Она, услышав мой голос, после секундной заминки открыла дверь и, пропустив меня в прихожую, тут же убежала в ванную комнату снимать с лица ночной крем. Марина, как женщина повышенно эмоциональная, жила в слегка захламленной квартире и к домашним обязанностям относилась, мягко говоря, наплевательски. Стоя в тесной, заставленной прихожей, я осмотрелся и принял совершенно спонтанное решение: засунул саблю в недра платяного шкафа, за плотно висящую в нем старую одежду. Не то, чтобы я не доверял Марине, просто мне не хотелось втравливать ее в эту историю.
– Я сто раз просила: перед тем как приходишь, звонить, – недовольно сказала она, выходя из ванной, – в конце концов, у меня мог быть мужчина.
– Извини, пожалуйста, – виновато сказал я, – у тебя не найдется заварки?
Марина поскучнела и, сунув початую пачку чая, заперла за мной дверь. Я вернулся к себе как раз в тот момент, когда опять зазвонил телефон. Сняв трубку, я ожидал услышать голос Дмитриева с угрозами или новым предложением, но звонок оказался ошибочным, незнакомый голос, глумливо выговаривая слова, спросил какую-то Марью Иванову. Спустя четверть часа позвонили снова. После третьего такого же странного звонка я отключил аппарат от сети.
Ломать себе голову без достаточных на то оснований я не стал и оставил решение проблемы, если она возникнет, до появления более реальной угрозы.
Как ни странно, на следующий день моя внутренняя тревога не только не прошла, а, напротив, усилилась. Может быть, виной было то, что дул западный ветер, потеплело, и утро выдалось сырое и сумеречное. Дождя не было, но в воздухе висел осклизлый туман, и деревья за окном почернели от избытка влаги. Я включил телефон и отправился на кухню варить кофе. На запах тотчас явилась Ордынцева.
– Где ты вчера была? – спросил я встревоженный ее первым долгим отсутствием.
– Ходила в Останкино, хотела попасть на телепередачу, – ответила она бесцветным голосом. – Но меня туда без паспорта не пустили. Ты сможешь мне сделать документы?
– Не знаю, у меня нет таких связей. Вообще-то попробую поговорить с одним человеком, он за деньги может все.
– А потом я встречалась с Вадимом, – не дослушав, продолжила она, – даже была у него дома.
– Да? – вежливо удивился я. – Было интересно?
Даша смерила меня уничижающим взглядом и победно усмехнулась:
– Я пока поживу у него. Оказывается, еще есть на свете люди, которым я интересна!
– Ты уверена, что поступаешь правильно? Мне, кажется, что Вадим не очень интересуется женщинами, – сказал я, имея в виду его не совсем мужскую внешность и стиль поведения.
Однако, меня не совсем правильно поняли, если не сказать, что поняли превратно.
– Не всем же быть бабниками и волочиться за каждой юбкой! – отбрила меня Даша. – К тому же у нас с ним одинаковые политические идеалы!
– У этого Вадима есть идеалы? – искренне удивился я.
– Он, как и я, революционер! – тоном, не терпящим возражений, сказала Ордынцева.
– Мне показалось, что он больше интересуется реальными материальными ценностями, а не переустройством мира.
– Вот в этом ты глубоко заблуждаешься, он мечтает об общей гармонии, – проговорила Ордынцева, глядя на меня с нескрываемым презрением. – Его, как и меня, возмущает социальное неравенство и беспощадная эксплуатация человека человеком. Наши политические программы почти совпадают!
– Правда! – только и нашелся сказать я. – Не думал, что в России, кроме тебя, сейчас есть еще социалисты-революционеры.
– Есть, – коротко подтвердила она и замолчала, беззвучно прихлебывая остывающий кофе.
– А я узнал, что броши, которые смотрел твой Вадик, сделаны в ювелирной мастерской какого-то Болина и очень дорого стоят, – сообщил я. – Ты не слышала о такой фирме?
– Слышала, – равнодушно ответила революционерка, – это какая-то русско-шведская брильянтовая мастерская. До революции считалась очень модной и дорогой. Кажется, поставщик царского двора. Точно не помню, меня украшения никогда не интересовали.
– А зря, – невольно воскликнул я, глядя на сероватую кожу ее лица и пальцы с неровно остриженными ногтями. – Ты, вместо того, чтобы устраивать нам революцию, сходила бы, что ли, в салон красоты.
– Что ты этим хочешь сказать?! – взметнулась Даша.
