По палубе застучали подковки матросских ботинок.
— Господин лейтенант, — обратился к Клаусу запыхавшийся старший унтер-офицер, — только что было сообщение экипажу по громкой связи. Мы идем домой, в Германию!
— Как в Германию?
— Приказ адмирала. Через Канал и Дуврский пролив! — Лицо штабсобербоцмана сияло от радости.
Удивлению Клауса не было предела. Что это, тщательно спланированная операция или импульсивный приказ фюрера? Идти в Германию можно разными путями, и все они небезопасны. Но через Английский Канал! К рассвету эскадра будет в самом его центре. А дальше Дуврское «гусиное горло», насквозь простреливаемое британскими береговыми батареями.
— Мне приказано сменить вас, — напомнил о своем присутствии унтер-офицер.
Клаус отдал ему свой бинокль и направился в центральный навигационный пост. Он доложил о своем прибытии с вахты начальнику службы.
— Ну, как вам такой поворот событий, фон Тротта?
— Надеюсь, они знают, что делают, корветтен-капитан.
— Вот-вот, я тоже очень надеюсь. А сейчас вам приказано отдыхать. К семи утра вы должны быть в форме. Вероятно, вас временно откомандируют в службу воздушного наблюдения.
За ночь погода испортилась и утро выдалось пасмурным и холодным. Низко нависшие облака сыпали мелким дождем. Видимость над морем не превышала одной мили. Постепенно усиливающийся ветер начал срывать с серых холодных волн пенные барашки.
Клаус расположился на наблюдательном посту высоко над боевым мостиком. Все надстройки и даже пышущая жаром труба крейсера находились теперь под ним внизу. Над ним же был только главный дальномер и еще выше радар и верхушка фок-мачты. Чуть ниже, на большой консольной площадке, стоял один из четырехствольных фирлингов — двадцатимиллиметровая зенитная установка. Он постоянно жужжал и крутился, меняя направление и наклон стволов. Здесь, наверху, качка была на порядок больше, чем на уровне главной палубы. Одной рукой приходилось постоянно держаться за поручень, а второй прижимать к глазам тяжелый бинокль. Иногда резко звонил телефон, и Клаус, едва держась на ногах, докладывал обстановку начальнику службы воздушного наблюдения и оповещения.
Только что они обогнули мыс Аг и, прижавшись как можно ближе к французскому побережью, прошли Шербур. Это была самая середина Ла-Манша. Однако ненастная погода благоприятствовала им, укрывая от глаз противника. Вот только от английских радаров она укрыть не могла.
Сразу после Шербура к ним присоединилась еще одна флотилия торпедных катеров, а около девяти появились первые самолеты прикрытия — четыре ночных истребителя «Bf-110». Они подошли к эскадре над самой водой и, немного поднявшись, стали кружить слева по борту на высоте мачт. Клаус немедленно сообщил об увиденном Его предупредили о подлете основного прикрытия и вскоре над эскадрой описывали длинные восьмерки уже шестнадцать истребителей — восемь остались внизу и столько же ушли выше за облака.
Лейтенант навигационной службы фон Тротта не мог знать тогда, что стал участником операции «Церберус». Не знал он и того, что побудительным мотивом этой чрезвычайно рискованной затеи стали ложные опасения Гитлера по поводу готовящейся высадки союзников в Норвегии, фюрер решил перевести основные силы надводного флота из Франции на север, а адмирал Цилиакс, которому поручили выполнение этой задачи, принял решение идти кратчайшим путем, уповая на внезапность и помощь со стороны люфтваффе. Летчики, руководил которыми знаменитый Адольф Галланд, разработали свою операцию — «Удар грома» — и накрыли эскадру постоянным защитным зонтиком, задействовав для этого 250 истребителей, взлетавших из французского Абвиля.
Пока все было спокойно. Час проходил за часом, а никакого противодействия со стороны противника не наблюдалось. Корабли шли прежним курсом, держа постоянную скорость 27 узлов. Однако сильный юго-западный ветер, дувший прямо в корму «Принца», стал забрасывать дым из его трубы на наблюдательный пункт Клауса Лейтенант доложил на центральный пост, что без противогаза не сможет далее вести наблюдение. В двенадцать часов, совершенно измотанный качкой, со слезящимися от дыма глазами, Клаус спустился вниз. После короткого отдыха ему предстояло заменить другого офицера и занять место в носовой части корабля.
