. Они погребли под собою колодцы. И больше нигде нет воды. Нигде. Повсюду теперь пустыня.
– Ариетта, не надо, – прошептал Кумий и вдруг понял, что недопустимо трезвеет.
– И так повсюду, – продолжала она, и голос её делался все выше и выше. – Нет воды. Нигде. Но я-то знаю, что я не песчинка, я – человек. И мне нужна вода. И ты, Кумий, человек. И тебе тоже нужна вода. И Гимп… Он, конечно, не человек, но ему тоже нужна вода. Так что же нам делать, Кумий? Превратиться в песчинки? Но я не знаю как. Другие как-то превратились, потому что знали. А я не знаю. И вдруг меня поражает мысль… Что дело только в желании. Захочешь – и сделаешься песчинкой. Только желание. Исполнить желание. Сказать Бениту: «Бенит, я хочу стать песчинкой». Ведь он отныне исполнитель желаний. И он исполнит. И я стану песчинкой. Очень быстро. И мне будет легко летать над землёй и жалить чужие лица… Но лиц уже не будет. Ни одного. Буду жалить только развалины и превращать их в песок. Но камням не больно.
– Во мне слишком много жира. А жир – это вода. Я не могу… вот так… в песок… – пробормотал Кумий заплетающимся языком. – И потом, ты неправильно говоришь, что совсем не больно. Мне было очень больно там, в карцере.
И он вновь наполнил вином их чаши.
– Так что же делать, Кумий? – спросила Ариетта потускневшим голосом. – Что нам делать?
– Да, Бенит нас всех хорошо обфекалил. А делать я буду то, что всегда. Буду писать библион, – сказал Кумий. – Ничего другого я делать не умею.
– Зачем?
– Когда-нибудь власть Бенита кончится, и мои книги прочтут…
– Нет, – Ариетта затрясла головой. – Мы живём здесь и сейчас. Мы не можем жить в будущем. В будущем будут другие писатели и поэты, и нам среди них уже не будет места.
– К чему ты клонишь? – спросил Кумий. – Я слушаю тебя, и меня охватывает такая безнадёга, что хочется выть на луну.
– Есть два выхода – уехать или убить Бенита.
Кумий окончательно протрезвел.
– Убить Бенита я не могу, – продолжала Ариетта. – К сожалению.
Она вышла из триклиния, но вскоре вернулась, неся с собой шкатулку из слоновой кости. Вещица была дорогая. Открыла крышку и достала какие-то бумаги.
– Это поддельные документы и билеты на теплоход, идущий в Новую Атлантиду.
– А Гимп? – зачем-то спросил Кумий.
– Гимп ехать не хочет. Он не может расстаться с Империей. Он ей не нужен, но все равно торчит здесь. Зачем? Кто мне ответит – зачем?! Ты поедешь со мной?
– Я пишу поэму, – сказал Кумий. – Поэму об Элии.
«Это та самая поэма, которую хвалила Великая Дева. Поэмы ещё не было, но она её похвалила. Теперь я её напишу», – подумал Кумий.
– Кто тебе мешает писать поэму в Новой Пренесте? Или тебя мало поили касторкой с бензином?
– Про бензин не надо! – Кумий вскочил. – Да, бензин! Да, дерьмо… Но не надо…
Он шагнул к двери.
– Стой! – крикнула ему вслед Ариетта и будто пригвоздила к полу. – Послушай… Знаешь… если честно… Мне страшно.
– Не уезжай… – попросил Кумий жалобно. – Ведь можно не уезжать.
И тут раздался стук в дверь. Ариетта испуганно вскрикнула.
– Открыть? – спросил Кумий. У него клацнули зубы. Он тоже безумно трусил.
Ариетта кивнула. Кумий вышел в атрий. Ариетта ждала, с кем он вернётся. И Кумий вернулся. Жалкий, съёжившийся. А за ним, улыбаясь одновременно и дружелюбно, и нагло, в триклиний вступил Бенит.
– А вы, друзья мои, не ожидали такого гостя, – ухмыльнулся диктатор. – Так ведь?
– Так… – промямлил Кумий.
– А мне нравятся твои стихи, – пол-оборота в сторону Кумия, – и твои, – полупоклон в сторону Ариетты.
Ариетта не отвечала и в ужасе смотрела на него. Ей вдруг почудилось, что этот человек давным-давно стоял в атрии и слышал весь разговор. Может такое быть или нет? Так и не дождавшись ответа, Бенит продолжал:
– А ведь мы должны быть друзьями. Ради Империи, не так ли? Как там у Саллюстия… «Большие государства в смутах разрушаются…» – точно не помню. А сейчас как раз такое время, когда всем нам надо помогать друг другу ради Рима.
Ариетта хотела встать, но не смогла. Ноги её подкашивались.
«Ну вот и все… Бензин, касторка… насилие…» – Фантазия услужливо рисовала самые мерзкие картины. А ведь она ждала этого, ждала… И сбылось… сбылось… Хаос был в голове, сердце колотилось. Это страх?…
– А касторка с бензином?! – Ариетта почти кричала, пытаясь преодолеть позорную слабость. И в самом деле, стало немного легче.
– Тебя поили касторкой с бензином? Я не знал. Когда? Я разберусь с этими мерзавцами.
– Не меня, но…
– Так мы говорим о тебе. Только о тебе. Другие нас не касаются. Я прошу твоей помощи, – Бенит по-прежнему улыбался.
– Но вот Кумий… – Слишком поздно Ариетта заметила, что поэт протестующе машет руками.
