«Я жесток с Квинтом, – подумал Элий. – Я со всеми жесток».
Мелкий марш очень удобен для его искалеченных ног.
Элий отыскал дверь с номером «L» и постучал. Никто не отозвался. Он вновь постучал. Тишина. Пришлось идти вниз за администратором. Тот выслушал Элия и удивился. Вполне искренне: пятидесятый номер давно уже пустует. Да, номер снят и оплачен до октябрьских Ид, но домна Лета – под таким именем записалась молодая особа в книге регистрации – не появляется несколько дней. И не распоряжалась кого-либо пускать к себе в номер. Элий протянул служителю письмо. Двести сестерциев довершили дело. Служитель уступил. Вновь поднялись наверх. Служитель открыл своим ключом номер. Элий обошёл комнаты. Вещей почти не было. Он с благоговением коснулся оставленной на кровати туники. В шкафу на полке лежало аккуратно сложенное платье. Что-то знакомое и незнакомое. Элий даже не мог сказать – принадлежат эти вещи Летиции или нет… В комнатах стоял терпкий возбуждающий запах.
– Чем это пахнет? – спросил Элий.
– «Вененум». Очень модные нынче духи, – отозвался Квинт. – Кто-то вылил здесь целый флакон.
Однако на столике нашлось письмо, и на сложенном вчетверо листе было написано «Элию». Её почерк он не мог не узнать. Взял бумагу. Медлил. Потом развернул лист. Ему часто снилось такое: он получает от Летиции письмо, распечатывает, силится прочесть – и не может. Видит буквы, но они расплываются, и смысл ускользает. И тогда во сне, сделав усилие, Элий начинал шептать слова, сознавая, что на самом деле в письме написано другое. Но что написано на самом деле, он прочесть не мог.
Вот и сейчас он смотрел, а букв не видел.
– Читай, – сказал Квинту и протянул листок.
– «Я не была. Я была. Нет меня. Нет у меня желаний. Лета», – прочёл Квинт.
Элий не мог понять, зачем Летиция привела в записке текст старинной эпитафии. Зачем подписалась именем «Лета»?
– Все? – спросил Элий. Квинт кивнул. – Не может быть! Там вовсе не то написано! – Он вырвал лист бумаги и прочёл сам:
«Я не была. Я была. Нет меня. Нет у меня желаний. Лета».
Она как будто оплакивала себя.
IIIЭлий медленно спустился по лестнице, вновь почему-то не воспользовавшись подъёмником, и в атрии столкнулся со Всеславом. Молодой гладиатор, видимо, возвращался из амфитеатра. Да, кажется, сегодня имя Сенеки было в списках. Гладиаторы боялись его, как чумы. Коли Всеслав на арене, наверняка будет кровь. И смерть – очень вероятно. За глаза Сенеку прозвали Фобосом[24]. Всеслав об этом прозвище знал, и оно ему нравилось.
– Ты ко мне? – В голосе Всеслава послышалась мольба. Он почти заискивал. – Я не знал… Но сейчас все устрою… Эй… сюда! – кликнул он служителя.
– Я не к тебе.
– Нет? – В глазах Всеслава была такая тоска.
– Ты сегодня сражался? – спросил Элий.
– Ну да, с Эпиктетом. Его увезли в больницу. Зайдём ко мне, отметим победу.
– Эпиктет сильно пострадал?
– Какое мне дело? Я выиграл… Мы все знаем, на что идём. Это ты стараешься никого не убить. Публике такое не нравится. Твоя популярность падает.
– Не стоит думать лишь о том, как угодить публике.
– Зачем же тогда я пошёл в гладиаторы? И ты – зачем?
– Я уже говорил – исполнить желание.
Слова Элия разозлили Всеслава. Он их не понимал.
– Ты врёшь! – закричал юноша. Несколько человек, сидевших в углу атрия на скамьях, обернулись. – Ты нагло врёшь! Тебе нужна слава! Такая слава, какую не удавалось стяжать никому до тебя!
– Послушай, я знаю, в чем дело. – Элий положил ему руку на плечо. – И хочу тебе помочь. Это очень трудно, почти невозможно, но пока ещё ты…
– Отвяжись! – Всеслав стряхнул его руку. – Отвяжись, паппусик… И молись, чтобы нам не сойтись друг с другом на арене.
В этот момент открылись двери подъёмника, и Всеслав кинулся в кабину бегом, как в нору, как в убежище.
– Сульде! – крикнул Элий.
