– Гадай, – согласился я, только я во все это не очень верю.
– Вода никогда не обманет, – упрямо сказала Ульяна, – на что гадать-то, добавила она, взглянув на Морозову, на угли али на кольцо?
– Погадай на кольцо, – зардевшись, попросила вдова.
Ульяна выдернула из юбки нитку, привязала к ней медное колечко и начала раскачивать его над водой в бадейке так, что оно слегка задевало гладь.
– Быть тебе, боярыня, любимой, – заговорила девочка каким-то сомнамбулическим голосом, – да не долго счастливой. Бури ты любишь, а гладь и мир не по тебе. На самый верх взойдешь, на самом верху умрешь. Сына твоего близ двух венцов вижу. Все ему кланяются, а он никому.
Наталья Георгиевна напряженно ловила слова простой деревенской девчонки.
– А про дочку скажи, как дочка-то, – заворожено спросила она.
– Про дочку много не вижу, – сказало усталым голосом Ульяна и положила руки на колени. – Жива будет, а как жизнь повернется, не знаю, на нее особо гадать нужно.
Однако погадать на девочку Ульяна не успела, дверь избы широко распахнулась, и в нее ввалилось несколько человек стрелецкого обличия, но незнакомого цвета кафтанах. О желто-зеленом стрелецком полке я не слышал. Были они при бердышах и саблях.
– Попались, ясны соколы! – сказал, выходя из-за спин солдат и довольно потирая руки, толстый мужчина с румяным, сытым лицом. – Давно мы вас поджидаем!
Я, было, дернулся инстинктивно к своему ятагану, но стрельцы оказались быстрее и двумя копья приперли меня к стене. Острия проткнули нательную рубаху неглубоко вошли в тело. Грудь окрасилась кровью.
– Ишь, какой шустрый! – довольно сказал толстяк.
Все произошло так неожиданно, что я ничего толком не понял. Мелькнула мысль, что меня все-таки выследили за инцидент с разгромленными стражниками.
По животу поползли струйки крови. На груди рубаха быстро краснела, а стрельцы, будто играя, шевелили в ранах концами бердышей. Пока было не очень больно, но сделалось страшно.
– Как деньги брал, слезы лил, и я тебе хорош был, – продолжил толстяк, – а отрабатывать, в бега наладился! Шалишь, холоп, кабалу отслужить надо.
Я сначала ничего не понял: какие я брал деньги, при чем здесь кабала! Потом понял, что меня, вероятно, просто с кем-то перепутали. Однако, взглянув в наглые, хитрые глазки толстяка, догадался, что здесь происходит обычный беспредел, и промолчал.
– Побегал и будет, – не дождавшись моего протеста, вновь заговорил наглец, – да ладно, будешь хорошо работать, может быть, и прощу! Ишь, какая баба лепая! – добавил он, переключив внимание на Наталью Георгиевну. – И тебя возьму за его долг, будешь мне пятки чесать!
Толстяк подошел к Морозовой и приподнял ее лицо за подбородок.
– Лепая, баба, лепая! И детки растут хорошие, А в побег ударитесь, запорю до смерти! – жестко добавил он.
Ситуация складывалась самая дурацкая. Что дальше делать, по-моему, никто толком не знал. Начни я выступать, возмущаться, меня бы или закололи, или забили. Поэтому я молчал и не дергался, ждал, чем все это кончится. Молчала и Морозова. Не дождавшись наших протестов, толстяк обратился к своим опричникам:
– Гулящему дать пару дюжин батогов, чтобы неповадно было бегать, да смотрите, не забейте до смерти. Знаю я вас! А бабу вечером ко мне приведете. Да глаз с них, холопов, не спускать!
Отдав распоряжения, он похотливо ухмыльнулся и, прихватив мой ятаган, вышел из избы. Холщовый мешок с деньгами, лежащий на полу, его не заинтересовал. Как только начальник исчез за дверями, два стрельца подхватили меня под руки и выволокли из избы. Сопротивляться не имело смысла, и я покорно подчинился их воле. Остальные стрельцы вышли вслед за нами. Один из нападавших, высокий парень с чистыми голубыми глазами, оставшийся здесь, скорее всего, за старшего, горделиво оглядел меня и своих товарищей.
– Ты, что ли, Ермола, гулящего холопа учить будешь? – спросил он здоровенного мужика, из тех двоих, что прокололи мне грудь.
– Можно и поучить! – с деланной неохотой ответил Ермола, довольно склабясь.