– А, Кумий! С Кумием я тоже давно хотел поговорить! – Бенит повернулся к поэту. – У меня к тебе предложение. Я знаю, ты парень с придурью, но кое-что можешь. Не говорю, что особенно здорово. Но средне – можешь. – От этой похвалы у Кумия в животе противно заворочался желудок. – Приходи-ка завтра ко мне. Поболтаем обо всем, что есть интересненького в Римском мире, и напишешь библион обо мне. Уж и название готово: «Я без тоги». Нравится?…
– Не могу… – пролепетал Кумий. Ноги его подгибались. – Не моё… не смогу…
– Неужели боишься? Боишься обо мне писать? – Бенит искренне рассмеялся. И как обычно, лицо его в тот миг сделалось обаятельным, невозможно представить, что человек, умеющий так улыбаться, может творить подлости.
Кумий не ответил – лишь судорожно глотнул воздух.
– Тогда иди домой баиньки, – посоветовал ему Бенит. – Я велю центуриону тебя проводить. А то ты пьян и можешь упасть в клоаку.
Кумий, пятясь задом, выполз из триклиния.
– Ты его убьёшь? – спросила Ариетта печально и вздохнула. И как-то даже украсилась этой печалью, похорошела.
– Ну что ты!
– Но ты пришёл…
– Поговорить с Гимпом. Только и всего. Вот Гимп, в отличие от вас, людей, прекрасно понимает ситуацию. Ну и с тобой, конечно, мне нужно поговорить. Скажу честно, я очень рад тебя видеть. Кстати, а почему тебя не было на пиру у Сервилии?
– Меня не приглашали. – Ей хотелось ответить надменно, но голос почему-то прозвучал заискивающе.
– Не приглашали, – проговорил он задумчиво. – Это явное упущение. Зато я хочу сделать тебе предложение, очень заманчивое.
– Какое? – пролепетала Ариетта.
– Хочу предложить тебе и твоему любовнику Гимпу поездку на теплоходе в Северную Пальмиру.
Ариетта открыла рот, но ничего не смогла сказать.
– Я знаю, что ты приобрела билеты в Новую Атлантиду. Но поверь, путешествие в Северную Пальмиру куда интереснее. Прекрасный город. Ты удивлена, что я предлагаю тебе то, чего ты сама желала? Но ведь я исполнитель желаний всей Империи. Единственный исполнитель. И твои желания не могут оставить меня равнодушным.
Он уселся на ложе, на котором прежде возлежал Кумий, налил в чашу поэта вина и выпил. Бенит был таким дружелюбным, нестрашным. Может, она в нем ошибалась? Может, в ней говорило высокомерное предубеждение?
– И… что я должна делать? – наконец выдавила Ариетта.
– Я же сказал – сесть на теплоход и плыть в Северную Пальмиру. Тебя и твоего приятеля снабдят подлинными документами. И приличной суммой денег.
– Значит, что-то должен сделать Гимп?
– Ты угадала. А что именно, я скажу ему лично, договорились? Но мне нужно прежде всего, чтобы дала согласие ты. Так ты согласна?
Она глубоко вздохнула. Этот вздох Бенит истолковал как «да». Истолковать его как вето было невозможно.
XIIIВ своих снах бывший гений Империи всегда был зрячим и всегда – гением, как прежде. Он не ходил по земле – он летал, озирая с высоты владения, и мир, открывавшийся перед ним, был весел и неприхотлив и не обременён ни смертью, ни ложью. Гимп обожал сны и спал порой сутками – такая у гения была способность, в придачу к способности регенерировать и не умирать. Но время от времени и ему приходилось пробуждаться, поднимать веки и оглядывать реальный мир с нижины своего нынешнего положения.
Проснувшись ночью, он увидел Ариетту, сидящую рядом с кроватью.
– Ари… – выдохнул он.
– Гимп, он тебя зовёт… – Голос у неё был такой, будто она говорила минимум о Плутоне.
– Кто?
– Бенит.
Гимп усмехнулся. Предчувствие его не обмануло.
– И что ему от меня надо, ты случайно не в курсе?
– Знаю только, он хочет, чтобы мы с тобой поехали в Северную Пальмиру.
– М-да. – Гимп взъерошил пальцами волосы. – Чтоб его посвятили подземным богам! Э-эх, тяжко жить гению на земле! И он думает, что стану ему помогать?
– Он уверен, что будешь. Ради Империи.
XIVГимп вышел в таблин, внутренне приняв решение, что пошлёт Бенита к Орку в пасть. Что Бенит может с ним сделать? Угрожать? Но ничего страшнее взрыва в Нисибисе гению уже не пережить. Отнять Ариетту – но даже такой наглец как Бенит не посмеет тронуть дочь своего первого подручного. А больше у Гимпа ничего нет. Была, правда, Империя. Но не во власти Бенита вернуть Империю Гимпу.
– Если ты пришёл, чтобы узнать имя гения Рима, то ошибся. Я его забыл. В тот момент, когда я сгорел заживо вместе с базиликой, все забылось. Так что зря надеешься, что сможешь узнать…
– Я пришёл не за этим, – сказал Бенит.
Гимп на мгновение сбился. Одеваясь, он придумал загодя несколько гордых и дерзких фраз. И не угадал. Он, гений, не угадал. Досадный промах его смутил. Гимп вопросительно глянул на диктатора.
– Я пришёл поговорить с тобой о судьбе Империи. Надеюсь, она тебе по-прежнему небезразлична.
– Может быть, – нехотя согласился Гимп. – Но что я могу?
– Ты – гений. Странно слышать от тебя подобные фразы.
Гимп присел. Это было небольшой уступкой. И Гимп понимал, что уступать придётся ещё.