Алхимик застыл на секунду в античной позе и, неожиданно подавшись вперед, внушительно изрек:
– Как говорит на эту тему великомудрый Аристотель…
Спина Бельруна конвульсивно вздрогнула, он попытался что-то сказать, но было уже поздно…
– Если блаженство есть деятельность, сообразная с добродетелью, то, конечно, сообразная с важнейшей добродетелью, а это присуще лучшей части души. Будь то разум или иное что, естественно правящее по природе нами и ведущее нас и разумеющее прекрасное и божественное – потому ли, что оно само божественной природы или же самое богоподобное, что у нас есть; во всяком случае, деятельность этой части, сообразная с ее добродетелью, и будет составлять совершеннейшее блаженство!..
Последствия этой тирады были воистину неожиданными и лишний раз подтверждали теорию Мэттью Мишо о творческом воздействии человеческой мысли на окружающую действительность. Лошадь, запряженная в нашу повозку, дернулась вперед, и Бельрун, находящийся на грани нервного срыва, изо всех сил натянул вожжи. Несчастное животное, видимо, бывшее сторонницей Гераклита, выразило полнейшее несогласие с такой постановкой вопроса, отчего наш возок тут же устремился в придорожную канаву, на ходу теряя колесо.
– Ну я же просил, никаких разговоров об Аристотеле! – раздраженно воскликнул Винсент Шадри, показываясь из кювета и чем-то неуловимо напоминая в этот момент мельника.
Тучи белой пыли, поднятые повозкой, медленно осели, обнажая все то плачевное положение, в котором оказался наш экипаж.
– Эй, Жано, Люка! – позвал Бельрун, отряхиваясь и укоризненно глядя на меня. Циркачи, видевшие наше крушение, уже спешили на выручку.
– М-да, – удрученно сказал Винсент после нескольких попыток поднять из канавы громадный возок. – Без рычагов не обойтись. Жано, возьми-ка топор да сходи выруби в лесу четыре крепких шеста. А мы пока разгрузим возок.
Мы уже закончили заново складывать рассыпавшийся во время аварии гербарий алхимика, а силача Ролло все еще не было.
– Где его носит? – сердился Бельрун. – Такого за смертью посылать, а не за шестами.
Спустя несколько мгновений до наших ушей донесся громкий треск, и на дорогу впереди нас, хватая воздух ртом, выскочил Жано.
– Там!.. – задыхаясь, завопил он. – Там он! Он там висит!
– Кто висит? Говори толком! – крикнул Бельрун, что есть силы встряхнув бледного как полотно гиганта. Жано, казалось, был напуган не на шутку. Трясущимися губами он пролепетал что-то вроде:
– Он… там, в глубине леса… висит мертвец. Не ходите туда! – закричал он, увидев, что мы с Сэнди устремились в указанном им направлении. – Это нечистое место!
Винсент с размаху отпустил звонкую оплеуху силачу.
– Приди в чувство, неженка! Люка, оставайся здесь, если что – зови. Мы сейчас. Эй, господин рыцарь, куда это вы без меня? – крикнул он и бросился за нами вдогонку.
…Мертвец висел, растянутый веревкой между двух деревьев. Действительно, зрелище было жуткое. Неожиданно выскочив на небольшую полянку, мы застыли, не смея сказать ни слова. Венчик седых волос вокруг тонзуры выдавал в убитом монаха. Убит он был зверски… Голова несчастного свешивалась на грудь, в которой страшной ямой чернела огромная дыра на месте сердца… Бурая запекшаяся кровь покрывала все его обнаженное тело.
– Это брат Доминик! – потрясенно прошептал Бельрун, подходя к мученику и приподымая его голову. – Господи, кто же его так! Святой жизни ведь был человек.
Он вытащил кинжал и начал перерезать веревки под негодующее карканье воронов, переполошенных нашим появлением.
– Похоронить его надо, как подобает. Да кто же осмелился-то? – По щекам Бельруна текли слезы.
Шаконтон, все еще не совсем придя в себя, перекрестился и трясущимися руками начал помогать Винсенту снимать тело священника.
Перед моими глазами отчетливо всплыла картина четырехлетней давности. Убийство агента-отшельника разительно напоминало теперешнюю расправу над беззащитным монахом. Ярость и неотмщенная кровь взывали к действию.