– Ну, знаешь ли, – сразу же пошел я на попятный, чтобы не оскорбить тонкую женскую душу, – сейчас много всяких салонов, фитнес-центров. Помнишь, Горький говорил, что все в человеке должно быть прекрасно…
Сказать революционерке, что она выглядит как чучело, у меня не хватало духа. Сама же Ордынцева к своей внешности относилась так равнодушно, что соседка Марина с полуслова поверила, что Даша всего лишь моя дальняя родственница из ближнего зарубежья и приехала в Москву на медицинское обследование.
– Главное у человека – его душа, – парировала Даша прозрачный намек. – Вадим тоже так считает!
– Да, конечно, – вяло согласился я, – душа всегда главное, особенно когда больше нет ничего другого. Ты бы поинтересовалась, сколько стоит его пиджак.
Ордынцева очередную «инсинуацию» проигнорировала и начала рассказывать о замечательных душевных качествах нашего нового знакомого. Можно было только удивляться, как быстро она в нем разобралась,
– Я сразу же почувствовала в Вадиме родственную душу, оказывается, и у вас есть настоящие люди, – закончила она.
– Вот и чудесно, рад, что тебе теперь есть с кем общаться.
В этот момент раздался телефонный звонок – я быстро снял трубку, но услышал короткие гудки, видимо, опять кто-то ошибся номером. Даша, воспользовавшись моментом, встала и, коротко поблагодарив за завтрак, забрала броши и ушла к себе. Я это отметил про себя, хотел пойти спросить, зачем они ей нужны, но не успел. Снова зазвонил телефон.
– Слушаю?
– Ты еще живой? – спросил меня странный, механический голос.
– Кто говорит?! – взвился я.
– Все говорят, что скоро тебе придет конец, – проговорили на том конце провода, после чего послышались короткие гудки.
Я бросил трубку и отворил створку окна, впустив в тепло комнаты холодный, сырой воздух. Потом выглянул наружу. Используя знания, почерпнутые из детективов и боевиков, я осторожно, стараясь не высовываться, осмотрелся. Ничего необычного снаружи но было: трупы под окнами не валялись и невзрачные люди не читали газет с прорванными в них дырками. Я немного устыдился внезапной трусости и постарался успокоиться. Тем более, что от неприятных мыслей меня отвлекла Ордынцева, и впрямь собравшись перебираться к новому другу.
– Даша, – сказал я, когда она, уже одетая, прервала мои наблюдения за улицей и зашла в гостиную проститься, – ты совсем не знаешь наше время и собираешься жить у практически незнакомого человека! Это, по меньшей мере, глупо.
– Умнее сидеть в четырех стенах и смотреть телевизор? – резонно спросила она.
– Нет, конечно, можешь почитать современные книги и хоть немного разобраться в нашей эпохе. Если хочешь, я их тебе подберу… Походи по музеям, театрам, просто пообщайся с людьми. Прости, что уделял тебе мало времени, но…
– А ты его мне уделял? Я что-то не заметила. Думаешь, я не вижу, что мое присутствие тебя тяготит!
– Это ты зря, мне ведь и самому нужно снова приспосабливаться к этой жизни. У меня тоже есть проблемы с адаптацией.
– Вот когда привыкнешь и, наконец, поймешь, что потерял, – делая упор на последнем слове, резко сказала она, – я, может быть, к тебе и вернусь! И не забудь, ты обещал помочь мне достать документы, – сказала она, после чего повернулась на месте и пошла к выходу.
– Погоди, – остановил я ее, – а что делать с твоей частью украшений?
– Ах, оставь меня, делай, что хочешь!
– Здесь их держать нельзя, они слишком дорогие, мало ли что! Я хочу арендовать ячейки в банке. Там их держать безопаснее…
– Ты прекрасно знаешь, что материальные ценности меня не интересуют! – гордо заявила Ордынцева. – Поступай, как тебе заблагорассудится.
– Лучше бы сначала разделить их поровну, – предложил я, подумав, что для подогрева чувств Вадику двух брошей окажется мало.
Как делить неделимое, я не знал, но брать только на себя ответственность за сохранность такого количества ценностей не хотел.
Мало ли как повернутся обстоятельства!
События вчерашнего дня были тому подтверждением. Балтийский матрос «грабил награбленное» без учета художественной или коммерческой ценности Он явно просто хватал все, что подворачивалось под руку, так что наряду с необыкновенно красивыми и, вероятно, дорогими изделиями, было много аляповатой дешевки.