Тем временем французский и английский берега стремительно сближались. Корабли прошли Булонь и двигались к мысу Гри-Не. Отсюда уже хорошо различались меловые скалы Дувра. Это было самое узкое место пролива. «Когда же начнется», — думал Клаус, всматриваясь то в облака, то в море по левому борту. Но он видел лишь свои эсминцы, высланные вперед шнельботы да сменяющиеся каждые полчаса «фокке-вульфы» и «мессершмитты».
Увидев в районе носовой башни унтер-офицера с биноклем, Клаус направился к нему, чтобы обменяться парой слов и, возможно, узнать новости. Тот заговорил первым:
— Неужели проскочим, господин лейтенант?
Это был тот самый унтер-офицер, что сообщил накануне весть о возвращении домой. Его голос дрожал от возбуждения. Он приложил бинокль к глазам и показал рукой в сторону английских скал.
— Вот черт! Смотрите…
Клаус поднял бинокль и увидел, как из низких туч на море опускается серебристый туман. Словно мириады сверкающих льдинок, вовсе непохожих на обычный снег или град.
— Летчики бросают фольгу, — не отрываясь от бинокля, почти кричал штабсобербоцман, — значит, наши приняли сигналы английских радаров и сейчас начнется!..
Первые снаряды упали в воду с большим недолетом. Клаус посмотрел на часы: 13.15. Через несколько минут со стороны Англии показались торпедные катера. Их встретили эсминцы и шнельботы эскорта. Одновременно с этим зажужжали моторы, и все четыре башни «Принца Ойгена», и так уже давно повернутые влево, снова пришли в движение. Восемь двухсотмиллиметровых орудий главного калибра выбирали цели среди катеров противника. Высокие скалы английского побережья продолжали, окутываясь дымом, посылать тонны снарядов в направлении кораблей адмирала Цилиакса. Радары немецкой эскадры хорошо «видели» летящие на них залпы, но все снаряды падали с недолетом.
Когда палуба вздрогнула и раздался оглушительный гром, Клаус сначала решил, что они наконец получили попадание. Но это был залп носовых башен их крейсера — «Антона» и «Бруно». Через несколько секунд грохнули кормовые — «Цезарь» и «Дора». К ним подключились 105-мм орудия и 37-мм автоматические пушки. В небе тем временем тоже завязалась схватка. В воду один за другим падали английские торпедоносцы. Они рассыпались прямо в воздухе, становясь легкой добычей летчиков Галланда и фейерверкеров корабельной флак-артиллерии. Скорость этих тихоходных бипланов лишь втрое превышала скорость эскадры. Все небо было изрешечено пунктирами трассирующих снарядов, уходящих с кораблей в тучи. Во многих местах на стальные палубы крейсера со звоном сыпались сотни дымящихся гильз, выброшенных прожорливыми стволами зенитных пулеметов. С «Шарнхорста», «Гнейзенау» и «Принца» в небо полетели цветные ракеты, указывая летчикам Галланда опасные участки неба.
Сражение началось.
Совершенно оглушенный Клаус вернулся на свой пост. Ему ничего не оставалось, как только крутить головой, пытаясь разобраться в происходящем. Впрочем, главной его задачей, как и нескольких десятков других наблюдателей, было не прозевать торпедную атаку и вовремя известить о ней центральный пост.
Вскоре германские эсминцы поставили дымовую завесу, и дуврские батареи замолчали. Плохая ли видимость, не позволившая дальномерщикам дать точные данные артиллеристам, ослепившая ли английские радары туча станиолевых лент, или какая-то иная причина посадила британского льва в калошу, но это было поражение. Произошло неслыханное: немецкая эскадра тяжелых кораблей прошла не то что под носом англичан, а, можно сказать, по их исконной территории. Только что в Темзу не завернули с визитом.