Я начал обходить полянку, внимательно осматривая каждый дюйм. Не пройдя и десяти шагов, я наткнулся еще на один труп. Труп собаки, лежащий под кустом орешника…
На шее у нее красовалась веревка, но, судя по позе, убита она была иначе – кто-то сломал ей позвоночник ударом тяжелой палки.
– Винсент! – крикнул я. – У святого отца была собака?
– Собака? – утирая слезы, удивился он. – Не было. По крайней мере несколько лет назад.
Бельрун подошел ко мне и, увидев мертвое животное, странно насторожился.
– Постой, постой… Мертвая собака, рог… И земля под ногами мертвеца разрыта… Здесь искали мандрагору. Проклятые чернокнижники! Нельзя оставлять подобное деяние безнаказанным! – Винсент начал лихорадочно озираться. – Судя по всему, убили его не так давно… Следы должны были непременно остаться!
Мы возобновили поиски и буквально через несколько ярдов наткнулись на бурые пятна крови, упавшей на траву и листья.
– А вот и они, – зло произнес Бельрун. Сейчас он более всего был похож на волка, почуявшего добычу. От его обычной веселости не осталось и следа.
– Сэнди! – резко крикнул он. – Беги обратно, расскажи Люка, что здесь случилось. Вели ему ждать. Потом бери гоблина и волоки его сюда. Понял? Да, и прихвати мечи господина рыцаря и свой. Возможно, они нам сегодня понадобятся.
Шаконтон просительно поглядел на меня, как бы умоляя разрешить ему участвовать в нашей охоте.
– Действуй! – коротко бросил я. Когда за спиной моего оруженосца сомкнулись ветви подлеска. Бельрун, сидевший на корточках над окровавленным телом отца Доминика, тихо произнес:
– В который раз я слышу о подобных вещах. Люди сошли с ума. Воистину, наступил век Иуды. Может, прав Жано, и всем нам пора готовиться к концу света? И опять эта мандрагора! – Он стукнул кулаком по разрытой земле.
– А почему именно здесь? И почему собака? – спросил я, подходя к Винсенту.
– По поверьям этих поклонников Сатаны, сок мандрагоры дает им возможность видеть воочию своего повелителя. А вырастает это растение, как известно, там, где упало семя повешенного. Чтобы извлечь этот корень из земли, необходимо к стеблю привязать собаку и, описывая около растения круг, идти все время лицом на запад, трубя при этом в рог, покуда собака не вытащит мандрагору.
– Зачем трубить в рог? – пораженный столь странным обрядом, спросил я.
– Говорят, при этом растение издает ужасающие вопли.
– Не думаю, чтобы те, кто расправился с несчастным монахом, особо обращали внимание на чьи-то вопли, – сумрачно отозвался я.
Послышался шум, и на поляну выскочил запыхавшийся Сэнди, волокущий за собой недовольного гоблина.
– Да куда ж ты меня тащишь, дубина стоеросовая! – возмущался он. – Навернуть бы тебя сейчас, да жалко, помрешь ведь.
– Вот, притащил, – отрапортовал серьезный Сэнди, вручая мне меч.
– Кого эти недоумки тут убили? – услышал я возмущенный рык гоблина. – Э-э, да это, похоже, не они… Вот же дурацкая манера убивать друг друга!
– Послушай, Тагур, – подойдя к страшилищу, заговорил Бельрун, сразу забывая легкомысленное «Краки». – Нам нужно найти убийцу этого старика. Ты нам поможешь? Вы говорите, господин рыцарь, он нас понимает? – переспросил Винсент у меня. Я коротко кивнул.
– Ты можешь взять след, Тагур?
Гоблин покрутил уродливой головой, оглядывая поляну, и презрительно хмыкнул:
– След! Да здесь дорога, а не след! Бегите за мной и не отставайте, – обратился Тагур непосредственно ко мне, срываясь с места.
Сказать «не отставайте» было значительно проще, чем сделать. Мы мчались по лесу, стараясь не упустить из виду спину гоблина, с фантастической быстротой и ловкостью лавировавшего между деревьями, и рубины в рукояти моего клинка пылали, предвкушая праведный бой. Наконец лес кончился, и прямо перед нами показалась небольшая часовня, возвышающаяся на холме.
– Тагур, стой! – едва успел я удержать гоблина, устремившегося к часовне. Мы остановились и залегли в густом кустарнике.
Неподалеку от нас раздалось испуганное ржание – стреноженные лошади, пасшиеся неподалеку, видимо, почуяли гоблина.