Жизненный же опыт мне подсказывал, что неоговоренные имущественные дела имеют способность отравлять в будущем и отношения, и жизнь.
А деньги, особенно большие, еще и пахнуть кровью.
– Я полностью доверяю тебе! – холодно прервала мои размышления революционная барышня и пошла к выходу. – Раздели, как сочтешь нужным!
– Оставь хоть телефон, чтобы знать, где тебя искать! – крикнул я вдогонку.
– Я тебе сама позвоню, – бросила она через плечо.
– Ну, как знаешь, – сказал я захлопнувшейся двери.
В этот момент опять позвонили, но не с угрозами, а спросили какую-то Анну Ивановну. Голос был мужской, и снова какой-то глумливо дурашливый.
– Вы ошиблись номером, – сказал я.
Не успел положить трубку, как раздался очередной звонок.
– Слушаю? – сказал я как можно спокойнее.
– Эй ты, позови Аньку! – сказал тот же человек. – Или хуже будет!
– Хорошо, подождите, она скоро подойдет, – пообещал я и, оставив неизвестного наглеца с трубкой в руке ждать мифическую «Аньку», занялся своими делами.
Первым делом против неизвестных противников стоило предпринять превентивные меры. Идея, как направить их по ложному пути, возникла сама по себе, как бы на пустом месте. Я вытащил из швабры палку, отпилил ее, оставив метровый конец, после чего привязал к ней веревку на манер сабельной перевязи. Потом повесил «саблю» на плечо и надел старый длиннополый плащ. Теперь, если за мной установили наблюдение, главное было не переиграть. Я покрутился перед зеркалом, под плащом ничего заметно не было. Все получалось по Станиславскому, мне самому захотелось поверить, что я ничего не прячу.
Подготовившись таким образом, я на всякий случай прихватил с собой все наши ценности, вышел во двор и, незаметно оглядываясь по сторонам, прокрался к «ракушке». Спрятанная палка мне мешала, но я изловчился открыть «ракушку» так, чтобы со стороны не было заметно, что у меня что-то есть под одеждой, Таким же манером я садился в машину: осторожно и неловко. Палка, по-моему, ни разу не оттопырила полу плаща, но если кто-то наблюдает за мной, то сможет догадаться, что я что-то прячу. В этом, собственно, и заключалась дебютная идея. Далее нужно было оторваться от вероятной слежки и обдурить наблюдателей, заставить их поверить, что я увез оружие из дома. Все просто и, как я надеялся, разумно.
Обнаружить за собой слежку может или профессионал, или любитель детективов. Нужно, наблюдая за улицей, менять направление движение, пробегать через проходные дворы, наблюдать за улицей в витрины магазинов. Это известно всем, в том числе и мне, На машине убегать от преследователей сложнее, но тут мне помогло американское кино. Начал я с нарушения правил движения – пару раз разворачивался через две сплошные линии, проскакивал на включившийся красный свет, короче говоря, вел себя, как показывают в боевиках. Слава Богу, ни один гаишник не заметил моих выходок на дороге, иначе у него, а не у меня был бы удачный день. Судя по тому, что никто вслед за мной правила не нарушал, со слежкой я перемудрил. Есть такой старый анекдот:
– По прерии мчится неуловимый ковбой Джон Смит, – говорит рассказчик и замолкает.
– Простите, – спрашивает заинтригованный слушатель, – а почему он неуловимый?
– А кто его ловить будет, кому он нужен!
Однако, полностью исключать возможность слежки я не рискнул и решил осуществить намеченный план до конца. Покрутившись по городу, я выбрался на кольцевую дорогу, а потом съехал на Калужское шоссе. По-прежнему никакого преследования заметно не было, и я собрался возвратиться домой, тем более что погода была отвратительная, в воздухе висел грязный туман, и каждые три минуты приходилось омывать и очищать лобовое стекло. Но я уже миновал город Ватутенки и решил не халтурить, по кольцевой бетонке доехать до Симферопольского шоссе, сделав, таким образом, крут. С бетонкой я промахнулся. По ней одна за другой, длинной колонной, тащились большегрузные грузовые машины, и мне никак не удавалось их обогнать. Ехать со скоростью 40-50 километров было скучно, тем более, что от больших колес фур в лобовое стекло летела грязная водная пыль, и дворники не успевали ее разгребать. Я остановился на опушке придорожного леса и вышел из машины. Везти назад в Москву распиленную палку от швабры было незачем, я выбросил ее в кювет, а сам пошел прогуляться по неотложному делу…