– Учи. Только помни, что боярин сказал, не забей до смерти!
Меня грубо швырнули на землю лицом вниз. Я попытался встать, но меня тут же придавили сверху за плечи и ноги. Я оказался лицом в грязи и едва смог повернуть голову, чтобы не захлебнуться. Было похоже на то, что методика истязаний была у них отработана до тонкостей, Ермола встал рядом со мной, и я краем глаза увидел конец толстой палки-батога, которым он оперся о землю.
Мне задрали рубаху. Первый удар по спине был хлесткий, с оттяжкой. От острой, нестерпимой боли я невольно вскрикнул.
– Не нравится! – радостно сообщил товарищам Ермола. – Гулять нравится, а учиться не нравится!
Снова свистнула в воздухе палка, и опять мне словно кипятком обожгло спину. Я буквально взвыл от боли... После десятого батога удары уже не ощущались. Я потерял сознание.
* * *Очнулся я от нежных, но болезненных прикосновений к спине. Казалось, на ее месте теперь была сплошная горящая рана. Из горла невольно вырвался стон.
– Очнулся, – сказал надо мной женский голос.
Я открыл глаза. Перед лицом была бревенчатая стена.
– Не трогайте, – попросил я, разом возвращаясь к реальности.
– Мы водичкой помочим, легче будет, – наклонившись ко мне, произнесла Наталья Георгиевна дрогнувшим голосом.
– Не нужно водичкой. Лучше помогите мне повернуть голову.
Меня осторожно приподняли за плечи, я смог повернуться, чтобы видеть, что делается в комнате. Посторонних в ней не было. Дети, сжавшись, сидели на противоположной лавке. Надо мной, склонившись, стояли Морозова и Ульяна. Лицо у Натальи Георгиевны было совершенно потерянное, в глазах стояли слезы. Я вспомнил, что, кроме всего прочего, ее поволокут вечером в опочивальню толстяка, и это не прибавило мне бодрости.
– Где стрельцы? – спросил я, проглатывая ком, застрявший в горле.
– Двое на улице, стерегут, – откликнулась Ульяна, – остальные ушли. Только не стрельцы они вовсе, а нашего помещика холопы.
– Ничего не бойтесь и мне не мешайте, – попросил я, – все будет хорошо.
Отделал меня Ермола со знанием дела и с такой душой, так что я был не уверен, что моих экстрасенсорных талантов хватит справиться с такими травмами. Однако выхода не было. Я попытался отвлечься от боли и сосредоточиться. Напряг спину,.
– Ой, – воскликнула Ульяна, – кровь пошла!
– Не мешайте, – попросил я и опять сосредоточился на спине.
Постепенно боль стала уходить. Теперь мне было легче удерживать внимание и думать о лечении. Резервов организма, скорее всего, хватало, потому делалось все легче, состояние чем-то напоминало слабое опьянение.
– Ой, батюшки! – опять не сдержалась девочка. – Смотри, боярыня!
Я услышал это уже как бы со стороны, голова закружилась, и я то ли уснул, то ли потерял сознание.
– Как спина? – спросил я, приходя в себя.
– 3-з-заживает... – прошептала над ухом девочка.
– Сколько сейчас времени?
– Чего сколько?
– Вечер скоро? – поправился я.
– Скоро.
– Если я опять усну, разбудите, – попросил я и вновь занялся самолечением. Теперь появилось ощущение, что в голове у меня пусто, так что даже зазвенело в ушах.
Минут через пятнадцать я осторожно пошевелил плечами.
Боли почти не чувствовалось.
– Помогите мне сесть, – попросил я.
– Ты, батюшка, лучше лежи, – откликнулась Морозова. – Тебе покойно лежать надобно. Зачем раны бередить!
– Уходить нам отсюда надобно, – сердито ответил я. – Знаешь, что тебя ждет вечером?
– Я лучше себя порешу, – твердо сказала Наталья Георгиевна.
– Не нужно себя «решать», лучше помогите мне подняться.
Меня подхватили подмышки и не очень ловко помогли сесть на лавке. Я опять пошевелил плечами. Боль в спине была нудно тупой, но терпимой. Я уперся локтями в колени и опять сосредоточился на спине. Взгляд упал на проколы от бердышей. Раны на груди уже затянулись и покрылись лиловой кожицей.
– Господи, воля твоя, прости меня, великую грешницу... – начала речитативом молиться Морозова.