– Хорошенькое дело, – заметил я. – У какой-то плохонькой часовенки в лесу – сразу три чистокровных ирландских жеребца![29]
Бельрун, разбирающийся в лошадях не хуже меня, согласно кивнул.
– Ты лучше туда посмотри! – указал он на кавалькаду из четырех всадников, неспешно подъезжающих к часовне. Кони, сбруя и дорогая одежда неоспоримо свидетельствовали о знатности приезжих.
– Кто-нибудь из них тебе известен? – спросил я, вглядываясь в наездников, гарцующих около часовни.
– Ну, троих я никогда в глаза не видел, а вот предводитель их мне известен. Это виконт Адемар Лиможский.
– Вот так дела! Ему-то что здесь нужно? – удивился я.
– То, что и остальным. Если это то, о чем я думаю, то все начнется с наступлением темноты.
– Черная месса?..
– Именно!
– Что ж, – зло пробормотал я, – подождем до вечера. Пусть соберутся.
И они собрались.
…Сквозь узкие стрельчатые окна часовни пробивался слабый свет смоляных факелов. На залитом кровью алтаре лежала совершенно нагая девица, живот и грудь которой были разрисованы магическими знаками. Опрокинутое распятие было растоптано и водружено на навозную кучу, красовавшуюся посреди церкви.
– Хозяин! Хозяин! – бешено заорали собравшиеся, выплясывая в неистовом хороводе вокруг алтаря. – Приди к нам. Мы призываем тебя!
Из часовни послышался грохот, напоминающий взрыв, все вокруг заволокло серным дымом, и, сопровождаемый «сатанинским хохотом», раздававшимся неизвестно откуда, около алтаря возник крупный мускулистый мужчина, обряженный в маску, изображавшую голову черного козла. Кроме этой маски и свисающей с его плеч наподобие плаща козлиной шкуры, на нем не было ничего. Положив одну руку на лоно возлежавшей перед ним девушки, он воздел другую вверх, выставляя рогами указательный палец и мизинец, и заговорил:
– Привет вам, дети мои!
Толпа ответила ему нестройным шумом и самозабвенно затянула «Отче наш» наоборот. Дождавшись, когда шум стих, козлоголовый продолжал:
– Все ли вы верите в силу мою?
– Все! – закричали в церкви. – Все! Верим! Един ты, и никто, кроме как ты!
– Истинно вам вещаю! Люцифер, светоносный князь, победил! Дрожит небесный чертог беспомощного и никчемного Яхве от проклятий, несущихся к его качающемуся трону. Дрожит пламенный меч в дланях архангела Михаила! Ибо мы есть сила!
– Сила! – загудела переполненная церковь.
– Отринем прочь трусливое милосердие. Проклятие ему! Посеявший зерна смирения да пожнет ярмо!
Гул ликования был ответом на его слова.
– Причаститесь от даров моих! – истошно вопил рогатый оратор. Два обнаженных прислужника, один с серебряным блюдом, другой с чашей, начали обходить залу. Не надо было быть анатомом, чтобы определить, что буроватая масса, лежавшая на подносе, была искрошенным сердцем, жидкость же, наполнявшая чашу, более всего напоминала кровь.
– Утолите голод и жажду свою! – разносилось под крышей. – Се плоть и кровь!..
– Винсент, – прошептал я Бельруну, притаившемуся возле окна часовни. – Подопри дверь, чтобы ни одна скотина не смогла открыть. Сэнди, тащи солому. Да побыстрее. Тагур, будь добр, волоки сюда хворост. Ну что ж, эти ублюдки говорят о силе? В эту игру можно играть вдвоем. – Я достал из сапога огниво. – Нет такой силы, против которой не нашлась другая сила!
Глава девятая
Свет есть отсутствие тьмы;
Тьма есть отсутствие света…
Таким образом, тьма и свет —
лишь частные случаи тени.
Гермес ТрисмегистЯ глядел на пламя костра – на извивающуюся в диком танце саламандру, а перед моими глазами все еще плясал яростный огонь, пожирающий деревянные стены часовни, слышался треск рушащихся перекрытий, вопли умирающих людей, взывающих к Господу… И подкатывал комок к горлу при воспоминании о черных руинах и жутком запахе горелого мяса… Я знал, что этот запах теперь будет преследовать меня до конца дней.