Бой в воздухе и на море еще продолжался, но было ясно — главное позади. Позади остался Канал, который так и не стал их общей могилой. Британский берег медленно удалялся и вскоре совсем пропал за горизонтом.
Потом что-то произошло с «Шарнхорстом». Клаус не заметил самого взрыва, но увидел, как флагман вывалился из строя и стал терять ход. Через некоторое время к нему вплотную подошел эсминец. Еще через несколько минут на флагштоке эскадренного миноносца «Z-29» затрепетал белый адмиральский флаг с узким черным крестом. Эсминец рванулся вперед и занял место выбывшего из строя линейного крейсера. Адмирал снова был впереди.
Вскоре началась новая атака бомбардировщиков и торпедоносцев. Они пытались прорваться к «Принцу» и один за другим падали в воду, разорванные на части еще в воздухе. Клаус видел, как на заходящем на них с кормы «Суордфише» сошлись сразу несколько трассирующих пунктиров. Самолет, потеряв оба крыла с одной стороны, бешено закрутился и стал разваливаться на части. Торпеда отлетела в сторону, и пылающий биплан рухнул в море.
Без четверти пять, когда уже позади остался бельгийский берег и справа по борту стали проплывать окутанные туманом нидерландские шхеры, их безуспешно атаковали несколько старых английских эсминцев.
И снова самолеты. Очередная отчаянная попытка, более похожая на самоубийство английских летчиков, нежели на схватку с шансом на успех. Дробью по стальным листам палубы ударили пулеметы пикирующего бомбардировщика. Расплющенные пули с визгом рикошетили в стороны…
Как францисканский монах во время епитимьи, он лежал в своем черном плаще с остроконечным капюшоном ничком, раскинув руки. Рядом валялся разбитый бинокль.
— Санитара сюда! — кричал оказавшийся поблизости боцмансмаат. — Офицер ранен!
Подбежали несколько человек с носилками. Это был первый раненый на крейсере за весь день. С лейтенанта осторожно сняли плащ и, увидев разорванный и окровавленный на спине китель, также лицом вниз положили его на носилки и понесли. Из развороченного ботинка текла кровь. Один из санитаров на ходу накладывал жгут на ногу выше колена.
— В операционную, — скомандовал появившийся офицер медслужбы, — несите осторожно. Эй ты, — крикнул он одному из санитаров, — беги вперед! Готовьте кровь первой группы.
Он пытался заглянуть в лицо раненого, чтобы, узнав кто это, определить по своему списку группу его крови.
Через пять минут над Клаусом склонились два корабельных хирурга. В операционную вошел главный врач.
— Кто это? — обратился он к одному из санитаров.
— Лейтенант фон Тротта, господин маринештабсартц.
— Что с ним?
— Задет позвоночник, — разогнувшись, ответил один из хирургов, — возможно, задето легкое, раздроблена правая ступня, ранения мягких тканей, большая кровопотеря. Но, главное, позвоночник.
Маринештабсартц покачал головой и вышел.
Всю ночь эскадру продолжали бомбить «Гудзоны», «Бифорты» и «Веллингтоны». Они швыряли бомбы наугад, в темноту, время от времени сами падали в холодные черные воды и медленно опускались на дно, уже усеянное останками сотен самолетов и кораблей этой войны. Ближе к утру, осознав бесперспективность слепой бомбардировки, самолеты Королевских ВВС устремились с магнитными минами к устью Эльбы, где тринадцатого февраля около восьми часов утра «Принц Ойген» бросил якорь в Брюнсбюттеле. С корабля на берег доставили нескольких раненых матросов и одного офицера.
XIII
Ut externus aheno non sit hominis vice.[24]
Февраль 1942 года перевалил за середину, и наступили первые по-настоящему теплые солнечные дни, когда можно идти, распахнув пальто и спрятав в портфель ненужный шарф. Воробьи, устроившие на деревьях по случаю приближения весны сумасшедший гвалт, заглушали своим шумом все прочие уличные звуки.