– Не мешай, Наташа, – попросил я, впервые назвав ее просто по имени.
Наталья Георгиевна испугано замолчала, прикрыв рот ладошкой, За последние часы между нами как будто что-то произошло, неожиданно возникла внутренняя связь.
Я опять ушел в себя, Боль уходила все дальше, пока не стала почти неощутимой. Я отдохнул минут десять с закрытыми глазами и попытался встать на ноги. Со второй попытки это удалось. Разминаясь, я, не спеша, прошелся по комнате. Ноги слушались хорошо, но при резких движениях возникала слабость и тошнота.
Я прилег на лавку, закрыл глаза и попросил разбудить, если усну. Меня пожалели, не стали беспокоить, и проснулся я сам, когда во дворе почти стемнело. От испуга, что проспал Морозову, я как ужаленный подскочил на месте. Однако все были на местах – все мои соратники, включая детей, сидели на противоположной лавке и во все глаза смотрели на меня.
– Батюшка, ты кто? – спросила Ульяна почему-то фальшивым голосом, глядя круглыми от счастливого ужаса глазами.
Я догадался, о чем она думает, и поспешил ее разочаровать:
– Я не Христос, а простой лекарь. Стрельцы во дворе?
Женщины синхронно кивнули.
После сна я чувствовал себя вполне прилично. Покрутил в разные стороны плечами и сделал несколько гимнастических движений. Члены слушались вполне удовлетворительно. Скоро должны были прийти за Натальей Георгиевной, и следовало спешить. Я порыскал глазами по пустой избе. Ничего металлического, кроме примитивной кочерги, у очага в ней не оказалось. Я взял в руку это грубое изделие какого-то местного кузнеца, кое-как откованное из низкосортного железа. Сделать из кочерги какое-либо подобие сабли было невозможно.
По моим расчетам, за Морозовой придут двое, в лучшем случае один стрелец. С теми, что стерегут нас во дворе, их будет трое-четверо. Без оружия справиться с ним будет весьма сложно.
– Ульянушка, – спросил я девочку, – а ты сможешь отвести стрельцам глаза, чтобы нас не было видно.
– Могу, – ответила девочка, – только тогда мне нельзя будет в деревне остаться, сожгут в избе, как матушку.
– А с нами пойдешь?
– Пойду.
– Вот и хорошо.
Я, поразмыслив, согнул кочергу вдвое, сделав из нее короткий, тяжелый прут. Таким если с маха огреть по голове, мало не покажется.
Ульяна начала что-то неразборчиво бормотать, наверное, заговоры. Я встал к стене у двери. На улице уже смеркалось, и в избе, несмотря на открытые настежь оконца, было совсем темно, так что нас было не разглядеть даже и без «отвода глаз». Потекли томительные минуты ожидания. От нечего делать я «долечивался», но не очень рьяно, чтобы не потерять силы.
Наконец снаружи послышались громкие голоса. Как и в прошлый раз, дверь от грубого удара ноги распахнулась настежь, и в комнату начали вваливаться стрельцы. Было их, как я и предвидел, четверо. После улицы они ничего не видели, а захватить с собой факел не позаботились. У меня же глаза привыкли к полутьме, и я различил даже их лица. Персонажи были все те же, включая моего экзекутора Ермолу.
Он-то и получил первый удар. Никаких угрызений совести относительно этого садиста-любителя у меня не было. Ударил я его насмерть, точно в висок, так, что было слышно, как хрустнула височная кость. Второго стрельца, у которого на голове была надета железная, вроде суповой миски, шапка, я ударил по шее, он ничком рухнул на пол. Оставшиеся двое встрепенулись, пытаясь понять, что происходит, но ничего сделать не успели. Их я бил сверху и сбоку по головам. Делать большой замах из-за низкого потолка не получилось, но и того, что им досталось, хватило, чтобы парни снопами повалились на земляной пол.
Дело оказалось сделанным безо всякого колдовства и чертовщины.
– Раздуй огонь, – попросил я Ульяну. – Нам пора собираться, одежда, наверное, уже высохла? – спросил я Морозову нарочито будничным голосом.
– Да, да, я сейчас принесу, – торопливо сказала она, с опаской обходя лежащие на полу недвижные тела, и выскользнула в сени.
Девочка раздула в очаге последние не прогоревшие угольки и сунула в них пук сухих лучин. Они долго не загорались, а она все осторожно дула, пока не появился первый язычок пламени. Изба постепенно наполнялась неверным, колеблющимся светом.