Наверное, я старею… Видимо, так и подкрадывается старость. С того самого часа, когда в подземелье замка Венджерси возник этот чертов посох, а может быть, еще раньше – тогда, в чертоге Оберона, – я, кажется, почувствовал, что что-то безвозвратно ушло и необратимо изменилось. Интересно, где-то теперь Мерлин с его новым посохом и Оберон с магической скрижалью?
Невеселые мысли уносились вверх, как искры костра, вспыхивая и пропадая в ночном небе. Я зябко поежился, кутаясь в плащ. «Господи, почему же так пусто и одиноко? Как же получилось, что, пробыв здесь так недолго, я успел возбудить к себе суеверный ужас и ненависть множества людей, стоявших как против меня, так и на моей стороне. А друзей? Друзей я тоже нашел. Даже родственников…» – Я горько усмехнулся, вспоминая свою неугомонную сестричку. «Две женщины говорили, что любят меня, быть может, две самые прекрасные женщины Европы… Одна из них предала меня ради будущего нашего ребенка и трона Англии; вторая по моей вине сейчас в беде», – о худшем не хотелось и думать. «Удастся ли мне помочь ей? Для того чтобы освободить Лауру, я окружил себя людьми, которых, возможно, мне придется принести в жертву ради своей любви… Какое я имею на это право? Бр-р-р! Что ж так мерзко и холодно? И существует ли вообще у кого-либо право распоряжаться человеческими жизнями? Ради глаз прекрасной дамы, ради креста и веры, ради нужд государства?..» – Вопросы висели в воздухе, как стая хищных птиц, и я знал, что никто и никогда не даст на них ответа.
«Сколько людей шло за мной! Стал ли кто-нибудь из них счастлив? Не знаю… По крайней мере уж точно не коннетабль Честер. Господи, сколько людей убил, но никогда не было так муторно и страшно, как сейчас… Всю жизнь свою шел путем чести, всю жизнь благородным оружием утверждал добро против зла, но само добро сделал ли я кому-нибудь? Где те, кому я сделал добро?»
Мне почему-то вспомнился Инельмо, беспомощный, беззлобный, наивный человек, который погиб глупейшей смертью… Кто знает, не потребуй я от него «великой жертвы» тогда в замке Трифель ради того, чтобы выполнить задание Института, быть может, он был бы сейчас жив… Я в бессильной ярости ткнул носком сапога торчавшее из костра полено, и в небо поднялся сноп искр.
За моей спиной послышались тихие шаги. Я обернулся, вглядываясь в ночной мрак. Глаза слезились от дыма, да и от костра в темноте трудно было что-либо разглядеть.
– Да спите, я покараулю… – бросил я.
– Это я, Сэнди, – раздался голос моего оруженосца, и он вошел в круг света, очерченный пламенем костра.
– Разрешите, я с вами тут посижу. Мне что-то не спится…
Я поглядел в его широко открытые глаза. В них, отражаясь, играли языки огня. Казалось, пожар часовни все еще отражался в них… Я зажмурился и помотал головой, чтобы отогнать навязчивое видение.
– Садись, – коротко ответил я.
Некоторое время мы сидели молча, по очереди лениво шевеля уголья обугленной веткой.
– Богоугодное дело мы с вами сегодня сделали, – неожиданно произнес Шаконтон, и в тоне его слышался то ли вопрос, то ли утверждение. Я вздрогнул.
– Оставь Господа в покое, Сэнди. У него свои заботы, у нас свои. После того как он создал нас такими, как мы есть, ничего он больше не делал и не сделает для нас. И все, что делаем мы, ему, в общем-то, тоже безразлично.
Я посмотрел на оторопевшего Сэнди.
– Вы еретик? – испуганно прошептал он.
– Наверное, – пожал плечами я. – Какое это имеет значение?..
– Мне кажется, в последнее время все вокруг сошли с ума, – неожиданно тихо сказал Шаконтон. – Леди Джейн постоянно твердит о грядущей Великой Битве; Мерлин утверждает, что Спаситель никогда не был Богом; Люка говорит, что Земля есть царство Дьявола, а люди созданы из морской грязи. Все совсем не так, как учил меня наш капеллан брат Ансельм… Как же тогда Свет, Царствие Божие, спасение души? Или все это ложь, и мы давно живем в аду, и нет никакого рая? – Глаза Сэнди были полны неизъяснимой мукой, которая бывает в час пробуждения души.