И тут произошло что-то невероятное. Всеслав будто прянул вверх. Плечи его раздались, а лицо исказилось. И вместо юных черт уроженца севера проглянуло совсем иное – смуглое, плоское, скуластое, с косо прорезанными глазами. Тонкие губы оскалились, обнажая жёлтые зубы. Но так длилось лишь мгновение. А потом видение исчезло. Лицо Всеслава сделалось прежним, только очень бледным, гладиатор держался рукой за ворот туники и часто-часто дышал. Элий попятился.
Всеслав опомнился и нажал кнопку подъёмника. Какая-то женщина хотела войти в кабину, но Всеслав отшвырнул её, и двери закрылись. Подъёмник тронулся. Всеслав опустился на пол, обхватил руками колени и заплакал. Потом нажал кнопку остановки. Раздвинул створки – силы хватило, выскочил и помчался по лестнице вниз.
Но Элия уже не было в атрии.
IVШёлк был нежен, как может быть нежен только шёлк. Струился, ласкался к пальцам. Возбуждал…
– Красивое платье. Хочешь купить? – спросила стоящая рядом женщина.
Летиция невольно отшатнулась. Она не любила, когда с ней разговаривали на улице.
Незнакомка была красива, но какой-то странной, будто прозрачной красотой. Очень бледное лицо без намёка на краску, светлые ресницы. И глаза совершенно прозрачные, в их глубине зловеще чернели зрачки. Волосы тоже были совершенно белые – именно белые, а не седые, без намёка на серый или желтоватый оттенок. И одета женщина была необычно: прозрачное платье, а поверх плащ из белой пушистой шерсти, отороченный белоснежным мехом. На шее сверкало жемчужное ожерелье.
– Хочу, – ответила Летиция. Будто против воли. Или в самом деле против воли? – Я каждый день покупаю новое платье. – Уж этого она точно говорить не хотела. – Чтобы один день отличить от другого.
– Зайдём ко мне, выпьем кофе, поговорим, – предложила незнакомка.
– Ты – сводня?
– А хоть бы и так? Тебя это пугает?
– Почти нет.
– Я – Иэра, – сказала матрона. – Одна из Нереид.
Дом её был недалеко от рынка – миновать сад, где резвились дети (только не смотреть на детей, зажмурить глаза и не смотреть, и криков их не слышать, и плача…). А вот и дом – почти что дворец, отделанный белым мрамором, прозрачный, бесцветный, как струи дождя, как и сама хозяйка.
В малый триклиний (опять же белые стены без росписей и мозаик – лишь лепные барельефы, причудливые фризы – и только) слуга, молчаливый, седой, наряжённый в белое, принёс серебряный поднос, а на нем – серебряный кофейник, серебряные чашки изумительной работы, ложечки, тарелочки, все из серебра. В ажурной вазочке, опять же сплетённой из серебряных нитей в тончайшее кружево, обсыпанное сахарной пудрой, лежало печенье. Лишь кофе был чёрным. Чёрным, как земля. А Летиция уже была готова увидеть белый кофе.
В триклиний по очереди заглянули трое молодых людей. Все трое белобрысые, с плоскими, будто приплюснутыми, лицами, маленькими глазками навыкате, слюнявыми полуоткрытыми ртами. Столь схожие и ростом и выражением лица, что Летиция приняла бы их за одну и ту же личность, трижды промелькнувшую в проёме, если бы они неожиданно не явились в дверях все трое, явно ожидая приглашения к столу.
– Вас покормят в большом триклинии, – пообещала матрона.
Двое тут же заулыбались, закивали согласно и ушли, а третий озлился, стал брызгать слюною, заорал: «Скотина!» Но тут же пара сильных рук ухватила его под локти. И этот третий был уведён, хотя и не без труда.
– Мои сыновья, – сказала матрона. – Все трое – близнецы. И все – идиоты. Двое добрых, а третий – злой. Ты его сторонись. У него манера щипать за руку выше локтя, и пребольно. – Она сказала об этом легко и без жалости. – Я здесь как бы в изгнании. Слишком много времени провела в колодце. Надо было окунуться и уйти, но меня держали там годы и годы. И вот теперь мне не мил Небесный дворец, хочется взлететь выше, в Недосягаемое. Но не могу. И вместо того чтобы рваться вверх, бегу вниз на землю. Так всегда бывает, когда желаешь недостижимого. Растёшь до своего желания, и никак не можешь дорасти. Рвёшься изо всех сил, и все равно чувствуешь – мелочи, все мелочи.