Выйдя из университета на Людвигштрассе, Эрна ре-шила идти домой пешком. Сегодня она сдала трудный экзамен, и с ее плеч спала обуза. Короткая стрелка часов лишь недавно миновала полуденную отметку, солнце светило прямо в лицо, нежно касаясь кожи теплыми лучами, заставляя жмуриться и чихать. В домах распахивались окна. На углу у библиотеки разложил на столике свои книги букинист. Над ними склонился старик в длинном черном пальто и старомодной шляпе.
— Дядя Эрих! Здравствуйте. Какой чудесный сегодня день! Как ваше здоровье? Вы совсем перестали к нам заходить.
Грустное лицо старика повернулось и просветлело.
— Ах, Эрна! Здравствуй, красавица. Идешь из университета? — Человек повернулся к букинисту и сказал: — Это Эрна Вангер, дочка профессора Вангера. Ну, как твои дела? — расплатившись за тоненькую книжку и взяв стоявшую у столика трость, продолжил человек с болезненным лицом и едва заметным акцентом в голосе. — Проводишь меня до Одеонсплац? Ты ведь идешь домой?
— Пойдемте, — сказала Эрна и, деловито взяв старика под руку, двинулась с ним в сторону центра. — Куда же вы пропали? Папа недавно опять вспоминал о вас. Он достал какие-то русские книги и все ждет вашего прихода.
— Была трудная зима, дочка. А теперь я непременно зайду. Теперь я в порядке, даже подыскал новую работу на почте совсем недалеко от дома. Ну, а как у вас дела? Как профессор? Фрау Вангер? Надеюсь, с Мартином все в порядке?
— Мартин то на этой ужасной войне, то в офицерском училище, — вздохнула Эрна. — Скоро он должен стать лейтенантом, а сейчас он фенрих. Его постоянно то посылают на фронт, то снова возвращают на два-три месяца в училище. Он все время пишет, что скоро сможет заехать домой, но я уже потеряла надежду. А через несколько месяцев его учеба закончится, и ему окончательно возвращаться на север. Мы уже поняли, что он многое скрывает от нас. Австрийские дивизии потеряли в Финляндии тысячи человек — папа узнал об этом от одного знакомого офицера из Вены, — а по его письмам выходит, что у них все прекрасно.
Они помолчали.
— Недавно Мартина наградили вторым Железным крестом. Первой степени. Вы знаете, я разбираюсь теперь в наградах не хуже любого мальчишки, — оживилась Эрна. — Даже в старых, времен Второй империи.
— Железный крест, — задумчиво произнес старик. — А что ты знаешь о Кульмкройце?
— О Кульмкройце?
— Да. О Кульмском кресте, который в свое время считался разновидностью недавно учрежденного Железного и предназначался специально для русских.
Эрна смущенно посмотрела на своего попутчика.
— В 1813 году русский гвардейский корпус преградил французам путь на Дрезден и стоял насмерть до подхода прусской армии под командованием фон Кноллендорфа, — в голосе старика зазвучали торжественные нотки. — Из одиннадцати с половиной тысяч человек русские потеряли только убитыми четыре с половиной тысячи, но спасли столицу Саксонии. В декабре того же года Фридрих Вильгельм учредил Кульмский крест специально для этих солдат, и все погибшие получили его посмертно. Вот так. Кто теперь знает об этом?
Он замолчал. Они прошли Триумфальную арку. Эрна, желая сменить грустную тему разговора, сказала:
— Настоящая весна, дядя Эрих.
— Да, дочка, природа не обращает внимания на войны, какими бы безумными они ни были. А у нас дома весна приходит позднее. Вот послушай-ка.
Он остановился и на незнакомом языке с распевом прочел:
— Здорово! — восхитилась Эрна, не поняв ни слова. — Жаль, что я не знаю русского.
Старик прочел эти же строки в стихотворном переводе, который, вероятно, сам же и сделал много лет назад.
— Знаешь, где были написаны эти стихи?
— Нет. Расскажите.
— Здесь, в этом городе. Много лет назад, еще в прошлом веке. Это Тютчев, наш поэт, проживший в Мюнхене с перерывами больше двадцати лет. Сейчас я направляюсь в Финанцгартен к фонтану Генриха Гейне. Помнишь это место?