– Мелочи, – повторила Летиция вслух. Слово было знакомое.
– И тогда кидаешься вниз – в эти самые мелочи, – продолжала Иэра. – Это не спасение, это обман, поражение. Так и с тобой случилось. Твоя любовь больше тебя.
– Я уже не люблю, – отвечала Летиция спешно.
– Жаль, что ты не глотнула из того колодца, – задумчиво проговорила Иэра. – Вода из него даёт знание и сокращает жизнь. Невеликая плата, не так ли?
– Я уже не люблю, – повторила Летиция упрямо.
– Опасно так обманывать себя. Ты видела эту троицу? Я тоже себя обманула. Решила, что убью их своей ненавистью. Но пока они росли во мне, ненависть моя уменьшалась, и аборта не вышло. А вышли из чрева три идиота. Три полубога-идиота. Что-то случилось с нашим миром, если возможно такое. Смертные женщины так иногда поступают: пьют какую-нибудь гадость, пытаясь убить новую жизнь, но останавливаются на полдороге, не убивают, а рожают больных ублюдков. К счастью, эти трое смертны. Я буду с ними до конца, им не придётся заканчивать дни в одном из тех ужасных приютов, что построили люди. Так что пока у меня есть причина жить среди людей. Хорошо, когда есть причина заниматься мелочами и не рваться в небо. Поэтому женщиной на земле жить проще. Можно спрятаться за мелочи. У мужчин это не получается. Они лезут куда не надо. Как Элий полез в мой колодец и взял то, что ему не принадлежало.
– Чего ты от меня хочешь?
– Хочу, чтобы ты не повторила моей ошибки. Вернись в Рим к своему сыну. И выходи замуж за Бенита. Ради Постума.
Иэра говорила об этом так просто, будто речь шла о финансовой сделке.
– Что?… – Летиция задохнулась от отвращения. Мерзостнее всего было то, что она и сама иногда так думала. Думала, но не могла решиться. Уж лучше умереть.
– Ради своего ребёнка надо быть готовой на все. Выйти замуж за Бенита – самый лучший шаг. Если будешь достаточно ловка, Бенит разведётся с твоей матерью и женится на тебе. Поначалу придётся побыть лишь его конкубиной. Но это временно. Ради ребёнка можно сделать и не такое.
– А Эл-лий… – Летиция задохнулась. Она вся дрожала. Ей казалось, что Иэра объявляет ей приговор. Смертный. Бенит когда-то волочился за нею и даже пытался тогда в саду… Неужели не ускользнуть? Фатум, рок. То, к чему тебя приговорила судьба, исполнится, как ни ускользай. Но прежде Летицию приговорили к жертвоприношению. Быть может, оно ещё состоится…
– Ты же сказала, что не любишь его, – напомнила Иэра.
– Да… – едва слышно выдохнула Летиция.
– Так о чем речь? Возвращайся в Рим. И думай о Постуме. Не думай ни о ком другом. Элий – всего лишь бывший муж. Его можно не принимать в расчёт.
– Он… он был всем для меня. Он сделал меня Августой, а Постума – императором.
– Меня трахал сам царь богов – что из того? Сейчас главное для тебя – Постум. Подумай над этим, девочка. Многие разучились думать, уж не знаю почему. Мир глупеет и глупеет. Но ты все же постарайся, ведь ты наполовину гений, и это ко многому обязывает. Бенит молод, красив, он у власти. Что ещё надо? Девяносто девять женщин из ста согласились бы не думая. Так о чем думаешь ты?
– Я хочу уйти, – сказала Летиция, вставая.
– Тебя никто не держит. Но помни: если ты оставишь Постума в руках Бенита, он превратится в чудовище. Только ты можешь спасти его. Ты должна говорить со своим сыном каждый день.
– Почему ты уговариваешь меня? Кто тебе это поручил? Зачем?
– Я – богиня. А боги наставляют людей. Вот и я наставляю тебя, глупую. Напрямую. Без посредничества гения. Или ты не веришь богине?
– Я хочу уйти, – повторила Летиция и попятилась к двери.
– Сколько платьев ты купила? – поинтересовалась Иэра будто между прочим.
– Мне хватит, – отвечала Летиция. – На все дни.
– Я видела четырнадцать платьев. Или я ошиблась?
Летиция бросилась вон из триклиния.
Глава X
Игры в Северной Пальмире (продолжение)
«Шестой флот викингов в Атлантике обстрелял линкор Империи. Есть погибшие. Рим выражает свой протест Бирке».
«Вчера умерла Криспина Пизон, вдова императора Руфина».
«Сегодня после состязаний вновь будет совершено жертвоприношение, как в древние времена. Правому коню квадриги, победившей на скачках, отрубят голову и хвост».
«Послание Нормы Галликан оскорбляет римлян. Доколе мы будем терпеть такое? Доколе?!.»
«Акта диурна», Иды октября[25]IЭтот день должен был когда-нибудь наступить. И он наступил. Элий был уверен, что ланиста нарочно тянет, откладывая поединок, не желая сводить вместе двух лучших бойцов. Но больше тянуть было нельзя: публика требовала крови. Публика хотела, чтобы хромой гладиатор и юный Сенека сошлись наконец на арене.
Элий ещё накануне знал, что будет драться со Славом.
«Если бы я встретился с ним в самом первом поединке! – размышлял Элий по дороге в амфитеатр. – Тогда он ещё не вошёл в силу, и я бы мог его победить… а теперь он насытился кровью. Нет, я не смогу… Даже моих сил не хватит».
Первым, кого встретил Элий в куникуле, был Эпикур. Тёзка великого философа был взволнован и возбуждён. Слишком возбуждён, чтобы хорошо драться.
– Мы с тобой в паре, – сказал Эпикур. – Ты знаешь?
– Знаю. Ты дерёшься первым. А я – твой тертиарий[26].
Элию чудилось, что ледяной ветерок гуляет по подвальным помещениям – вот коснулся лопаток, и спина похолодела. Сократ попался им навстречу. И как-то нехорошо усмехнулся. Опустил глаза и прошёл мимо. Элий повернулся и проводил его взглядом.
– Сенека против нас, – сказал Эпикур. – А Эмпедокл у него тертиарий.
Надо было раньше свести Элия с Сенекой. Но спорить с Диогеном бесполезно: он раб хозяев амфитеатра, раб толпы, орущей на трибунах, раб ещё кого-то, о чьём существовании Элий даже не догадывается.
Всеслав, ещё без доспехов, в кожаной в куртке, отороченной волчьим мехом, вошёл в куникул. Эмпедокл следовал за ним. Увидев Элия, Всеслав остановился, будто споткнулся. Несколько секунд они смотрели друг на друга. Всеслав чего-то ждал. Быть может, думал, что Элий вновь крикнет: «Сульде»? Но Элий молчал. Стоит ли вообще говорить накануне боя? Теперь уже ничего не изменишь…
– Эй, паппусик, ты небось рад, что сегодня мы наконец дерёмся! – нагло усмехаясь, сделал выпад Всеслав.
– Отвяжись от него! – неожиданно вмешался в разговор Эпикур и даже подался вперёд, будто хотел заслонить собой напарника. После ссоры в Летнем саду Эпикур Сенеку возненавидел. И хотел, чтоб Марк Аврелий ненавидел тоже. Но седой гладиатор почему-то не выказывал к жестокому новичку неприязни. Напротив – как будто жалел и сочувствовал. Эпикура это злило.
– Эпикурчик, я сделаю из тебя пульпу[27], – пообещал Сенека. – И из тебя, паппусик, тоже. Много-много пульпы.
Элий не ответил.
– Наконец-то мы с тобой сегодня сойдёмся на арене, Перегрин! Пожелай мне удачи, Марк Аврелий! – рассмеялся Всеслав. – И веселья. Как можно больше веселья на арене.
В куникуле брякнул звонок.
– Продолжим на арене, – пообещал Всеслав. – А ты фекальный боец, Эпикур. Как есть фекальный.
– Главное – не какой ты боец, а какой у тебя тертиарий, – заявил юноша и покраснел.
И Сенека ничего ему не ответил. Не смог. И спешно ушёл в свою раздевалку.
Элий проводил его взглядом.
Сенека убил Зенона, искалечил Питтака и серьёзно ранил Эпиктета. Эпикуру с Сенекой сражаться первому. Так решил Диоген. Бедный Эпикур!
IIВсеслав вошёл в свой закуток и плюхнулся на скамью. Зачем он пытался оскорбить Элия? Тот хороший боец. Нет, не просто хороший – замечательный… Он, Всеслав, хотел бы быть таким, как Элий. Хотел бы, но не может… Жаль.
Кто-то заглянул в комнатушку. Всеслав поднял голову. Ну надо же, Квинт пожаловал! В руках всегдашний спутник Элия держал броненагрудник. Всеслав насторожился, десница невольно сжала рукоять меча.